Парикмахеры в мужских залах были вообще попроще, да и прически, которые они делали своим клиентам, были, как правило, незамысловатыми. Стригли наголо («под ноль» или «под Котовского»). Стригли под «бокс», под «полубокс», «польку». Соответственно и заработки у этих парикмахеров были поменьше. Настоящие мастера парикмахерского искусства работали в дамских залах, но и там предпочтение оказывалось сложной работе, такой, как «шестимесячная» завивка. Если же даме нужно было просто постричься, уложить волосы, то у парикмахера то инструмент был тупой, то щипцы сломаны, то сушуары не работали.
Впрочем, посетителей возмущало не только вымогательство денег мастерами, но и качество их работы. В одном из писем в «Вечернюю Москву» сообщалось о том, что в парикмахерской на Каланчевской улице парикмахеры постоянно болтают между собой, стригут плохо, «лесенкой». Когда бреют, то нередко режут физиономию клиентам, а на замечания отвечают: «Подумаешь какое дело, до свадьбы заживет!»
Были, конечно, у нас и добросовестные банщики, и хорошие портные, и прекрасные парикмахеры. Они оставили о себе добрую память. И тем не менее тяжелые времена, как показывает жизнь, не способствуют мастерству и не повышают качество обслуживания. Слишком уж много появляется тогда объективных причин, позволяющих людям прощать себе свои собственные недостатки.
Да и нельзя, наверное, всего предусмотреть в такой сложной и непривычной обстановке.
В начале войны, например, в Москве были закрыты все винные подвалы, и не просто закрыты, а загерметизированы. Когда же в 1945 году их открыли, то оказалось, что потолки, стены, буты (бутыли), бочки с вином покрылись слизью и плесенью. Произошло это из-за плохой вентиляции, а вернее, из-за ее отсутствия. Не до тонкостей, значит, тогда было.
Предприятия пищевой промышленности ни на один день не прекращали своей работы. Работать им было, конечно, трудно: недостаток людей, сырья. На молочный завод имени Горького на Новорязанской улице, принадлежавший до революции купцу Чичкину, например, молока поступало две-три фляги в день, а этого хватало на два-три часа работы. К тому же на заводе то электричества не было, то бутылок.
Мария Кузьминична Белова, работница этого завода, вспоминала: «Кое-какие продукты завод все-таки получал, правда, вид у этих продуктов был необычный. Сахарный песок почему-то имел какой-то красный цвет, а соль была рыжая. Но в пищу они годились. Сахар добавляли в молоко, нагревали и делали суфле. Процесс изготовления его напоминал процесс изготовления мороженого. В 1946 году рецептура изготовления суфле была утверждена министром торговли. Согласно ей на литр суфле приходилось сто граммов обезжиренного молока, сто восемьдесят пять граммов сахара и двадцать граммов пшеничной муки. Остальной вес приходился на воду.
Из воды, муки-крупчатки, похожей на манку, или из геркулеса, а также сахара, делали солодовое молоко. Когда на дне бутылок образовывался осадок, их встряхивали. Из крупчатки работницы завода пекли себе лепешки на горячих трубах, проходящих по цеху. А когда завод стал делать мороженое с вафлями, то доставались нам и вафельные крошки. В подвале завода мы выращивали овес. Проращённый овес давили, варили, добавляли сахар и получали солодовый кисель. Одно время вместо сахара в него добавляли сахарин, но поскольку он вреден, делать это запретили. Кисель был жидкий, но вкусный. Делали еще ацидофильный напиток. Он в два раза кислее кефира. Работали мы в три смены. Когда случались бомбежки, прятались в бомбоубежище под творожным цехом. Однажды бомба упала во двор и убила шофера заводской машины».
Молочному заводу повезло. В него не попала бомба. Но бомбы падали рядом, выбивали стекла, повреждали крыши, трубы. Ремонтировать и реставрировать помещения было нечем, и они приобретали довольно жалкий вид.
На пивзаводе имени Бадаева, например, цехи и раздевалки не отапливались, душевые и уборные бездействовали, постоянно портились водопровод и вентиляция, текла крыша, барахлили машины по очистке зерна, но, несмотря на все это, свое пиво Москва все-таки имела.
Было оно, конечно, ненастоящее, делали его из всяких суррогатов, как, впрочем, и многие другие продукты.
На изготовление киселей, компотов, паст, крахмала на уксусном заводе шли отходы винно-водочного производства. В черный хлеб добавляли картошку и витамины. Сахар заменяли дульцином, получаемым из мочевины, и сахарином. Дульцин и сахарин во много раз слаще сахара, но не усваиваются организмом. Вместо овощей засаливали морковную ботву, лебеду и крапиву, из технического крахмала делали патоку, приготавливали искусственный клюквенный кисель, овощную икру, грибную солянку.
