Молодая столица[135] торжественно встретила победителей. Величавая процессия двигалась вверх по Неве. Ее открывали пленные корабли: «Элефанд», галеры, шхерботы. За ними следовали суда победителей, расцвеченные флагами, с матросами в белых рубашках, построенными на палубах, с оркестрами музыки.
На украшенных домах красовались аллегории,[136] пушки Петропавловской крепости и Адмиралтейства гремели беспрерывными салютами, с корабельных палуб доносилось «ура».
Петр сошел на берег под руку с Эреншельдом, еще не оправившимся от раны, и ввел пленного адмирала, как дорогого гостя, в свой дворец.
Когда стемнело, началась иллюминация. Горели гирлянды из десятков тысяч разноцветных фонариков, вертелись огненные колеса, взлетали фейерверки, высоко в небе рассыпались блестящие искры ракет…
Пиры следовали за пирами. Пировали у Петра, у Апраксина, у Голицына и у других вельмож. Полуживых собутыльников лакеи на рассвете развозили по домам, а к вечеру все собирались снова.
За боевые заслуги царь из шаутбенахтов[137] был произведен в вице-адмиралы: своей деятельностью в кампанию этого года Петр заслужил такой высокий чин.
В честь победы на монетном дворе были выбиты медали — золотые для офицеров, серебряные для нижних чинов.
Получили медали и Воскресенский с Марковым.
Гром гангутских пушек пронесся по Европе, встревожив европейских монархов и их министров, и вызвал в Стокгольме настоящую панику.
Странное, непонятное дело! Россия, эта загадочная страна, не только не истощалась в тяжкой войне, но, напротив, год от году становилась сильнее.
Гангут оказался переломным событием в Великой Северной войне. Первым его последствием явилось то, что эскадры Ватранга были срочно отозваны для защиты шведских берегов. Русский флот доказал свое неоспоримое превосходство на море, и шведские корабли уже не осмеливались появляться в русских водах.
Русские войска могли теперь в любое время ступить на территорию Швеции, не видевшей врага в течение столетий.
Война подходила к концу.
Глава XV
ПРИЕЗД ИВАНА РАКИТИНА
Иван Ракитин сделался главным приказчиком купца Антипа Русакова.
Он щеголял теперь в нарядном кафтане, в шароварах, заправленных в сапоги с подковками, в меховой шапочке с пером, лихо сдвинутой на ухо. Щеки его горели румянцем, рыжеватые усики вились колечками, а в глазах то и дело вспыхивал хищный огонек.
У хозяина была единственная дочь Анна. Веселая, синеглазая, она частенько приходила в лавку отца, чтобы выбрать сукна на новую шубку либо унести цветастую шаль. Купеческая дочь и молодой приказчик встречались взглядами. Анка краснела. Иван опускал глаза.
Антип Ермилыч хвалил скромность Ивана.
— Молодец парень, — говорил он, — не зазнаешься. Недаром в писании сказано: «Всяк сверчок знай свой шесток». Анку я отдам за богатея-многотысячника.
Кабы знал Антип Ермилыч, как темными ночами сидели Иван да Анка у него в саду на лавочке, как строили планы уговорить строгого батюшку, как нежно расставались на заре…
В большом доверии был Ракитин у хозяина. Не раз ездил он с проезжей грамотой в Вологду и Казань, Антип Ермилыч доверял ему увесистые мешочки с золотом и обозы с товаром.
«От трудов праведных не наживешь палат каменных», — говорила пословица. Иван это прекрасно знал. Но он был осторожен: там, где другой поверенный на его месте хапнул бы сотню золотых, Иван довольствовался десятком. Он понемногу скапливал капитал. В глиняном муравленом горшке, зарытом под березой в ракитинском огороде, год от году прибавлялось золота.
Антип Ермилыч догадывался о проделках главного приказчика, но был доволен его умеренностью. Купец помнил свою молодость: когда-то и он служил приказчиком и запускал руку в хозяйский карман, но далеко не так скромно.
Русаков дорожил молодым грамотным приказчиком, хвастал им перед другими купцами. Жалованье Иван получал хорошее. Семен мог бы не тачать сапоги — денег сына вполне хватало на прожитье, но старый сапожник по-прежнему сидел в амбарушке на табуретке с кожаным сиденьем и все так же стучал молотком.
И умер он за работой, с сапогом в руках. А вскоре сошла в могилу и безответная Домна.
* * *
Над головой Русакова, как гром среди ясного неба, грянул царский указ:
«Купчине Русакову, Антипу Ермилову сыну, не мешкав, собирать пожитки и переезжать в стольный город Питербурх и тамо строить приличные его состоянию палаты и заводить торговлю…»
Царь Петр зорко следил за своими подданными. Кто выделялся мастерством, либо книжным учением, либо капиталом, всех он перетаскивал в свой любимый город. Русаков, удачливый купчина, сильно расторговался за последние годы. И царский перст безошибочно ткнул в него: ехать в Питер!
