Георг Эберс - Невеста Нила

— Может быть, ты и сделаешь это в угоду ей, — заметил врач с оттенком горечи.

В первый раз после того как сердце молодого человека воспылало любовью к Пауле, он взглянул на нее без прежнего обожания. Филипп так привык встречать в ней только одни возвышенные чувства, что его неприятно поразили последние слова девушки, звучавшие насмешкой и раздражением. Презрительный смех, которым она завершила свое высказывание, заставил Филиппа содрогнуться, и ему показалось, что между ним и его дорогой подругой открылась в ту минуту глубокая пропасть. Сам он считал себя грубее и ниже Паулы и насмехался над людьми, пожалуй, чаще, чем следовало. До сих пор она порицала в нем эту привычку, а теперь сама издевалась над Орионом в порыве страстного негодования. Филипп, как глубокий знаток человеческого сердца, встревожился таким симптомом.

Паула заметила, что ему не понравились ее последние слова, и поняла, что он недаром сказал: «Может быть, ты сделаешь это в угоду Перпетуе». «Мужчины не любят образных выражений», — подумала дамаскинка, но, боясь оскорбить своего друга, ласково сказала:

— Я не вполне понимаю твое странное пророчество. Благодаря твоей доброте и предусмотрительности между мной и Орионом, слава Богу, прерваны всякие сношения. Будем говорить о чем-нибудь другом, мы и так слишком долго толковали о нем.

— Совершенно согласен с тобой, — кивнул врач. — Кроме того, прошу тебя не вспоминать моего «может быть». Я человек настоящего, а не пророк, однако и без этого предвижу заранее, что Орион будет стараться во что бы то ни стало…

— О чем это ты? — насторожилась девушка.

— О том, чтобы сблизиться с тобой снова, получить от тебя прощение, тронуть твое сердце, добиться твоей…

— Пусть только попробует! — воскликнула Паула, с угрожающим жестом подняв правую руку.

— Но этот юноша действительно одарен редкими достоинствами. Если он исправится, если заслужит одобрение лучших людей…

— Я и тогда не забуду его низости. Неужели ты думаешь, что у меня изгладился из памяти твой вчерашний разговор с Нефорис? Ты требуешь от своих друзей только честных воззрений, отвечающих твоим собственным. А что же отталкивает меня от Ориона, как не его воззрения? Образ действия меняет тысячи людей, это несомненно, но образ мыслей? Скажи откровенно, можно ли изменить его?

— Конечно, — ответил врач серьезным тоном. — Неужели ты разделяешь взгляд Гашима и его единоверцев-мусульман, которые считают человека игрушкой слепой судьбы? По словам учителей христианской церкви, мы, напротив, можем перерождаться духовно, причем наши дурные задатки будут побеждены, и неизбежное в жизни зло обратится в добро. Но среди житейской суеты трудно достичь такого самоотречения: умертвить самого себя по примеру христианских подвижников, умереть заживо, чтобы воскреснуть новым человеком. Притом одежда кающегося грешника не к лицу такому красавцу, как Орион, этот юноша и без того может вернуться на правый путь. Судьба слишком баловала его до этого времени, он чересчур наслаждался благами жизни, так что ему было некогда оглянуться на себя. Теперь же настала пора тяжелых испытаний, и сын мукаукаса будет спасен, если у него найдется руководитель, способный дать ему разумный совет. Я получил необходимое житейское наставление от родного отца в его духовном завещании. Он умер, когда мне было еще очень немного лет от роду.

— В чем же заключалось это наставление? — с жаром спросила Паула.

— Я могу изложить его вкратце: не следует считать нашу жизнь веселым пиром, а смотреть на нее, как на службу, которой мы должны пожертвовать своими лучшими силами. Каждый из нас обязан проверить свои природные способности, и чем лучше удастся ему посвятить их общему благу, тем выше будет внутреннее довольство человека, тем большим душевным миром будет он наслаждаться и тем меньше страха испытывать перед смертью. Как верный домоправитель, о котором упоминается в Евангелии, праведник спокойно закрывает глаза каждый вечер перед отходом ко сну, сознавая, что он посеял добрую жатву на будущее; так же спокойно отойдет он и в вечность. Если Орион усвоит эти правила, если решится исполнять долг, налагаемый на него земной жизнью, и серьезно посвятить ему свои силы, то наступит день, когда я сам взгляну на него не только с уважением, но даже с восторгом. Для него настал тот момент крушения, о котором говорил в своей цветистой речи на восточный лад арабский купец. Посмотрим же, удастся ли ему спасти свой корабль от разъяренных волн и достичь берега.

