Как ни странно, именно после возвращения Таймаса что-то переломилось, и дела вдруг пошли на поправку. То ли русское посольство словило какой-то неслыханный фарт, то ли просто многомесячные отчаянные усилия Тевкелева наконец проломили стену, но факт остается фактом — с началом нового, 1732 года одна удача следовала за другой.
А началось все как в сказке — на море-океане, на острове… Не Буяне, конечно, но все равно на острове в Аральском море, на острове, «зовомом Каратюб или Онадыр[105]». Там к переводчику Тевкелеву явились два каракалпака, Генжебай и Якуп-батыр, которые и поведали, что они посланцы большого каракалпакского рода. Только на самом деле никакие они не каракалпаки, а башкиры, пусть и родились и выросли в Каракалпакской Орде…
Их отцы были взяты в плен каракалпаками лет с 60 тому назад. Родители, вживе помнившие Башкирию, все давно повымерли, а для их детей, как это часто бывает у эмигрантов, особенно «эмигрантов поневоле», потерянная родина превратилась в прекрасную сказку. Стала эдакой землей обетованной, на которую им, может быть, когда-нибудь посчастливится вернуться. Конечно же, свою никогда не виданную родину, свою потерянную Башкирию они себе выдумали. Выдумали от начала до конца, но разве их большая мечта перестала быть от этого настоящей мечтой или стала менее реальной?
Поэтому стоит ли удивляться, что, услышав о после российском, каракалпакские башкиры сразу же явились к нему, и ради того, чтобы эта взлелеянная во снах и грезах сказка стала былью — были готовы на все.
Как не убеждал их Тевкелев, «что и сам он ныне яко невольник, на каждой день ожидает напасти себе и не токмо их выручить, и сам не может освободиться», визитеры словно не слышали его. Невозможно убедить человека, решившего, что Шанс, которого он ждал многие десятилетия, наконец-то выпал. На все уговоры и призывы к разуму эти поседевшие в ожидании люди, только «с плачем неутешно просили, объявляя, что только бы он, Тевкелев, приказал им к себе прикочевать и при нем з женами своими и з детьми рады быть, и за верность Е. И. В. с ним, Тевкелевым, готовы вместе умереть».
Переубедить их никак не получалось. Посланцы от каракалпакских башкир приезжали к Тевкелеву раз за разом, трижды, как в сказке. И хотя по всему кончиться эта история должна была еще одной разбитой мечтой, на сей раз случилось чудо. Дело в том, что каракалпаки в последние годы практически осели, и, если и кочевали, то по Сыр-Дарье, в окрестностях своих полей. Как и у всех оседлых народов, у них начались нелады с окрестными кочевниками, и, как все земледельцы мира, они мечтали о сильном заступнике, который когда-нибудь приструнит несносных грабителей.
Поэтому однажды к Тевкелеву явились посланцы «от каракалпацкого Гаиб-хана и от главного духовного Мурат-шейха, и от всех каракалпацких старшин», и заявили, что все каракалпаки желают стать российскими подданными. Может быть, сильная Россия сможет навести порядок и приструнить «беспредельщиков». Правда, пока качество «крыши» не проверено, то есть непонятно — будет ли заступничество России эффективным, ясак они платить не будут и аманатов (заложников) давать не намерены. В общем, давайте пока попробуем вместе поработать, а когда ясен станет прок от этого сотрудничества — можно и пересмотреть условия договора.
Тевкелев, прекрасно понимая, что никакой деятельной помощи здесь, за сотни верст от своих границ, Россия никому оказать не сможет (по крайней мере, пока), присягу каракалпаков тем не менее принял. Как он записал в дневнике — «не хотел, дабы они з злобою отъехали, принужден, особливо для свободы обретающихся у них башкирцев, показать склонность по желанию». Проще говоря — зачем зря злить людей отказом? Вреда от этой присяги никакого не будет, а вот шанс вытащить башкир появляется.
Так оно и случилось — после бурной и, что важнее, результативной работы, проведенной по просьбе Тевкелева авторитетным человеком Букенбаем, каракалпаки согласились, в знак своих добрых намерений, отпустить с Тевкелевым этих плененных невесть когда башкир. И, как ни странно, словами на сей раз дело не ограничилось. Башкиры, ошарашенные пониманием того, что их, похоже, и впрямь отпускают, медлить не стали. Сборы были недолги, и вскоре к окрестностям ставки Абулхаир-хана прикочевала небольшая орда — с юртами, стариками, верблюдами, женщинами и детьми. Так Тевкелев, нежданно-негаданно даже для самого себя, оказался вождем небольшого степного племени, «и переводчику Тевкелеву стал немалой кураж, понеже люд оружейной и дельной — на конь сядут с 300 человек».
