— Надо убавить въ васъ главное… Выраженіе счастія на лицѣ! У васъ глаза прыгаютъ отъ восторга, что онъ васъ позвалъ. A это…
— Только-то, глупая! Ну, отвернись на минуту. Не гляди на меня.
Горничная, смѣясь, повиновалась и ловко повернулась на каблучкахъ спиной къ барынѣ.
— Ну, теперь смотри! чрезъ мгновеніе выговорила графиня и подступила ближе къ обернувшейся горничной.
— Да! воскликнула Лотхенъ. Если вы такъ съумѣете долго выдержать…
Молодая женщина стояла передъ ней съ строго печальнымъ лицомъ, полуопущенными глазами и какъ-то скромно сложенными на груди руками.
— Государь мой, вамъ угодно было меня пригласить явиться по дѣлу… тихо и грустно выговорила Маргарита по-русски, наклоняясь предъ Лотхенъ.
Нѣмка захлопала въ ладоши и запрыгала на мѣстѣ…
— Диво! Диво! Божественно…
— Я не знаю, государь мой, также продолжала Маргарита, — смѣю ли я васъ называть моимъ дѣдомъ… Вы до сихъ поръ, какъ скверный и скупой старикашка, кромѣ злости ничѣмъ себя…
— Ну, этого говорить не надо!.. наивно воскликнула Лотхенъ.
— Я думаю! воскликнула Маргарита уже своимъ голосомъ. — Это я ему послѣ скажу, когда его состояніе будетъ у меня въ рукахъ. Ну, благословите меня, ваше святѣйшество, папа Лотхенъ! Papa Lotchen Primue, Pontifex maximus! продекламировала Маргарита и прибавила другимъ голосомъ, стараясь хрипѣть: Indulgeutia plenaria!
— Охъ, охъ, грѣшите!.. Богъ накажетъ! испугалась ревностная католичка. — Подумаешь, вы схизматичка, въ ихней, здѣшней ереси. A услышитъ васъ вдругъ врагъ человѣческій… Что тогда!
— Ничего, трусиха… Есть двѣ силы на свѣтѣ, отъ которыхъ все зависитъ… Господь Богъ и господинъ дьяволъ!..
— Охъ, Gräfin, Gräfin! закричала Лотхенъ, затыкая и глаза, и уши, и даже нагибаясь предъ графиней, какъ бы отъ удара по головѣ.
— Ну, вели подавать карету, глупая курляндка, смѣясь, вымолвила Маргарита.
Чрезъ полчаса ѣзды, полуиностранка, графиня Скабронская, была на набережной Васильевскаго острова и выходила изъ кареты, при помощи двухъ лакеевъ, на большой подъѣздъ дома россійскаго вельможи, графа Скабронскаго, — вельможи, котораго даже покойная царица называла Іоанномъ Іоанновичемъ, такъ какъ всякаго назвавшаго графа Иваномъ Ивановичемъ заставляли потомъ поневолѣ объяснять о комъ ведетъ онъ рѣчь. Когда графиня Маргарита поднялась но большой парадной лѣстницѣ и графу побѣжали доложить, то брюзга перемѣнился чуть-чуть въ лицѣ. Пріѣздъ внучки, имъ самимъ вызванной, было не заурядное дѣло, а первостепенной важности.
«Выгоню опять или ползать передъ ней буду на животѣ? вопросительно подумалъ старикъ. — Ну, родимая, поглядимъ — увидимъ». И графъ, умышленно заставивъ внучку прождать полчаса въ гостинной, вышелъ тихо и не спѣша.
— Ну, здравствуй, ужь внучка, коли жена внука. Здравствуй, внучка! Садись, милости прошу!
И слова эти Іоаннъ Іоанновичъ выговорилъ какъ-то особенно и любезно, и ехидно.