— Посмотрим, — повторила Паула, — и пожелаем Ориону найти доброго советчика! Пока ты говорил, я думала, что на мне лежит обязанность… Но нет, нет! Он не стоит жалости.

Между нами никогда не будет ничего общего. Я должна бесконечно благодарить тебя за мирное пристанище под твоей кровлей. Помоги же мне удалить отсюда все враждебное моему спокойствию. Каковы бы ни были намерения Ориона, не позволяй ему проникнуть в этот дом. Я целиком отдаюсь под твое покровительство, мой друг и защитник!

С этими словами девушка подала руку Филиппу, и он сжал ее в своих ладонях, испытывая нежное волнение.

— Моя сила, как и мое сердце, принадлежат тебе, располагай ими по своему желанию, и если горячая любовь преданного скромного человека…

— Замолчи, Филипп, замолчи! — с тревогой перебила Паула. — Мы с тобой можем быть только друзьями, близкими, как брат и сестра!

— Как брат и сестра? — глухо повторил он с горькой усмешкой. — Дружба — бесспорно прекрасная вещь. Но дай мне высказаться откровенно: я мечтал о любви. Здесь, в моей груди, бушует пламенная стихия страсти… Однако это был лишь сон… несбыточная мечта… Глупец, — воскликнул Филипп, говоря с собой и ударяя себя в лоб, — ты забыл свою неказистую, грубую наружность, свое простое воспитание! Разве для тебя цветет пламенный цветок…

Паула приблизилась к врачу, отступившему от нее в порыве отчаяния, решительно схватила его за руку и воскликнула умоляющим тоном:

— Не говори так, Филипп, мой милый, дорогой, единственный друг! Я не в состоянии подарить ни тебе, ни кому-либо другому пламенный цветок, который ты требуешь. У меня нет его больше. Едва он расцвел в моем сердце, как был безжалостно растоптан. Не уничтожай свой облик, не называй себя грубым человеком. Лучшая, прекраснейшая женщина сможет гордиться твоей любовью! Разве я не горжусь твоей дружбой?

— Дружба, дружба! — сказал Филипп, резко вырывая свою руку из рук Паулы. — Мое сердце жаждет иного чувства! О женщина, я знаю того, кто растоптал драгоценный цветок в твоей душе! А я, глупец, хвалил и защищал этого недостойного, защищал и во что бы то ни стало буду защищать его, пока ты… Может быть, пламенный цветок пустит новые корни на почве ненависти, и я, несчастный, увижу его пышный расцвет, вызванный моими собственными стараниями!

Паула снова схватила руку врача и воскликнула в мучительной тревоге:

— Прошу, заклинаю тебя, оставим это! Как я могу жить в твоем доме, если ты переступаешь границы чистой дружбы? Мне невозможно пользоваться твоим гостеприимством при таких условиях. Удовольствуйся лучше тем, что я могу тебе дать в настоящее время, и Господь наградит тебя за все. Сохраним взаимное уважение друг к другу, которого мы, слава Богу, вполне заслуживаем.

Филипп с волнением наклонился к девушке и, едва владея собой, припал горячим поцелуем к ее белой сильной руке как раз в ту минуту, когда в комнату входила Перпетуя с казначеем Нилусом.

Нилус был человеком средних лет, с озабоченным бледным лицом. Занятия на ответственной должности наложили на него свою печать, но тонкие черты лица светились умом, вся внешность выражала достоинство. Он бросил быстрый, пристальный взгляд и подал Пауле сверток червонцев. Орион, по распоряжению покойного отца, посылал ей эти деньги на первые необходимые нужды. Главную часть ее состояния он обещал выплатить после погребения мукаукаса.

Нилус и теперь назвал лишь приблизительную сумму всего капитала, и она оказалась настолько значительной, что дамаскинка не поверила своим ушам. Ее материальное положение было вполне обеспечено.

Филипп присутствовал при этом разговоре и невольно опечалился. Забота о Пауле доставляла ему столько счастья, а теперь все его жертвы оказывались излишними. Дочь Фомы, принятая им под свое покровительство, не нуждалась более в посторонней поддержке.

Посланный Ориона как будто отнял у Филиппа величайшую отраду жизни. Предоставив Паулу на попечение заботливых хозяев, он вышел из дома Руфинуса, опустив голову.

Когда наступило время ложиться спать, Перпетуя могла, по старой привычке, раздеть свою милую госпожу. Однако Пауле не спалось в эту ночь, и когда на следующее утро она вышла из спальни к своим новым друзьям, то сказала себе, что ей не найти более мирного убежища, так как полное душевное спокойствие могло стать ее уделом только после упорной борьбы с собой.