Плачь не плачь, охай не охай — царский приказ выполнять надо не мешкая.
Иван был очень доволен. У него давно бродила мысль перебраться в Петербург: там жил его друг, Егор Марков, от которого Иван получал весточки. Только не хотелось ему покидать синеглазую Анку. А тут вышло само собой.
Ракитин ходил по лавке гоголем, заложив руки за щегольской пояс с чеканными серебряными украшениями, пошучивал, покрикивал на молодцов, приглашал постоянных покупателей на новоселье в Питер.
Антип Ермилыч вызвал Ивана в спальню. Он сидел у кованного железом денежного сундука, оплывший, с седой клочковатой бородой, со слезящимися глазами.
— Садись, Иван, слушан!
Иван с поклоном сел.
— Что прикажешь, Антип Ермилыч?
— Была у меня дума в Москве жизнь скончать, на Рогожском кладбище с отцами-дедами упокоиться. Да царский указ — великое дело. Спорить нельзя. Вот тебе, Иван, деньги. — Купец кряхтя нагнулся, открыл сундук, дрожащими руками вытащил мешочки с золотом. — Поедешь в Питер передовым. Построишь мне дом, а там и мы всей семьей, со всеми пожитками тронемся…
— Хорошо удумал, Антип Ермилыч!
— Плохо ли! С моим капиталом да в мои года по постоялым лепиться нестаточное дело. К осени, я чаю, управишься?
— Постараюсь, Антип Ермилыч. Дух вон, сделаю!
— Ладно. Деньги перечти, расписку пиши…
Иван продал родительский домик, перевез Машу к Русаковым — в горничные к Анке. Веселая Анка встретила ее, как сестру.
Иван Семенович помчался в Петербург с двумя подручными: хлопот в новом городе предвиделось много.
* * *
Работа в токарной мастерской оканчивалась, когда к Маркову пришел лакей:
— Егор Константиныч, тебя некий человек спрашивает.
— Кто таков?
— Не сказывает. Просит выйти в сад.
Егор поворчал, скинул фартук и вышел. На главной аллее, тянувшейся через весь Летний сад, стоял невысокий коренастый человек в нарядном купеческом кафтане со сборками позади, в меховой шапочке с пером. Сердце у Егора сильно забилось. Он ускорил шаг. Ожидавший бросился к нему. Раздались два радостных возгласа:
— Егорша!
— Ванюшка!
Два приятеля обнялись, расцеловались.
Начались беспорядочные расспросы, восклицания. Оба оглядывали друг друга, восхищались тем, как вырос и возмужал приятель, каким стал важным! Беспричинно хохотали, жали друг другу руки…
— Надолго ли? — спросил наконец Марков.
— Насовсем! — весело ответил Ракитин. — Моему хозяину указ вышел — в Питере жить!
— Ловко!
Егор в восторге схватил друга, хотел повалить на скамейку, но тот был крепок. Расставив по-медвежьи ноги, Иван уперся в землю — и ни с места. После возни оба друга, запыхавшись, бросились на лавку.
Егор спохватился:
— Сейчас отпущу работников, и пойдем ко мне в камору.
Егор сбегал в мастерскую, потом отвел друга в комнату, где жила их семья, в службах Летнего дворца, предназначенных для придворных лакеев и денщиков Петра.
Аграфена, поседевшая и постаревшая, но еще бодрая, обняла Ивана и запричитала:
— Уж ты свет ты мой Ванюшка! Остался ты без родного батюшки да остался ты без родной матушки!..
— Этому горю не пособить, тетушка Аграфена, — тихо и печально откликнулся Иван.
Аграфена засуетилась, начала готовить угощение.
— Как матушка-Москва стоит, золотые маковки?
— Москва стоит по-старому, а народу в ней порядком поубавилось. Всех, кто получше да побогаче, царь в Питер перетягивает. И нам черед пришел…
— Все сюда переезжаете?
— Да, тетушка Аграфена.
— А Машенька?
— И Маша приедет.
Аграфена всплеснула руками:
— Вот радость мне, старухе! Уж так я по ней соскучилась! Небось большая стала?
— Невеста. Женихи присватывались, да я всех с порога гнал. — Ракитин бросил лукавый взгляд на Егора.
Иван временно поселился у Марковых.
Через несколько дней к матери пришел Илья. Ротный командир, зная, что брат ефрейтора Маркова — царский любимец, изредка давал Илье отпускную — повидаться с семьей.