Дальше — больше. Любой пример заразителен, и после перехода в русское подданство каракалпаков, о котором немедленно стало всем известно, в Степи установилось даже нечто вроде моды на принесение присяги Белой царице. Под императорскую руку перешло несколько авторитетных старшин из противной партии, да и сами «противные» сильно приутихли. Но самое главное — русское подданство пожелал принять хан Среднего жуза, которого русские в документах упорно называли Шемякой, хотя сами казахи звали его Семеке. Ехать на земли Среднего жуза Тевкелеву было просто не на чем, да и опасно — несмотря на некоторую растерянность противной партии, в ее рядах осталось немало забубенных головушек, никогда не отказывающихся от набега. Поэтому принимать подданство Среднего жуза отправились лучший дипломат из «верных» казахов Худай-Назар-мурза, да полномочный представитель русского посольства — башкирец Таймас Шаимов.
Шемяка оказался мужиком простым, прямым, даже простецким. На переданные Таймасом витиеватые дипломатичные извинения Тевкелева об обстоятельствах непреодолимой силы, не позволивших ему самолично прибыть, сказал лишь: «Да ладно вам, а то я не знаю, что у вас всех лошадей поворовали, и ехать не на чем». После чего добавил, что на Тевкелева зла не держит, и сам бы к нему поехал с удовольствием, но с Абулхаиром они в ссоре, и видеть этого нехорошего человека не желает. На Абулхаира же Семеке обижен из-за его самоуправства, «почему он без согласия их, ханов и старшин, подданства принял». А сам он, хан Семеке, с сего часу из противной партии выписывается и записывается в подданство российское. Но просит отметить в документе, что «желает быть в подданстве всероссийском не по совету Абулхаир-хана, но сам своим желанием».
И немедленно… Нет, не выпил, а «того ж часу присягал быть в подданстве российском, написав письмо, приложил свою печать и обезался из Средней орды из своего владения отсылать чрез посланцов своих ясаку в Москву на каждой год по 2000 лисиц и по 1000 корсаков[106], а аманатов на Уфу не даст».
Так, буквально за несколько месяцев, стараниями Тевкелева позиции России в Степи усилились многократно, а противники «русской партии» оказались если не посрамлены, то сильно ослаблены. И вроде бы все стало хорошо, но потом опять все испортилось.
ГЛАВА 29. О вольности народной
Проблема была в казахской «вольности народной». Не привыкшие ни к какой власти казахи делали что хотели, частенько «подставляя» при этом Тевкелева. Причем пакостили все — и «противные», и «верные» казахи. После очередной выходки неуправляемых вольнолюбивых самовольщиков Абулхаир и Букенбай уже и не знали, что и сказать Тевкелеву, как оправдаться. Я, честно говоря, даже сбился со счету, сколько раз в записках Тевкелева встречается фраза: «На что Букенбай, сожалея, ответствовал: «Что же делать, когда такой самовольной народ»». Потом, когда эти выходки разозлили уже и Букенбая[107], тон букенбаевых объяснений стал гораздо жестче: «де их скора успокоити невозможно, понеже-де их киргис-кайсаки безмозгия, яко скотины неразсудливьи». Но, успокоиться казахи упорно не желали, и после очередной выходки[108] этот авторитетный «полевой командир» раз и навсегда подвел черту под подобными разговорами: «На то сказал, что о плутовских киргис-кайсацких поступках он уже сам стыдится и говорить-де об них он, Букенбай-батыр, больше не хочет».
Но это еще полбеды. Беда была в том, что в «подставах» от казахов не отставали и самые что ни на есть российские подданные из «степного подбрюшья России». Причем пакостили — как нарочно выбирая время. Отчаянные усилия Тевкелева вроде бы только начинали приносить плоды, только дела шли на лад и обстановка немного успокаивалась — тут же «российско-подданные» выкидывают какой-нибудь кунштюк, многомесячные усилия идут прахом, и российский посланник вновь вынужден балансировать на острие ножа, борясь не за дипломатический успех даже — за жизнь свою.
Взять тех же каракалпаков. Только они записались в подданные Империи, только продемонстрировали готовность служить новому сюзерену, отпустив башкир — как яицкие казаки нападают на большой каракалпакский торговый караван, отправленный к калмыкам. Причем не просто грабят его, а жестоко вырезают всех — из 125 человек лишь 18 человек было уведено в плен, а остальные там и легли. Как так, спрашивают Тевкелева тут же прибывшие к нему посланцы, «что-де им, каракалпакам, будет из того польза, что они пришли в подданство Российской империи, ежели российские подданные их так будут разорять?». Согласитесь, резонный вопрос — почему одних подданных Империи, едущих торговать к другим подданным Империи, третьи подданные Империи вырезают практически поголовно, что и впрямь было ни в какие ворота даже по тем жестоким временам. И что ему на это ответить?
