В каменных, многоэтажных домах, когда не действовала канализация, уборные делали в полуподвальных помещениях.
В городе, конечно, имелись и общественные канализованные уборные. Часть их была платной. Например, из семнадцати общественных уборных в Киевском районе платными были две. А из четырнадцати дворовых уборных в этом районе подключили к городской канализации одиннадцать на тридцать шесть «очков» («очко» – профессиональный термин работников коммунального хозяйства).
Все эти на первый взгляд маленькие проблемы городской жизни создавали большие неудобства. Жителям дома 8/3 по Большому Новинскому переулку, например, приходилось бегать в туалет, расположенный во дворе дома 20 по Арбату. А что делать, если ты болен, на дворе минус тридцать и туалет занят? На войне, наверное, и то легче…
В таких условиях наличие чистой воды в городе приобретало особое значение. Водой, естественно, город снабжало Подмосковье. За чистотой воды следило городское и областное начальство. Еще в 1936 году распашка прибрежной полосы вдоль реки Истры была запрещена. Кроме того, по берегам рек и их притоков запрещались строительство дач и выпас скота. Правда, когда было нужно, делались исключения. Такое исключение, например, сделали для строительства дач Совнаркома в Архангельском.
Война растоптала святыни, благие пожелания и запреты. Подмосковный лес горел, массовые захоронения отравляли воду, часть бассейна московских рек занял враг. И все-таки Москва без воды не осталась. Только в 1944 году, когда заработали предприятия, стал ощущаться ее недостаток. Тогда жителям верхних этажей приходилось ходить за водой на нижние или на колонки. Их в городе насчитывалось свыше тысячи семисот. Не зря Москву называли «большой деревней»: ведра и коромысла были в ней отнюдь не лишними предметами быта. Колонки же, которыми пользовались многие москвичи, ломались. То вода из них не шла, то наоборот, текла не переставая. Как-то в 1942 году жители Ямского Поля пожаловались в «Вечернюю Москву» на то, что на углу Первой и Третьей улиц сломалась водоразборная колонка. Газета вмешалась. Тогда на починку колонки была брошена бригада ремонтников. Первым делом бригада выкопала около колонки яму глубиной в два и диаметром в полтора метра. Яма тут же заполнилась водой, после чего бригада уехала и больше не появлялась. А в ямищу эту каждую ночь сваливался какой-нибудь грузовик, который не мог потом из нее до утра выбраться.
И все-таки самым больным местом Москвы тех лет было не вода, не мусор и даже не нечистоты, а жилье. Перед войной в Москве на человека приходилось 4,9 квадратных метра жилой площади. В результате бомбежек в городе были уничтожены и повреждены сотни домов. Около семисот домов осталось без отопления, водопровода и канализации, а свыше тысячи домов нуждалось в капитальном ремонте. Немало пришло в запустение жилья, брошенного эвакуированными жильцами. Вернувшиеся домой люди пытались хоть как-нибудь привести свои жилища в порядок, но на это у них не хватало средств. Коммунальные же службы, также ничего не имевшие, ставили ржавые трубы, сваривали их кое-как, заматывали течи тряпками. В военные, да и в послевоенные годы, водопроводный кран, замотанный тряпкой, был обычным явлением. Резиновых прокладок-то не было. В домах текли крыши, гнили чердачные перекрытия, сыпалась штукатурка, засорялась канализация, а «текущие» ремонты не помогали. Да с ними и не спешили.
Весной 1945 года в квартире 1 дома 28 по улице Чайковского произошел такой случай: в уборной оторвался от стены и навис над унитазом бачок. Для тех, кто не знает, скажу, что в те годы так называемых «компактов» не было, бачок от унитаза отделяла длинная чугунная труба, тянущаяся к потолку. Так вот на вершине этой трубы и находился, как орел на скале, этот самый, тоже чугунный, бачок. Для того чтобы спустить воду, надо было дернуть за прикрепленную к бачку цепь, на конце которой болталась какая-нибудь деревяшка, железка, а то и фарфоровый набалдашник. Очевидно, кто-то из жильцов, находясь в скверном расположении духа, слишком сильно дернул за набалдашник, от чего кронштейны, державшие бачок, оторвались от стены. Заметив это, жильцы перестали задерживаться в туалете. В апреле 1945 года бачок все-таки сорвался с гордой своей высоты и рухнул прямо на унитаз, разрушив его до основания. К счастью, при этом никто не пострадал (есть все-таки Бог-то!). Квартира осталась без уборной, но жильцы не унывали. Каждый радовался тому, что дожил до Победы. Правда, после этого они еще долго ругались с домоуправлением, доказывая, что бачок свалился по его вине, но это были уже мелочи.
