«Графиня Маргарита Скабронская!!» глухо, съ отчаяніемъ шепталъ онъ теперь въ стѣну, отвѣчая себѣ этимъ именемъ на всѣ долгія сомнѣнія.
И вдругъ ему показалось, что онъ умираетъ…
«Вотъ, вотъ, сейчасъ! И духъ вонъ!»
Но смерть, разумѣется, и не помышляла идти къ нему! Зато любовь, юношеская, первая, слѣпая, огневая, бурная, иногда убивающая… пришла и свалила молодца сразу!!..
Въ то же время въ ротной казармѣ былъ настоящій содомъ. Орловы, конечно, не ушли тотчасъ изъ мѣста своего заключенія, а послали за виномъ въ трактиръ, и въ большой горницѣ, гдѣ хранилась аммуниція, началось угощеніе всѣхъ офицеровъ. Даже флигельмановъ и болѣе любимыхъ рядовыхъ угощали по семейникамъ.
Чрезъ часъ офицерская компанія была какъ въ туманѣ…
Главный виновникъ торжества, старый дядька, хотѣлъ съ самаго начала скрыться, но его поймали, поили, качали и наконецъ додумались… Поставили кресло на большой столъ и посадили въ него старика, а кругомъ пошелъ хороводъ. Кто на нѣмецкій ладъ выступалъ, кто на русскій, кто казачка, а кто минуэтъ… Агаѳонъ, опасаясь ежеминутно слетѣть со стола внизъ головой, нѣсколько разъ порывался улизнуть, но Алексѣй Орловъ караулилъ его зорко и при малѣйшемъ движеніи, дядьки вскрикивали:
— Цыцъ!.Не смѣть, Ѳоѳошка! Сиди!..
КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.
Зимній дворецъ, въ которомъ за все свое царствованіе живала въ Петербургѣ императрица Елизавета, былъ маленькій, на половину деревянный, старый и даже ветхій. Новый великолѣпный дворецъ, каменный и обширный, былъ уже давно готовъ, но государыня, постоянно хворавшая въ послѣднее время, суевѣрно не рѣшалась переходить въ него. Послѣдніе мѣсяцы жизни она не находила себѣ мѣста въ старомъ деревянномъ дворцѣ, переходила спать почти каждую ночь изъ одной комнаты въ другую, какъ будто ей было тѣсно въ немъ, но о переходѣ въ новое зданіе не смѣлъ никто и заикнуться.
Одною изъ первыхъ заботъ вновь вступившаго на престолъ императора было, конечно, поскорѣе окончательно отдѣлать новое жилище и какъ можно скорѣе перейти въ него.
Наконецъ, въ половинѣ великаго поста, новый дворецъ былъ совершенно отдѣланъ и меблированъ, а въ старомъ деревянномъ начались сборы, переноска и перевозка вещей. Во многихъ комнатахъ мебель была уже не на мѣстахъ, картины сняты со стѣнъ.
Въ тотъ самый день, когда иноземка графиня Скабронская выручила изъ бѣды братьевъ Орловыхъ, въ большой тронной залѣ дворца сидѣла на креслѣ около отворенной форточки красивая женщина вся въ черномъ и въ странномъ уборѣ на головѣ. Этотъ уборъ, черный суконный съ бѣлыми нашивками подъ крепомъ, полушляпа, получепецъ, плотно облегалъ ея голову и низко проходилъ черезъ лобъ, на половину закрывая его. Было что-то странное, строгое, даже мрачное въ этомъ уборѣ и во всей ея одеждѣ. Лицо ея было тоже строго, печально.
Не смотря на зимній морозный день, на холодныя струи вѣтра, врывавшіяся въ открытую настежь форточку, она изрѣдка поднимала голову и жадно вдыхала въ себя холодный воздухъ, какъ будто ей было душно въ этой залѣ.
Вокругъ нея по всѣмъ стѣнамъ стояли уже снятые царскіе портреты. Ближе къ ней на полу и на стульяхъ стояло болѣе десятка различныхъ портретовъ покойной императрицы. Многіе изъ нихъ были неокончены, другіе едва начаты, на нѣкоторыхъ было сдѣлано одно лицо, а остальное оставалось начерченнымъ карандашемъ и углемъ по бѣлому нетронутому полотну.
Всѣ эти портреты были сдѣланы за послѣдніе мѣсяцы жизни императрицы. Она предвидѣла будто, что дѣлается ея послѣдній портретъ, и ни однимъ не оставалась довольна. Два живописца напрасно старались удовлетворить ея прихотливымъ требованіямъ.
Женщина въ черномъ уборѣ — новая императрица, Екатерина Алексѣевна. Она пришла теперь въ эту залу, гдѣ случалось ей часто, но уже давно, проводить веселые вечера и безпечно танцовать до полуночи. Зала эта была полна для нея самыхъ пестрыхъ воспоминаній, преимущественно свѣтлыхъ, дорогихъ. Она пришла сюда выбрать для себя лучшій портретъ покойной, которую не очень любила, но при которой положеніе ея было далеко не такъ тягостно, какъ теперь. Она хотѣла было выбрать тайкомъ одинъ изъ портретовъ и скорѣе унести его къ себѣ, но эта зала, пустая, угрюмая, полуосвѣщенная отъ спущенныхъ сторъ, которыя приготовились снимать, остановила ее. Эта зала, вдругъ, будто глянула ей въ душу, будто заговорила съ ней, будто сказала ей то слово, отъ котораго все ея прошлое возстало передъ ней живое, милое, лучезарное….
