Мы откинули занавеску и вступили в полутемное помещение, освещенное несколькими свечами. Я немедленно обнаружила, к своему удивлению, что цыганка — не старая черная сморщенная старуха, как я ожидала увидеть. Конечно, у нее была смуглая кожа и темные глаза, но она оказалась не старше двадцати пяти и невероятно красива. Она сидела за маленьким круглым столиком, покрытым потрепанной голубой тканью. Яркие шали окутывали ее плечи, а длинные черные кудри свободно стекали по спине, забранные на лбу фиолетовым шарфом.
— Входите, — проговорила она с неопределенным акцентом, голос ее был приятен и музыкален, точно журчание ручейка.
Рукой, унизанной кольцами, она указала на два стула перед собой.
— Прошу, садитесь. У вас есть монета?
Мистер Эшфорд заплатил ей, объяснил, что гадать предстоит мне, и мы уселись.
— Дайте мне руку, — велела цыганка.
Я сняла перчатки и повиновалась, молча сдерживая веселье, пока она, склонив голову, пристально изучала мою ладонь.
— В вашей жизни будет одна истинная любовь, — заявила цыганка.
— Всего одна? — беспечно откликнулась я, бросив взгляд на мистера Эшфорда, и он вернул мне улыбку.
— Всего одна.
Она надолго замолчала, водя длинными темными пальцами по линиям моей ладони.
— Вы добры и умны, — сказала она наконец. — Глубоки ваши мысли и чувства. Разрешите посмотреть вторую руку?
Я перевернула другую ладонь и протянула вперед. Цыганка погладила ее.
— В этих пальцах невероятная сила. Я чувствую в них жар, волшебство. — Она внезапно нахмурилась. — Ваша линия здоровья, мне не нравится, как она выглядит, она вообще мне не нравится. Она слишком короткая и ужасно неровная. Но… как странно. Ваша линия жизни очень длинная. Я никогда еще не видела такой.
Внезапно на лице цыганки появилось благоговение. Она ахнула и крепко, до боли сжала мою руку, глядя на меня с неподдельным изумлением, словно узрела второе пришествие.
— У вас есть дар, миледи! Особый дар!
— Прошу прощения? — удивленно ответила я, тщетно пытаясь высвободить руку из ее цепкой хватки.
— Мадам, — забеспокоился мистер Эшфорд, — по-моему, вы причиняете леди боль.
— Вы не такая, как все, говорю вам! — воскликнула она, глаза ее горели. — Вы будете жить вечно! Вы станете бессмертной!
— Понятно. Спасибо. Очень интересно.
Я вырвала руку, мое хладнокровие трещало по швам.
— Идите и творите свое волшебство, миледи! — крикнула цыганка, яростно всматриваясь мне в глаза. — Идите! Поделитесь им с миром!
Предсказание цыганки повлекло за собой много разговоров в ближайшие несколько дней. Мистер Эшфорд искренне радовался, что в моей жизни будет лишь одна истинная любовь. Кассандра обеспокоилась моим благополучием, но Генри уверил сестру, что, по его сведениям, длинная линия жизни всегда имеет превосходство над линией здоровья. Элиза нашла поистине чудесным, что я обрету бессмертие, и уподобила меня богиням Диане и Афродите. Сама я решила, что цыганка либо совершенно тронулась умом, либо хорошенько приложилась к джину.
В конце той недели мы с мистером Эшфордом вернулись в деревню, наняли лодку и медленно поплыли вниз по Темзе, мимо крытых соломой домиков, зеленых лугов, пестрящих полевыми цветами, и высоких вязов.
Я сидела в лодке напротив мистера Эшфорда, который из-за жары снял пиджак и галстук. Когда он закатал до локтей рукава и расстегнул ворот белой льняной рубашки, я залилась краской, не имевшей ничего общего с летним зноем.
— Я должен вам признаться, — произнес мистер Эшфорд, укрепив мокрые весла вертикально и позволив крохотному суденышку беспечно плыть по течению.
— Признаться? — лениво повторила я.
Моя соломенная шляпка была отброшена в сторону, а лицо — подставлено восхитительному теплу безоблачного голубого неба.
— Я привел вас сюда в попытке создать наилучшую из возможных оправ той новости, что я намерен сообщить.
— Неужели?
По его хрипловатому голосу неясно было, трепетать мне или тревожиться.
— Какой новости?
— Утром я получил письмо от Изабеллы. Ее батюшка два дня назад вернулся из путешествия. Она наконец выразила желание выйти за мистера Веллингтона и представила отцу означенного джентльмена.
Я выпрямилась, вся внимание.