Маргарита, не поднимая глазъ на старика, вымолвила тихо и смущенно:
— Государь мой, вы сдѣлали мнѣ честь, приказали явиться… Я не знаю, позволите ли вы мнѣ называть васъ дѣдомъ, а потому и говорю: государь мой. Что прикажете?
— Ну, ну, это все финты ваши. Коли внучка, такъ и дѣдъ. Не финти!
Маргарита сѣла около старика, лицо ея было серьезно и отчасти какъ бы грустно. Старикъ зорко и пристально присмотрѣлся.
«Печальна, а не блѣдна! Румянецъ во всю щеку, что твоя зоренька ясная», подумалъ онъ и выговорилъ:
— Ну, что мужъ? Все томитъ, не помираетъ… Ждешь, поди, не дождешься…
— Да. Все томитъ и себя и меня. Лучше бы ужь померъ, умышленно рѣзко выговорила Маргарита. — Меня бы развязалъ. Похороню и уѣду…
— Куда? воскликнулъ старикъ.
— Къ себѣ… Домой. Что жъ мнѣ? Не оставаться же на чужой сторонѣ, между чужихъ людей?
— Чужихъ людей? Не все же чужіе. У тебя и я тутъ.
— Вы? Да я отъ васъ, кромѣ самыхъ оскорбительныхъ помысловъ и рѣчей, ничего за цѣлый годъ не видала, — грустно старалась произнести Маргарита. — Да я васъ и не виню. По вашему, на свѣтѣ только и есть, что деньги. Вотъ вы всѣхъ и подозрѣваете.
— Вѣстимо, все деньги!
— И все на нихъ купишь?
— Все, цыганочка, все… подсмѣивался старикъ ядовито.
— Купите молодость…
— Мало что, — нельзя… вдругъ разсмѣялся онъ.
— Купите красоту!
— О — охъ, тоже нельзя.
— Купите меня, мою любовь. Да не внучкину, а мою, женскую любовь.
— Можно!
— Что?
— Можно! Не финти… Говорю, можно.
— Стало-быть вы меня вызвали, чтобы заставить пустяки слушать. Не стоило того… серьезно выговорила Маргарита.
— Ну, слушай дѣло. Я съ тобой не знался, почитай, годъ, потому что ты ко мнѣ была не ласкова. Я все-таки тебѣ дѣдъ. Нужно коли было денегъ, сказала бы. Ну и далъ бы.
— Первое же слово, и о деньгахъ. У васъ, во всѣхъ вашихъ сундукахъ, нѣтъ столько денегъ, сколько я въ мѣсяцъ нашвыряю по городу въ лавкахъ.
— Откуда же это у тебя деньги? У мужа ничего нѣтъ…. Отъ полюбовниковъ?
— Да, только не отъ сотни, а отъ одного! вдругъ вымолвила Маргарита.
— Славно. И сама признается еще. Ай да цыганка! Ну, отъ какого же молодца?
— Онъ можетъ и не молодецъ! Ему можетъ семьдесятъ лѣтъ, да для меня кажетъ онъ краше двадцатилѣтняго.
Выдумка Маргариты былъ вѣрный ударъ противнику. Наступило молчаніе. Графъ вытаращилъ на красавицу глаза. Этого онъ не ожидалъ! И Богъ вѣсть, что шевельнулось у него на душѣ. Онъ самъ еще сразу не могъ себѣ отдать отчета… A она отлично знала впередъ, что именно отъ этой выдумки шевельнется у стараго холостяка на душѣ.
— Скажи на милость! выговорилъ вслухъ, но самъ себѣ, озадаченный старикъ и снова смолкъ.
«Ничему не вѣритъ, а этому повѣрилъ!» внутренно смѣялась Маргарита.
— Какъ же это ты… забормоталъ Іоаннъ Іоанновичъ и страннымъ, будто завистливымъ окомъ окинулъ красивую молодую женщину. — Какъ же? Зачѣмъ же стараго? Мало развѣ въ Питерѣ молодыхъ?