Много свѣтлыхъ образовъ, много разныхъ событій воскресло вдругъ и быстро понеслось пестрой чередой надъ ея опущенной головой въ странномъ траурномъ уборѣ. Поневолѣ и она унеслась мыслью, еще далѣе, въ свое прошлое. И вся жизнь ея съ младенчества явилась передъ ней.
Вспомнилась ей маленькая дѣвичья комнатка съ однимъ окномъ въ намѣстническомъ дворцѣ въ Штетинѣ. Внизу, среди небольшой площади неправильнаго очертанія, въ родѣ трехугольника, стоитъ и вѣчно брызжетъ древній фонтанъ. Нѣсколько миѳологическихъ фигуръ переплелись съ какими-то большими рыбами и хвостатыми уродами. Къ этому фонтану ежедневно въ извѣстные часы сходятся съ кувшинами городскія дѣвушки и всегда, установивъ ихъ кругомъ подъ серебристыми струями, забываютъ объ нихъ въ бесѣдахъ, или шаловливыхъ играхъ и шуткахъ.
И эта площадь, гдѣ всюду виднѣются гранитные готическіе порталы, колонны, карнизы, гдѣ высится изящная колокольня, легкая и вся сквозная, будто изъ сѣраго кружева, и этотъ фонтанъ, тоже сѣрый, мокрый, вѣчно обрызганный водой, — все это, хотя дальнее, но ясное и на вѣки родное ей воспоминаніе.
Сколько разъ она, принцесса, запертая день и ночь въ этомъ скучномъ домѣ, именуемомъ дворцомъ, завидовала городскимъ дѣвушкамъ. Какъ ей самой подчасъ тоже хотѣлось бы взять кувшинъ, пойти къ этому фонтану, тоже порѣзвиться, побѣгать съ ними, послушать всякіе толки и пересуды. Часто эта молодежь окружала какого-нибудь знакомаго, мимо идущаго остряка, который, видя кучку молодыхъ красавицъ, охотно завернетъ къ этому фонтану и смѣшитъ ихъ въ продолженіи цѣлаго часа разными шутками и прибаутками. Иной разъ, наоборотъ, сѣдая ворчливая старуха, иногда злая полувѣдьма съ клюкой, проходя мимо, тоже приблизится къ фонтану и не можетъ упустить удобнаго случая разбранить столпившійся рой молодыхъ дѣвушекъ. Ихъ веселый хохотъ, ихъ рѣчи, журчащія точно также, какъ и эти серебристыя струи фонтана, будто оскорбили старуху и она съ хрипливымъ воплемъ идетъ на нихъ, замахиваясь клюкой, и кричитъ, и грозитъ, и проклинаетъ! Но только звонкій веселый, счастливый хохотъ отвѣчаетъ ей на всѣ проклятія.
Тысячи разь видала она это изъ своего окна. Всѣ воспоминанія дѣтства сводятся къ этому фонтану и къ этой площади, и за это теперь она любитъ ихъ….
Она знала уже тогда, что ей не суждено прожить вѣчно въ этомъ домѣ, что въ ранней юности она будетъ уже отдана замужъ куда-нибудь далеко, за какого-нибудь германскаго принца. И невольно желала она этого, потому что жизнь здѣсь тянулась скучно, однообразно. Не было ни радостей, ни горя, ни заботъ, и давящее сердце будничное затишье заставляло подчасъ желать чего либо, хотя бы и печальнаго, хотя бы и грознаго, лишь бы перемѣнился этотъ унылый, душу мертвящій строй жизни. Пускай будетъ гроза! Лишь бы очистила воздухъ, позволила бы дышать свободно.
Изъ всей этой жизни въ продолженіи четырнадцати лѣтъ остались въ памяти ея лишь два или три особенныхъ случая, о которыхъ стоило вспомнить. Одинъ изъ нихъ, близко, лично касавшійся до нея, особенно остался въ памяти.
Въ домѣ отца появился однажды дряхлый старецъ, пользовавшійся извѣстностью чуть не по всей Германіи, какъ святой мужъ и праведникъ, которому народная молва приписывала пророческій даръ. Ее, дѣвочку лѣтъ двѣнадцати, привели въ гостиную, гдѣ сидѣлъ старецъ въ священническомъ одѣянія. Она со страхомъ и трепетомъ подошла къ нему, подводимая матерью. Онъ глянулъ на нее своими большими строгими глазами, положилъ ей руку на голову и сказалъ нѣсколько словъ, которыхъ она сразу не поняла, но которыя тѣмъ не менѣе напугали ее. Потомъ, впослѣдствіи, ея мать часто вспоминала сказанное старикомъ, и крѣпко вѣровала въ пророчество праведника, и упорно ожидала, что оно сбудется. Старикъ въ темныхъ выраженіяхъ проговорилъ, что видитъ на дѣтской головкѣ три короны и въ томъ числѣ одну большую, цесарскую. Предсказаніе это, часто вспоминаемое въ домѣ, разумѣется, глубоко запало въ душу умной дѣвочки; скоро она сама стала вѣрить въ него и ожидать.
И, наконецъ, однажды, когда ей было уже около пятнадцати лѣтъ, мать, ничего не объясняя ей, стала собираться въ далекій путь.
Скоро онѣ очутились въ Берлинѣ при дворѣ суроваго, некрасиваго короля Фридриха, а затѣмъ двинулись дальше. И умная, смѣлая, уже честолюбивая дѣвушка-ребенокъ знала, что ее везутъ въ далекую, полудикую землю, вѣчно заваленную такими снѣгами, какихъ не бываетъ на родинѣ. Въ этой далекой чужбинѣ предстоитъ ей выйти замужъ, и тамъ будетъ она современемъ императрицей громадной страны.