— И? Что дальше?
— А то, что… я не стану в точности повторять за ней, перескажу своими словами… ее батюшка нашел мистера Веллингтона весьма приятным, хоть и испытал немалое расстройство, что дочь осмелилась пойти против его выбора, и неловкость оттого, что рушится столь давняя клятва. Не устояв пред восторгами юношеской любви, он даровал свое согласие на брак.
Я засмеялась смехом чистой радости.
— Не припомню, чтобы я когда-либо так радовалась помолвке, в особенности между двумя людьми, которых почти не знаю.
Мистер Эшфорд широко улыбнулся в ответ, но затем посерьезнел и со вздохом покачал головой.
— Вы не представляете, какое облегчение я испытал, освободившись от угрозы, что нависала надо мной всю сознательную жизнь.
— Вся эта история служит подтверждением нелепости и старомодности подобных браков. Как может кому-то хватить мужества и дерзости решить, будто два человека подходят друг другу и заключить союз между ними без их согласия? Это лежит за пределами моего понимания![50]
— Полностью с вами согласен. Мне остается лишь надеяться, что мой отец окажется не менее благодушен, чем мистер Черчилль. Я считаю дни до его приезда.
— Когда он ожидается?
— В начале следующей недели, если верить его последнему письму.
Он коснулся моей щеки и нежно посмотрел на меня.
— Милая Джейн, вы знаете, что я скажу в первую очередь, когда увижу отца?
— «Как съездили, батюшка?» — насмешливо предположила я.
— Я скажу ему, что влюблен в лучшую женщину на земле и намерен на ней жениться.
Мягкий толчок сотряс мое тело, и я подумала, что это, должно быть, сердце разрывается от радости, но тут же поняла, что просто наше суденышко ткнулось в берег да так там и осталось, в тени плакучей ивы. Мистер Эшфорд покинул свое место и устроился рядом со мной.
— Джейн! Я только что понял, чего не хватает в вашей книге.
— Моей книге?
Книга была последним, о чем я думала в тот миг. Его бедро и плечо рядом с моими, близость его лица заставляли мое сердце колотиться слишком быстро, а мысли — разлетаться по ветру.
— В самом конце. Там нет поцелуя.
— Нет поцелуя?
— Именно.
Его голос был совершенно серьезен, но глаза смотрели нежно и шутливо.
— Элинор получает своего Эдварда. Марианна утешается добрым полковником Брэндоном. Но между обеими парами нет словесных признаний, нет каких-либо проявлений страсти и нет поцелуя. Довольно серьезный промах для романа о любви, как по-вашему?
— Я предпочитаю писать лишь о том, что знаю сама, — ответила я. — А мое знакомство с данным предметом во время сочинения романа было довольно поверхностным.
— Нам следует исправить положение, — заявил он и в уединении будуара из листвы коснулся моих губ своими.
Мы нескоро заговорили вновь.
— Итак, можно ли ожидать, — хрипло произнес он через какое-то время, — что в вашей следующей книге будет больше страсти и проявлений телесного притяжения между героем и героиней?
— Вряд ли.
— Почему же?
— Кое-что, — тихо ответила я, — лучше оставлять воображению.
Первого октября, когда мы наслаждались чудесным ужином с мистером Эшфордом, Генри и сестрами, неожиданно внесли бутылку дорогого вина, и дворецкий Генри начал разливать напиток по бокалам.
— Я захватил бутылку лучшего своего красного, — пояснил мистер Эшфорд, — поскольку нам необходимо произнести тост.
— Тост? — с удивлением переспросила я, гадая, не решился ли мистер Эшфорд открыть тайну нашей помолвки, не дожидаясь возвращения отца.
— Именно. Нам надо отпраздновать важное событие.
Генри заговорщицки улыбнулся мистеру Эшфорду.
— Очень важное событие, — подтвердил мистер Эшфорд.
— Которое, полагаю, представляет огромный интерес для всех собравшихся, — добавил Генри.
— Момент, достойный французского шампанского, — сказал мистер Эшфорд, — но как я ни старался, его не удалось раздобыть ни за какие деньги.[51]
— Ах! Вы только посмотрите на них! — с досадой воскликнула Элиза. — Совсем как двое мальчишек, которые лопаются от желания выдать секрет. Ну же, мужчины! Что происходит? Где вы прохлаждались весь день?
— Где мы прохлаждались? — повторил Генри. — Что ж, мы прохлаждались в Уайтхолле.
— Но что вы делали в Уайтхолле? — спросила я.
— Навещали кабинеты Военной библиотеки, — ответил мистер Эшфорд.