Портило жилые помещения не только равнодушие к нему жилищных органов, но и нерадивое отношение жильцов. Они, в частности, хранили во время войны в своих домах и квартирах топливо, овощи и всякий личный хлам. А делали это отчасти потому, что в 1941 году, по указанию руководителей противовоздушной обороны, в Москве были снесены все сараи, и все ненужные вещи, а также дрова, хранить стало негде.
Потолки и стены в квартирах, особенно на кухнях, за годы войны почернели от копоти. Трубочистов-то не стало. Ушли на фронт. Дымоходы же в домах засорялись, и дым валил обратно в квартиры. В 1943 году в городе был наконец восстановлен «трубочистный сектор», но трубочистов все равно не хватало, ведь, когда началась война, в Москве сорок тысяч домов имело печное отопление.
После 1943 года, когда население столицы стало стремительно расти, в городе возник «самострой». Под жилье без всякого согласования с Госсанинспекцией, без разрешения Моссовета, стали переделываться нежилые помещения: сараи, подвалы, чердаки, склады, кладовые, будки. И построек таких насчитывались сотни. Многие люди жили в полуподвалах. Окна таких квартир упирались в землю. Только сверху в жилье проникал свет. В лучшем случае квартиранты видели в окна лишь ноги прохожих. Чтобы с улицы не проникала вода вдоль ямы, в которую выходило окно, делали бордюр из асфальта, а если его не было, создавали с помощью лопаты приямники, то есть углубления, которые удерживали дождевую воду, не давая ей залить квартиру.
Те, кто вообще жилья не имел, устраивался в общежитие. В двух тысячах общежитий Москвы во время войны проживали двести пятьдесят тысяч человек.
В 1942–1943 годах количество общежитий сократилось. Часть их была разрушена бомбами, а часть – разобрана жителями на дрова. Однако в конце войны в общежитиях жили уже свыше трехсот тысяч человек – население целого города! На каждого жильца, согласно статистике, приходилось тогда от двух с половиной до семи квадратных метров жилплощади. Чтобы как-то расселить людей, под общежития отдавались помещения, совсем для них не предназначенные: школы, ясли, детские сады. Руководители предприятий устраивали общежития в бывших цехах заводов и фабрик, в строящихся, но законсервированных зданиях. В 1943 году, когда школы и другие детские учреждения стали возвращаться в Москву, началось выселение обитателей общаг из занятых ими зданий. Пришлось им перебираться в подвалы и бараки. Бараки, построенные в конце двадцатых – начале тридцатых годов, к тому времени уже отслужили свой срок и подлежали сносу. Но их не сносили. Кому из горожан везло – тот попадал в общежитие, занимающее кирпичное здание. Но и здесь, как и везде, было тесно. В комнате жило по три семьи. А семей таких в Москве было сорок тысяч! Люди перегораживали комнату занавесками или фанерой и делали вид, что живут отдельно.
Когда надо было пополнить какое-нибудь крупное предприятие рабочей силой, людей, завезенных для этой цели в Москву из других областей «по набору», селили, бывало, прямо в цехах предприятий, а однажды пять тысяч таких временных рабочих разместили в оранжереях Сельскохозяйственной академии. Простые советские труженики любовались по ночам звездным московским небом, а утром орошали землю под пальмами.
Жизнь, не лишенная экзотики, началась и у студентов. Например, после возвращения из эвакуации Архитектурного института, чье общежитие на улице Жданова (Рождественке) оказалось занятым другими учреждениями и организациями, студентам ничего не оставалось, как устроиться на жительство в раздевалке института, в его столовой, в вестибюле и даже в аудиториях.
Не лучше жили и некоторые служащие. Конструкторский отдел одного из московских заводов напоминал «комнату отдыха» на каком-нибудь вокзале. Вместо столов и кульманов – длинный ряд коек, а в плановом отделе, заставленном столами, в качестве «угловых жильцов» разместились конструкторы, технологи и плановики.
Впрочем, некоторым гражданам приходилось ютиться в местах и менее пригодных для проживания. Один наездник, например, жил с семьей в конюшне, на Бегах, отгородив часть стойла своей лошади.
Зимой в общежитиях было холодно. Температура в комнатах не превышала пяти – восьми градусов при положенных двенадцати. В комнатах топили «буржуйки», кололи дрова, рубили мебель, стирали и готовили на керосинках обед, а кухнями с их печами из-за отсутствия топлива не пользовались.
