Он продолжал стрелять в пана Юзека, а пан Юзек все бежал и бежал, пока не приблизился к нему вплотную. Тогда он обхватил немца руками, и они оба потеряли равновесие и покатились по скату крыши. Они катились по скату, и при каждом обороте немец изо всех сил пытался освободиться. Его пистолет упал на крышу и тоже покатился вниз. А немец вопил не переставая. И тут вдруг пан Юзек на секунду — на самую последнюю долю секунды — повернул голову в мою сторону, и наши глаза встретились. Я открыл рот, чтобы крикнуть ему что-нибудь. Не знаю, что я собирался крикнуть. Когда я теперь думаю об этом, мне ничего не приходит в голову.
И всё, и они исчезли. А я еще секунду или две стоял с разинутым ртом, прислушиваясь к удаляющемуся воплю немца. И потом внизу во дворе послышался тяжелый удар.
Парень, который выскочил было нам на помощь, подбежал ко мне и потянул за собой. Я стряхнул его руку. Я не хотел идти в укрытие. Я должен был спуститься к пану Юзеку. Сейчас же, немедленно. Парень пытался отговорить меня. Он что-то говорил и говорил. А тем временем немцы возобновили обстрел, и я услышал свист приближающегося снаряда. Парень бросил меня и побежал на соседнюю крышу. А я вернулся к окну, через которое вылез, протиснулся в него и побежал вниз по лестнице. Внизу все было охвачено пламенем. Снаряд взорвался на нижнем этаже. Пройти я не мог. Я поднялся на один пролет и вошел в какую-то пустую квартиру. Я хотел намочить одеяло или простыню и набросить на себя. Но там не было воды. Тогда я схватил что попало под руку, набросил на голову и снова выбежал на лестничную клетку. А там просто соскользнул по перилам, как мы делали в школе. Внизу я сбросил с себя одеяло, которое уже начало гореть, и побежал во двор.
Там не оказалось никого, кроме пана Юзека и этого немца. Я подбежал к ним. Они буквально плавали в крови. Я попробовал растащить их. Потянул изо всех сил. И помню, что даже закричал:
— Пан Юзек! Пан Юзек!
Его глаза раскрылись на миг, как будто от удивления, и мне показалось, что я вижу слабую улыбку…
Но это был конец.
Я привстал и снова попытался разделить эти два тела. Я пробовал снова и снова. Но это было невозможно. Пан Юзек вцепился в немца изо всех сил, как будто его руки свело судорогой.
И тут раздался чудовищный взрыв, и из-под земли послышались страшные крики. Это бункер не выдержал тяжести рухнувшего дома. Люди начали выползать наружу. Матери тянули за собой детей. Раненые выползали сами. Я помню, как смотрел на них и думал — что же сейчас? Куда им идти? Где укрыться? Я вскочил и бросился им помогать. Но я знал, что ни для кого из них нет никакой надежды. Я вытащил какую-то женщину с ребенком на руках. Но ребенок был уже мертв. Не знаю, может быть, он задохнулся еще раньше, в бункере. А может быть, умер сейчас. Потом я помог какой-то старухе. А потом уже были только лица и руки. Много рук и лиц. И голоса, и крики, которые смешались у меня в памяти и которые я и сегодня слышу иногда по ночам.
Мы вытащили всех, кого еще можно было вытащить. И тогда те, кто толпился во дворе, пошли к воротам. И нам велели идти с ними — там есть другой бункер. Кто-то сказал: «Нас туда не впустят, это бункер для богатых», а другой голос откликнулся: «Пусть только посмеют!» И в этом голосе слышалась угроза.
Я попросил какого-то молодого мужчину помочь мне отделить пана Юзека от немца. Но и вдвоем мы не смогли этого сделать. Однако потом к нам присоединился еще один пожилой человек, и втроем мы наконец их разъединили. Они даже не спросили, откуда взялся этот немец. Только стали искать его пистолет. Но кобура была пуста, а самого пистолета нигде не было видно. Они позвали меня с собой. Но я остался. Я хотел оттащить пана Юзека от горящего дома. И они ушли. А из-под земли, из обвалившегося бункера все еще слышались глухие стоны. Но проникнуть туда сквозь груду развалин было невозможно.
Обстрел продолжался. Но мне казалось, что это происходит где-то далеко и никак не касается меня. Даже голоса доносились как будто издалека. Я все пытался стереть кровь с лица пана Юзека. Потом закрыл ему глаза и подумал, что нужно его похоронить. Я не мог просто так оставить его здесь, во дворе.
Однажды мне уже приходилось стоять возле мертвого человека. Но тогда я был маленький. Это произошло, когда умерла моя старая тетка. Помню, как я боялся. Но и тогда я думал о том же: о ее душе. Здесь ли она еще, на земле, или уже поднялась на небо? Потом я еще долго просыпался по ночам от страха и смотрел в углы комнаты — не притаился ли там кто-нибудь. Потому что думал, что ее душа кружится возле моей кровати.
Я начал было молиться, но тут же остановил себя. Ведь эти наши молитвы не подходили для умершего еврея. Но других молитв я не знал, а не помолиться за него я не мог, и поэтому снова начал молиться. Теперь я для него больше ничего не мог сделать.
А потом я все-таки поднял его. Взвалил себе на спину и побрел. На самом деле я не совсем понимал, что делаю. Только чувствовал, как моя одежда постепенно намокает от его крови — сначала на плечах, потом на спине и ниже.
Я миновал еще один двор, где лежали несколько полуобгоревших трупов. Но на домах вокруг не было следов пламени. Все они уцелели. Возможно, эти люди сгорели в каком-то укрытии и их вынесли сюда. А может быть, они сами покинули загоревшиеся укрытия и вышли наружу, а немцы убили их во дворе. Я уже видел такие картины в тридцать девятом году, когда немцы бомбили Варшаву перед тем, как захватить ее.
Я не имею ни малейшего понятия, как я шел. Куда входил, откуда выходил. Не помню. Просто шел. А тело пана Юзека на моей спине становилось все тяжелее. И сверху, надо мной, было много дыма. Но внизу стояла тишина. Я даже не могу вспомнить, продолжался ли все это
