молчишь, тем больше разум мой размышляет — то ли орел передо мной златоглавый, верный царский воин, то ли передо мной ворон ливонский, безбожный, желающий златоглавые кремлевские храмы разорить? Говори же, вижу, что уже слово с твоего языка бежит.
— Дроздовский, Ваше Величество, — скороговоркой заговорил Михаил, действительно почти уставший от царского монолога, — это верный царский генерал, поведший в героический поход тысячу людей, которые остались верны присяге; этот поход, уже без славной памяти генерала, продолжается до сей поры и завершиться должен в Москве — освобождением златоглавых ее куполов.
Наверное, мы не слишком слукавим, если скажем, что то было самое длинное предложение, сказанное Геневским в своей жизни.
— И ты был в том походе? — подозрительность потухла, но Царь отвел голову назад, непонятно с какими намерениями.
— Я был в нем, но не с начала, Ваше Величество.
— Что же, ты и сейчас в нем?
— Точно так, Ваше Величество.
— Но вот скажи мне, дрозд-герой, посланный ко мне Святым Духом, скажи мне, поведай — отчего вас была всего тысяча, коль ангел призрачный молвил мне блаженным своим голосом, что на великой Русской земле ныне живет никак не менее двух сотен миллионов — страшная тьма людей для любого богоотступника мира грешного — отчего же вас была лишь тысяча, где же христианская рать, встававшая неоднократно под знамена царские и под хоругви Бога Святаго, и шла неумолимою толпою, ведомая святыми своими, в веках просиявшими, где была эта рать? Я видел ее — она шла на поганого ляха и на высокогордого шведа, на далекого приокеанского немца, пожегшего златоглавые купола столетие назад. Я видел сам ту христианскую рать в свой жизни многострадальной и многогрешной. И при отце моем, знаю я, при славном, мудром и великом Князе Московском и всея Руси Василии Иоанновиче, я встречал эту рать, освобождавшую от неверных Смоленскую землю. Та христианская рать побила агарянскую орду при донском течении и при их поганой неверной Казани. Где же сейчас хоругви ваши, где царские знамена, скажи мне, дрозд-герой? — Иоанн Васильевич приподнялся на троне и облокотился на локте, завалившись в сторону Геневского. — Где — скажи?
— В Орле, Ваше Величество. Ныне, вероятно, парад, — Геневского убаюкивала пока спокойная и мерная речь Царя, и он вовсе перестал удивляться и бояться — отвечал будто перед полковым начальством, даже стал слегка улыбаться.
— Парад! То не легионы и когорты ангелов небесных и бессмертных на конях гарцуют, — то люди смертные и грешные хоругви на своих хрупких плечах вознесли. А знаешь ли, дрозд, за что Господь Вседержитель, великий в Трех Лицах, как в одном, преподнес вашему воинству тот славный парад, олицетворяющий силу вашу в веках — и то уж не шутка и не издевка, пусть я бы и хотел, но лукавить над вашей силой мне совесть, Богом православным государям даруемая, не дает — знаешь, отчего воинство ваше такую честь заслужила?
— Не могу знать, Ваше Величество… Быть может, за жертву, которую совершили несколько тысяч добровольцев?
— Ты мне вопросом на вопрос, славный дрозд, отвечать не смей, — огонь в царских глазах вновь вспыхнул, и огонь этот был яростнее всех дроздовских атак, — ты мне отвечай на вопрос, государевым умом выращенный. И глупость мне твоя — выканье твое, ухо раздражает — как может православный русский воин, на голове и плечах, по ангельскому предсказанию, святую печать несущий, говорить православному и самодержавному Князю Московскому — «вы»? Я тебе, дрозд, не отступник от земли Русской, я тебе, дрозд, не изменник и не колдун! Ты, собака, лжешь!
Огонь разгорелся уже слишком сильно, и Иоанн Васильевич приподнялся на троне обеими руками, вытянулся в сторону Геневского. Еще миг и он бы встал, — а что было бы тогда, даже и ангелу не следовало бы видеть.
— Прости, Великий Князь Московский, я забыл древние обычаи! — засуетился Геневский, но даже забыл вновь поклониться. Более он ничего не сказал, поскольку вновь его охватил страх.
Иоанн Васильевич сжал зубы, но, видимо, вспомнил, что перед ним не его опальный боярин, а предсказанный ангелом «дрозд». Успокоиться, однако, он уже не мог, потому нашел по-царски простой и правильный выход — продолжать гневаться и одновременно продолжать начатую тему.
— А вот не потому, дрозд, ваши когорты по моему славному Орлу-граду шагают, — а ведь знаешь, дрозд, что я тот город построил по повелению Господню в лето 7075 от сотворения мира? И в моем славном городе, половину тысячелетия славящего Господа Бога в трех Его Лицах, сейчас шагает ваше корниловское воинство. Ты не лукавь мне, дрозд, и не язви: сердце мое правое видит любое лукавство человеческое, а разум мой по изволению ангела Господня знает: дурашка ваш Корнилов на Семью Царскую с богомерзким бантом ходил и кичился, как последняя пьяная баба, забывшая, что такое честь, хвалился своею смутою и своими изменами. Великого своего Государя разрешил в темницу заточить и отогнать от него народные толпы с хоругвями и с молитвенными песнями — и чем вы, колдовские плешивые псы сейчас хвалитесь? Тем, что вернули Орлу Церковь святую? Да Церковь наша русская никаким грешным народом не удержится, никакими штыками ваших корниловских черных полков, будь они трижды Богом прокляты за свои измены и трижды Богом прощены за свои жертвы, никакими силами не удержится! С Государем ничего же не случилось, он в темнице святые поклоны клал и молитвы шептал, как в древности первоверховный апостол Петр…
Ты, дрозд, думаешь — зачем это я тебя позвал? А известно что — все тебе расскажу. Не отдам вам Орла-града!
Последняя фраза громом прозвучала — во всех смыслах. Главное — громом гремел голос Государя Московского, и громом ударил по голове Геневского ее смысл. Он совсем растерялся и чувствовал, будто его разбило какое-нибудь войско короля Батория.
— Но… как же, Государь?
— Известно, как, дроздовский сын, известно! Великое безумие на Руси произошло — известно! В год 7424 от сотворения грешного мира нашего обрушился на Руси великий столп, держатель мира от антихристовых гадюк; молвил апостол Павел божественными своими устами: тайна беззакония уже известна, только не совершится до той поры, покуда не взят от среды удерживающий. И взять удерживающий! Рухнул столп! Ринулись адские полчища на земли, окропленные святою кровию сынов русских!
Как и при моих веках, все одно, дрозд — боярская властолюбивая знать да чернейшая чернь городских подвалов перерезала всю властью праведную, Богом, по канонам Евангелия, поставленную: от человеколюбия своего Государь ваш не резал на широком московском дворе колдовские головы, на царскую самодержавную власть дерзнувшие окаянные