В годы войны Москва, кроме всего прочего, кормила армию. На кондитерской фабрике «Рот Фронт», например, в карамельном корпусе стали выпускать концентраты каш для армии, макаронную крупку, белковую массу и пасту из дрожжей, чтобы хоть как-то заменить ими мясо. Количество пищевых предприятий в военные годы в Москве даже увеличилось за счет пекарен полевого типа для сушки сухарей, за счет дрожжевых и витаминных заводов и заводов пищевых концентратов. Один такой заводик и в наше время работал напротив Высшей партийной школы при ЦК КПСС (теперь в этом здании Гуманитарный университет). Проходить мимо него голодным было мучительно, поскольку от него постоянно пахло борщом с большим куском мяса и мозговой костью. Бродячая собака, квартировавшая на тротуаре возле партшколы, заработала себе на этом деле язву и умерла в страшных судорогах. Желудочный сок, который постоянно выделялся у пса, под влиянием головокружительного аромата, разъел его желудок и душу. Теперь завода нет, и собака могла бы тихо скончаться от голода, а не страдать от язвы. Но дело, как говорится, сделано, и возврата к прошлому нет.
Для того чтобы хоть как-то прокормиться, люди были вынуждены продавать последнее. Они несли на рынки, в скупочные пункты и комиссионные магазины все, что могли. Да и торговля о гражданах не забывала. Нарком торговли СССР Любимов в конце августа 1941 года распорядился скупать у населения через скупки и промтоварные магазины предметы широкого потребления в «Фонд обороны Союза ССР». На 1 января 1942 года в Москве существовало 25 комиссионных и 39 скупочных магазинов, включая 11 палаток на рынках. Последние, правда, как не оправдавшие себя, вскоре были закрыты. И это не случайно. Продавать вещи на рынке было выгоднее, чем сдавать их в скупку, где назначали очень низкую цену. В том же январе на рынках открылись палатки для приема утиля, куда несли то, что нельзя было продать. Скупочные магазины приобретали у населения пригодные для переделки так называемые «спорки» и старые вещи в качестве сырья для производства. Швейные мастерские и всякие артели из этих отходов делали коврики, хозяйственные сумки, варежки, носки. Некоторые портновские мастерские тогда переключились на производство погон. Когда к Новому, 1944 году понадобились елочные игрушки, их стали скупать у населения скупочные магазины в доме 36 на Сретенке, в доме 32 на улице Герцена и в доме 4 на Арбате.
В 1943 году возникла специальная сеть торговых предприятий для снабжения инвалидов войны и начальства («Особторг»). Его склад находился в доме 5 по Пушечной улице, а его магазинами стали – ЦУМ, вернее, один его отдел, парфюмерный магазин в доме 2/10 в Охотном Ряду, магазин дамских шляп в доме 9 в Столешниковом переулке, галантерейно-парфюмерный магазин в доме 10/2 на улице 25 Октября (Никольской) и такой же магазин в доме 1/3 на Арбатской площади. В магазины этой сети поступали новая или почти новая одежда, дефицитные посудохозяйственные товары и прочие хорошие, в том числе и трофейные, вещи. Все это продавалось по ордерам и недорого. В 1944 году появились так называемые «лимитные книжки». Талон лимитной книжки давал право приобретения дефицитных вещей, а также на скидку в десять процентов от стоимости покупки. Были и продуктовые лимитные магазины. В них владельцев лимитных книжек отоваривали лучшими продуктами по сравнению с теми, которыми снабжали покупателей простые магазины. Вместо карамели, например, можно было отовариться шоколадом. Таким лимитным магазином был гастроном на Никольской улице (улице 25 Октября), напротив сквера, где стоит памятник первопечатнику Ивану Федорову.
Научные работники, работники искусств, спортсмены и члены их семей (муж или жена, дети, родители) пользовались специальными закрытыми магазинами и столовыми. Самыми хорошими были обеды по нормам литеры «А», а по нормам литеры «Б» чуть похуже. Те, кто пользовался нормами литеры «А» (академики, народные художники, выдающиеся писатели, артисты и пр.), раз в месяц получали продуктовый паек на сумму 500 рублей по государственным, разумеется, ценам. В 1944 году, например, в паек входили такие продукты: мясо, рыба общим весом два килограмма двести граммов. Иногда вместо рыбы давали икру. Килограмм кетовой икры стоил тогда 15 рублей. Входили в паек также два килограмма крупы, макарон, килограмм каких-нибудь жиров, килограмм сахара (конфет, шоколада), десять килограммов картошки, пять килограммов каких-нибудь других овощей, кусок туалетного и кусок хозяйственного мыла, пачка чая, триста граммов табака, или пятьсот папирос, а также, по желанию прикрепленного, полтора литра водки или вина. От них тоже редко кто отказывался. Нередко в таких пайках присутствовали большие жестяные прямоугольной формы банки американской тушенки, а также плитки шоколада и коробки яичного порошка, тоже американского.
