Когда наши испытания закончились, дедушка Рагнарис из дома выступил и дядю Агигульфа в дом поманил. Суров и страшен ликом дед был. Когда дядя Агигульф в дом зашел (я заметил, что головы мертвой у дяди Агигульфа уже на поясе не было, дел он куда-то и голову, и чужой меч), дедушка Рагнарис у моего отца Тарасмунда осведомился угрюмо, все ли розги извел на чад своих или еще остались. Отец наш сказал, что много еще осталось, на всех хватит. Дедушка выругал отца за нерадивость: мало, мол, розог извел. И велел оставшиеся в дом нести. Отец приказание исполнил и все, как дедушка велел, сделал. Прутья в дом отнес и вышел, ухмыляясь.
И сотворился в доме великий грохот. Рев деда Рагнариса доносился. Наконец дядя Агигульф опрометью из дома выскочил. Дед — за ним, с розгами. Дядя Агигульф в угол двора кинулся, в темноте пошарился и, обернувшись, голову с мечом предъявил деду, ибо сумел укрыть их незаметно, чтобы раньше времени трофей не объявлять. Как конь перед обрывом, остановился дедушка Рагнарис.
Дед мертвую голову обеими руками принял, долго в лицо всматривался, точно узнать что-то хотел. Но голова ничего не говорила. Я боялся, что она может укусить дедушку.
Потом к дедушке Рагнарису и дяде Агигульфу отец наш Тарасмунд подошел с факелом, и они втроем долго о чем-то толковали.
Мы с Гизульфом тоже подошли, но дед нас отогнал. Голова на земле лежала, на ухо завалившись, как бы прислушиваясь или дивясь, а меч кривой из рук в руки передавался.
Я Гизульфу сразу сказал:
— Плакал твой меч, отберут.
Так оно и вышло. Ничего Гизульфу не осталось в утешение, кроме поротой задницы.
У меня-то нож был, но нож я Гизульфу не отдал.
Дядя Агигульф потом нам растолковал, как дело было. Разъярясь, дедушка Рагнарис дядю Агигульфа пороть хотел. Тот же не давался. Дедушка Рагнарис в темноте за дядей по всему дому с прутьями носился. А дядя Агигульф от него ловко уклонялся и прятался, о пощаде шутовски умоляя.
Удумал дядя Агигульф — дабы обороняться ловчее было — щит свой со стены сдернуть, да нечаянно богов дедушкиных своротил.
А тут еще Сванхильда под ногами путалась. Ее еще раньше повалили и потоптали — то ли дед, то ли дядя Агигульф.
По нашему закону, если женщина в дурости своей сунулась туда, где единоборствуют мужчины, и через любопытство свое чрезмерное пострадала, то вергельд не платят, ибо кроме нее самой виновных нет. Так старейшины говорят.
Как своротил дядя Агигульф богов, так дед в полное бешенство пришел. Начала нисходить на него священная ярость. Однако дядя Агигульф и тут нашелся — выскочил из дома и туда метнулся, где голова была спрятана.
Дядя Агигульф — бывалый воин. Он заранее все предвидел и нарочито голову и меч спрятал, чтобы потом разъяренного деда остановить. То хитрость есть военная. Это понимать надо.
Сванхильда за то, что ее потоптали, дяде Агигульфу потом отомстила: под покровом ночного мрака, во дворе, оглоблей его огрела. И тотчас бегством спаслась.
Дядя Агигульф орал ей вслед, что простым разметыванием она не отделается. За конем, мол, в бург ее потащит и там размечет перед дружинными хоромами.
То было совсем глубокой ночью. Дед спросил сонно, какой, мол, сукин сын там глотку дерет, когда спать пора. Ильдихо на то ядовито сказала:
— Это меньшой твой, Агигульф, любимец богов.
Дядя Агигульф после той рыбалки по селу гоголем ходил и на всех дворах, где дрался, мертвую голову показывал. И с Валамиром у него замирение вышло. Они вместе напились, а после опять подрались, но несильно. Дядя Агигульф потом объяснял, что они с Валамиром играть начали в подвиг дядин, и сперва хорошо играли, но после Валамир захотел дедушкой Рагнарисом быть, отчего драка и проистекла.
ТИНГ
Через три дня после памятной рыбалки дед мой Рагнарис и Хродомер тинг собрали по поводу мертвой головы.
Сперва о голове поведать нужно.
Дядя Агигульф, гордясь собою и в воинский раж войдя, хотел поначалу голову за волосы повесить у нас в доме под потолочной балкой. Но все тому воспротивились.
Я думаю, дедушка Рагнарис эту чужакову голову к Арбру приревновал или бояться стал, что дядин трофей с Арбром драться будет, потому что Арбр давно у нас живет, а чужак — недавно и вряд ли Арбр потерпит вторую мертвую голову рядом с собой.
