— Что мне фельдмаршал? Он у меня вот иде. — И сжимал кулак. — Что прикажу, то и сделает бес-спрекословно. Я сполняю волю его величества… Я, а не он.
Услышав однажды собственными ушами подобное выступление Щепотьева перед астраханцами, Борис Петрович взмолился в письме к первому министру: «Федор Алексеевич, за-ради Бога, если мне здесь еще жить, прошу, чтоб Михайла Щепотьева от меня взяли».
Однако Головин, сочувствуя свату, не мог этого сделать без разрешения царя, а тот уехал в армию. Мог лишь посочувствовать и посоветовать: «Не обращать внимания на этого бездельника и не опасаться его».
Тогда Шереметев решил по-другому — самому быть «скоряя отозванным». Он писал Головину: «За грехи мои пришла мне болезнь ножная: не могу ходить ни в сапогах, ни башмаках, а лечиться тут не у кого. Пожалуй, сделай милость, не оставь меня здесь».
Дожидался «милости» фельдмаршал аж до июня. Наконец-то пришел указ ему отправляться в Киев. Радостный явился Борис Петрович к вновь назначенному губернатору проститься:
— Прощай, Петр Матвеевич, наконец-то отзывают меня.
— До свидания, Борис Петрович, я счастлив был служить с вами. Кого берете с собой?
— Только драгун своих. Остальные под вашу команду поступают.
— А Щепотьев?
— Он дрыхнет после очередной пьянки, — изморщился фельдмаршал, как от зубной боли. — Пусть спит.
— А проспится, куда его? За вами послать?
— Боже сохрани, Петр Матвеевич. Он мне и так всю плешь переел. Командируй его в полк Преображенский, к месту постоянной службы.
— Встретите брата, кланяйтесь ему от меня.
— С удовольствием. Мы с Федором Матвеевичем старые друзья.
Посланный вперед квартирмейстер отыскал для фельдмаршала отдельный дом недалеко от Печорского монастыря и встретил его на переправе.
— Все готово, Борис Петрович.
— А место для драгун сыскал?
— Там же рядом большой двор, поставят палатки.
— А для лошадей?
— Для ваших рядом с домом конюшня. Драгунам придется своих в поле пасти.
— Мои тоже свежего, чай, хотят.
— Вашим будем зеленки подкашивать.
Поскольку день клонился к закату, Борис Петрович решил никуда со двора не съезжать, велев денщику готовить постель.
Наутро, хорошо выспавшийся, призвал парикмахера Алешку, велел побрить себя. И дабы не терять время, приказал адъютанту докладывать обстановку в Киеве.
— Здесь ныне фельдмаршал Огильви пребывает, — начал Савелов доклад.
— Спасибо за добрую новость, — с нескрываемой издевкой процедил Шереметев.
Генерал-адъютант понял, что обмишурился, подумал: «Вот уж истина, двум медведям в одной берлоге тесно». Но как ни в чем не бывало продолжил доклад:
— Здесь же пребывает и светлейший князь римский Александр Данилович Меншиков.
— Как ты сказал? Светлейший князь?
— Да, Борис Петрович. Им сей титул пожаловал сам император только что.
«Эк прыток, любимчик!» — подумал с горечью Борис Петрович, но от адъютанта постарался скрыть это. Молвил:
— Рад за Данилыча, рад.
— А также присвоено им звание генерал-лейтенанта, — продолжал Савелов.
«Ого! Этак он и меня скоро достанет».
— И думаю, сие преподнес государь светлейшему ради медового месяца.
— Неужто женился?
— Да. Здесь, в Киеве, говорят, и обвенчался.
— На ком же?
— На девице Арсеньевой, что была в услужении у царевны Натальи Алексеевны {190}.
— Ну-у, Данилыча есть с чем поздравить, — сказал Шереметев, подавляя вдруг заскребшую в сердце зависть. Но ретивое не обманешь, это не адъютант, опять почувствовалась боль в ногах.
Но Савелов слишком хорошо знал Шереметева: «Однако! Вот тебе и третий медведь в берлоге».
Отдать первый визит, конечно, надо новоиспеченному светлейшему князю — это ясно как Божий день. Он возле государя обретается и наверняка имеет что сказать фельдмаршалу от его имени. Вполне возможно, и выговор за то, что приказал бомбить Астрахань, ведь государь настаивал на мирном решении конфликта. Даже принимал и одаривал астраханских посланцев, заранее вины им отдавая. А вот пришел под Астрахань фельдмаршал с войском и заговорил с бунтовщиками другим языком — пушечным.
Но у Бориса Петровича на это уже отговорка заготовлена: «С башкирами вон миром решил, а как обернулось?» Государь сторону воевод тамошних взял. Ясно, что они в доносе обнесли фельдмаршала, а государь, не разобравшись, велел «воротить все в прежнее состояние», да еще Щепотьева подкинул для догляду, словно за мальчишкой непутевым. Обидно сие, чего уж там.