— A развѣ на это законъ у васъ?… разсмѣялась Маргарита.
— Вѣстимо, законъ естества! Природный законъ.
— Истинный природный законъ тотъ, что у всякаго свой вкусъ, да своя воля.
— О, Господи! Вотъ удивила… Да зачѣмъ же ты… Почему? Изъ-за денегъ его…
— Опять… Только у васъ и на умѣ что деньги… Но, бросьте это. Какая вамъ до этого забота? A скажите лучше, по какому дѣлу вы меня вызвали?
— Дѣло?… Дѣло?… Да… Какое бишь дѣло!.. Такъ озадачила меня, что память отшибла! Да. Вотъ дѣло какое. Ты слушай прилежнѣе.
— Слушаю.
— Ты, видишь, въ силѣ нынѣ при новомъ дворѣ. Какъ ужь ты умудрилась, когда сама императрица въ опалѣ… Доносить на меня не пойдешь?! A то я попридержу языкъ!.. Ну вотъ, стало-быть… я къ тебѣ съ поклономъ. Заступись и спаси двухъ молодцовъ.
— Орловыхъ? И вы за нихъ?…
— Вишь, ужь знаетъ. Просили?
— Да, просили… Просили многіе, но я… не знаю, можетъ быть… Надо подумать… Оно можно, но однако…
Маргарита тянула слова, потому что сама въ эту минуту раздумывала и соображала, какъ отнестись къ словамъ дѣда.
Сознаться въ своей силѣ и ее даже преувеличить? Или скрыть все?… Покуда она думала, старикъ высказался весь и она знала, что дѣлать.
— Я, видишь, внучка-цыганочка, — искренно высказывался Скабронскій, былъ, слава Богу, вельможа не послѣдній въ государствѣ со дней Великаго Петра Алексѣевича и даже при Биронѣ не запропалъ… Ну, а вотъ теперь, подъ конецъ дней своихъ, попалъ въ зажору. Не знаю, какъ и примѣриться, какъ и привкинуть себя къ новымъ-то порядкамъ и людямъ. Ничто не беретъ. Того и гляжу, что меня нищимъ сдѣлаютъ и въ ссылку угонятъ, а дома и вотчины отпишутъ, да какому-нибудь хохлу и прощалыгѣ подарятъ… Ну вотъ, узнавъ, что ты въ силѣ нынѣ, я къ тебѣ съ поклономъ… Наперво, ты мнѣ покажи свою востроту на ребятахъ Орловыхъ. Ихъ дѣло пропащее! Если ты ихъ изъ бѣды выручишь, когда и Разумовскіе не могутъ, и Воронцовъ даже не можетъ черезъ дочку свою… то тогда я увѣрую вотъ какъ… Какую ни на есть, хоть бы и Можайскую вотчину мою тебѣ поднесу, по дарственной записи.
«Самую маленькую!» подумала и усмѣхнулась Маргарита.
— Почему смѣешься? Ей-Богу поднесу…
— Все сказали, дѣдушка?
— Все. A что?
— Завтра узнаете отвѣтъ, коли заѣдете ввечеру.
— И дарственную, стало-быть, захватить?
— Захватите! вымолвила Маргарита, подумавъ.
— Стало-быть, вѣрно? Выручишь ребятъ?
— Не знаю. Постараюсь.
— Дѣло, внучка, не въ ребятахъ. A важно мнѣ тебя испытать. Не враки ли, толки да слухи. Коли выручишь, то, ей-ей, бери палку да и бей меня; или на цѣпи съ музыкой води, какъ медвѣдя. да заставляй и горохъ воровать, и солдата съ ружьемъ показывать, и всякое колѣно продѣлывать. Поняла?
— Поняла, дѣдушка. Поняла! усмѣхалась красавица, дерзко и насмѣшливо заглядывая теперь въ глаза старика.