Отец мой Тарасмунд дяде Агигульфу так возразил, что к врагу нужно милосердие иметь и негоже над головой измываться, коли телу погребение не обеспечили. Сказал, что должно голову годье отнести, дабы тот голову где-нибудь в храме сохранил, поскольку погребать ее было еще рано (ее предполагалось в бург отвезти, к Теодобаду). А пока годья голову в храме хранить будет, пусть бы заодно нашел время и отпел ее, как положено.
Пошли мы с головой к годье, однако годья воспротивился и голову не взял. Я думаю, годья потому еще освирепел, что к нему язычник дядя Агигульф, кровью запятнанный, явился. А дядя Агигульф потому пошел, что драгоценную голову никому не доверял, даже родному брату. Поэтому и пришел к годье с головой. А меня с собой взял, чтобы я ему проводником был. Мол, он, дядя Агигульф, ведать не ведает, как там в храме Бога Единого с годьей вашим себя вести надлежит. Если бы то в капище было, так ведал бы.
Дядя Агигульф всегда меня с собой сманивает, когда к годье Винитару за какой-нибудь надобностью идет.
Годья Винитар как только увидел, что мы с дядей Агигульфом и мертвой головой в храм направляемся, так сразу из храма выскочил и на нас руками замахал. Дядя Агигульф меня вперед выставил: объясняй, мол, годье, что к чему.
Я и объяснил степенно, что надо бы мертвую голову в храме сохранить, ибо негоже, чтобы она у нас дома жила. По ночам чужак с Арбром дерется, от этого все женщины боятся и я тоже плохо сплю, а дедушка недоволен, что Арбра обижают. Да и пованивать голова начала, а в храме места много и можжевельника запас есть, чтобы жечь от дурного запаха.
Хоть и были мы с дядей Агигульфом отменно кротки, а годья рассвирепел и нас прочь прогнал. Вслед еще кричал, что Бог Единый — Бог живых, а не мертвых. А старые боги — воистину мертвы, оттого и тешатся мертвыми головами и черепами, какие на Долгом Холме дураки молодые воздвигают по глупости щеняческой.
По дороге домой мне еще и от дяди Агигульфа досталось. Какой же ты, мол воин (презрительно бросил мне дядя Агигульф), коли с богарем объясниться не можешь! И плюнул. А сам украдкой голову по волосам погладил — доволен был, что не отнял ее Винитар.
Думали было голову в капище отнести. Там бы жрец за ней присмотрел, а жрецу дядя Агигульф верил.
Но до капища идти далеко, куда дальше, чем до озера. Да и нельзя было в капище голову нести, ибо капище в лесу, там лисы и барсуки голову бы объели и попортили, коли жрец не доглядел бы.
Кончилось же тем, что вся эта возня с головой надоела дедушке Рагнарису. Освирепел дед и велел голову засолить, как испокон веков делалось.
Мать наша Гизела наотрез отказалась голову солить. Дедушка Рагнарис Ильдихо заставил. Ильдихо отказаться не посмела.
Гизела выгнала Ильдихо из дома вместе с поганой головой и самый плохой горшок ей дала. Ильдихо солила голову в дальнем углу двора, а мы с братом Гизульфом подсматривали и донимали ее шутками.
Тут же и дядя Агигульф вертелся, следил, чтобы ущерба голове не нанесла бестолковая баба. Шутка ли — самому Теодобаду голову представлять придется! Может, из-за этой головы целый поход сладится.
Ильдихо ругалась и кричала, чтоб дядя Агигульф сам свою голову солил и с нею миловался. Но дядя Агигульф солить голову наотрез отказался, сказал, что не воинское это занятие — с горшками возиться. Тем более — с треснутыми.
Дядя Агигульф еще оттого волновался, что годья по селу народ мутить начал и возмущался против головы. Знал бы еще годья, что голова эта от верующего в Бога Единого была! Меня совесть мучила, стоит ли годье про это рассказывать.
Сванхильда, все еще местью горя, всем нашептывала: оттого Агигульф, мол, неспокоен, что боится — не надумал бы годья за голову на единоборство его вызвать. Ибо побьет годья Винитар Агигульфа и плакала тогда мертвая голова — не видать ее Агигульфу. И правильно сделал бы годья, если бы и впрямь надумал Агигульфу бока намять во славу Бога Единого и Доброго Сына Его!
Я все думал насчет чужакова креста. Я решил все рассказать годье Винитару, но не сейчас — потом, когда голова уже у Теодобада будет. А пока про то говорить не стоит. Неровен час отправит нас годья к озеру за телом, чтобы собрать этого убиенного целиком и похоронить, как положено, у Долгого Холма. Тащить же от самого озера безголовое тело, да еще полежавшее несколько дней на солнышке, мне ох как не хотелось.
А тело, что у озера лежало, видать чего-то жаждало, не то отпевания, не то отмщения, ибо еженощно во сне мне являлось. Страшные это были сны. Мнилось мне ночами, будто от озера движутся по тропе в камышах, мимо рощи, рыжеусые чужаки, по бокам от них вепри подземные бегут, а ведет их в наше село безголовое тело. Каждую ночь с криком просыпался. Гизульф говорил, что и ему похожее снится.