Отправляясь к Меншикову, оделся Борис Петрович в лучшее платье, в белые чулки и новенькие башмаки на размер более, чтоб больным ногам не так тесно было. Напялил напудренный Алешкой новый, непропотевший парик. Ну, само собой, обе кавалерии — Мальтийскую и Андреевскую подвесил. Пристегнул шпагу с позолоченной рукоятью, оглядел себя в зеркало. Подумал: «Н-ничего! По военной части я все едино выше. Я фельдмаршал, а он пока генерал-лейтенант».
— Ба-а, кого я вижу! — вскричал Меншиков и пошел навстречу Шереметеву, распахивая руки для объятия. — Граф, я искренне рад за вас.
«Граф? — мелькнуло в голове Бориса Петровича. — Неужто? Давно пора, ему-то вон и князя отвалили». Но, обнимаясь с фаворитом, вслух молвил:
— Уж не оговорились ли, Александр Данилович?
— Нет, нет, Борис Петрович. Именным указом отныне вы граф. Поздравляю вас.
— Спасибо, Александр Данилович.
— Но и это еще не все. Государь жалует вам три тысячи дворов в Ярославском уезде.
О-о, это была, пожалуй, самая радостная новость для фельдмаршала, он невольно залился счастливым румянцем.
— И еще, — продолжал светлейший с искренней щедростью. — Вам назначено фельдмаршальское жалованье семь тысяч рублев в год.
— Александр Данилович, Александр Данилович… — бормотал растроганно Шереметев, едва удерживаясь от слез. — Вашими заботами…
— По сему случаю полагается выпить. Эй, кто там?!
На пороге как из-под земли вырос адъютант.
— Нестеров, тащи нам рейнского с полдюжины бутылок, закусить чего там. И никого ко мне не пускать. Я с фельдмаршалом занят.
И, подмигнув Шереметеву, пошутил:
— Мы ныне обсудим план сражения с Хмельницким.
— Александр Данилович, и вас же надо поздравлять.
— С чем?
— Ну как? Светлейшего вам наконец выхлопотали.
— Спасибо, Борис Петрович. На это светлейшество прорву денег ухлопали, уламывая императора.
— И с законным браком вас, Александр Данилович.
— О-о, это другое дело, брат. Идем-ка к моей разлюбезной Дарье Михайловне, представиться ж надо. — Меншиков схватил Шереметева за руку, потянул за собой в коридорчик. — Идем, идем.
Росту Данилыч был царского, и шаги под стать, широкие, быстрые. Возможно, от роду так, а может, от царственного товарища перенял.
— Дарьюшка, душа моя, позволь нам войти к тебе, — сказал Меншиков, распахивая дверь в горницу жены.
— Ты уже вошел, князь, — улыбнулась Дарья Михайловна, одаривая гостя ласковым взглядом.
— Позволь, душа моя, представить тебе нашего знаменитого фельдмаршала, кавалера двух орденов, графа Бориса Петровича Шереметева.
Шереметев поклонился молодой княгине, осторожно взял ее маленькую ручку и, вспомнив уроки европейского придворного этикета, поцеловал, молвив:
— Весьма рад и счастлив зреть вас, ваше сиятельство.
— Я тоже много наслышана о вас, граф.
— Вот, пожалуйста, Дарьюшка, спроси Бориса Петровича, опасно нам в бою али нет? Спроси.
Шереметев догадался, куда клонит светлейший, тем более что тот успел довольно выразительно подмигнуть ему.
— Что вы, ваше сиятельство. Опасно рядовым, которые непосредственно в бою, а мы — генералы — далеко от боя.
— Вот что я тебе говорил, Даша, — подхватил Меншиков. — Для нас там никакого риска, ну ни капельки. — И, обернувшись к Шереметеву, продолжал: — Вбила себе в голову, что могут и ранить, и убить. Собирается ехать со мной на рать.
— Не уговаривайте, не уговаривайте, Александр Данилович, все равно поеду, — решительно заявила княгиня. — Я считаю, жена должна быть рядом с мужем.
— Ну что ж, Дарья Михайловна, — вздохнул Меншиков, — раз вы так решили… Едемте, но учтите, сабли я вам не дам. Да, кстати, Борис Петрович, именно Даша учила вашу пленницу русскому языку.
— Какую пленницу?
— Ту, что у Магдебурга взяли. Марту-то.
— Я не одна учила девушку. Мы вместе с царевной Натальей Алексеевной. Я — разговаривать, царевна — читать и писать.
— И выучили?
— А как же.
Когда они вышли от княгини, Меншиков сказал Шереметеву:
— Спасибо, брат, тебе за нее.
— За Марту, что ли?
— Ну да. Только она теперь не Марта, Борис Петрович. Ее окрестили в нашу веру, нарекли Екатериной Алексеевной.
