Вся эта картина прошедшего сражения промелькнула перед глазами Бурлака, пока он шел в штаб бригады. Прямо в комбинезоне он явился на доклад к комбригу. Тот сидел за столом и с кем-то разговаривал по полевому телефону. Рядом с ним расположился начальник штаба и что-то писал. Увидев капитана, комбриг бросил в трубку: «Ну, будь здоров, ко мне тут пришли», — и положил ее на аппарат. Левая рука у него была забинтована.
— Вы ранены, товарищ полковник? — обеспокоенно спросил Бурлак.
Тот вскинул лохматые брови, закивал головой, и было такое ощущение, что вопрос капитана застал его врасплох.
— Фрицы подбили мой танк, и, когда я вылезал из люка, мякоть руки прошила пуля. Не беда, уже почти не болит. Ты вот лучше скажи, сколько вражьих танков подбил твой батальон?
— Двенадцать, товарищ полковник. Мог бы и больше, но враг отступил. — Бурлак немного помолчал, словно раздумывал, нужно ли еще что-то сказать, и все же решился: — В самый разгар боя кончились снаряды. А я вижу в смотровую щель, что из-за разбитого танка фриц бьет прямой наводкой по нашим танкам. Пришлось уничтожить немца тараном.
— Вот как? — сурово промолвил комбриг. — А почему мне не доложил? Мог бы угробить и себя. Таран — это крайний случай, понимаешь? Тут мигом все рассчитать следует.
— Дело решали секунды, и потому я не стал терять время, товарищ комбриг. — Бурлак скупо усмехнулся. — Мой танк не пострадал. В его лобовой части краску содрало, но ребята наведут марафет. Таран прошел удачно…
— Главное, однако, не в нем, — сердито прервал его комбриг. — А в том, что твоему танковому батальону удалось защитить переправу, где скопились войска стрелковой дивизии. Прорвись туда хоть один танк противника, он бы там бог знает что натворил. — Полковник шевельнул левой раненой рукой. — Ноет рана, наверное, к перемене погоды. Вот что, Иван Лукич, — повеселевшим голосом продолжал комбриг, — дай мне имена тех, кто отличился в бою, чтобы представить их к наградам. Сегодня вечером буду звонить командарму генералу Шумилову. Надо же подвиг людей отметить! Тебя я тоже представлю к награде.
Бурлак некоторое время, сдвинув брови, стоял неподвижно. Затем резко вскинул голову и, глядя на комбрига, сказал:
— Я не гонюсь за наградами, а вот моих людей отметить не мешает.
— Ладно, я сам знаю, что мне делать, — грубовато прервал его комбриг и встал. — Батальону привести свое хозяйство в порядок, получить боезапас и отдыхать. Даю двое суток. Ясно?
— Так точно, товарищ полковник! — козырнул капитан, но с места не двинулся.
— У тебя что-то есть ко мне! — уточнил комбриг.
— Просьба есть. — Бурлак помялся, как провинившийся лейтенант. — Разрешите завтра с утра отлучиться в город. Мать следует проведать, может, ей какая-то помощь нужна. Ведь многие жители эвакуируются…
Комбриг разрешил, только велел взять у начальника штаба командировочную на двое суток.
— У нас же тут фронт, и без документов тебя могут арестовать, — предупредил полковник.
— Само собой, возьму бумагу, — улыбнулся Бурлак. — Не то еще заберут в комендатуру, и останется мой танковый батальон без командира, — шутливо добавил он.
— Как бы моя бригада не осталась без командира, — усмехнулся полковник. — Чертовски болит рука чего доброго, опухнет. А в санбат к врачам идти не хочу — отправят в госпиталь. С врачами, сам, наверное знаешь, дискуссию не разведешь, упекут в палату — и баста. Вон генерала Рокоссовского ранило под Москвой, так его сразу в самолет — и в Москву. Но он был командующим 16-й армией, а я всего лишь комбриг. Между прочим, скажу тебе по секрету, — шевельнул бровями комбриг. — Командующий нашим Сталинградским фронтом генерал Еременко был дважды ранен под Москвой. Долго лежал в госпитале и сейчас все еще ходит с палочкой, хромает на одну ногу. Не замечал?
— Когда генерал приезжал к танкистам, я видел в его руках палку, но как-то не придал этому значения, — признался Бурлак. — А он, оказывается, перенес два ранения…
После разговора с комбригом на душе у Бурлака потеплело, словно туда проник лучик солнца. А вот ночью он почти не спал. Долго сидел во дворе штаба и жадно курил. Разные мысли лезли в голову, и одна из них вытеснила все остальные: как там мать? Больше месяца он не видел ее. С тех пор как на заводе получали танки, не мог вырваться к ней: то одно, то другое. Завтра он увидит ее. Загасив окурок, Бурлак снова прилег, но сон долго не шел.
Рано утром, когда над Волгой заалела заря, он поспешил на пристань. У причала уже дымил небольшой пароход, и у трапа толпились люди, желающие попасть на другой берег. Ночь в городе прошла спокойно, если не считать, что на рассвете «юнкерсы» бомбили его. Но больше других объектов досталось тракторному заводу: на него немцы сбросили сотни бомб. А вот утро выдалось тихим и безветренным. Августовское солнце припекало. «Наверное, будет жаркий день», — отметил про себя Бурлак.
Комендант переправы посмотрел его документы и кивнул на корму, где блестел спаренный пулемет, из которого недавно расчет вел огонь по вражеским самолетам, пытавшимся потопить его. Так уже было не раз.
— Проходите вон туда, к пулемету, а здесь расположилась группа минеров, — сказал комендант переправы. Он глянул поверх головы Бурлака. — Девушка, а вам находиться у борта опасно. Пройдите подальше, в нос судна.
«У борта стояла медсестра Оксана, и, когда рядом разорвался снаряд, взрывной волной ее сбросило в воду, и я прыгнул за ней, — вспомнил Бурлак тяжелый июльский день. — Ее, раненную, отправили в госпиталь. Где она теперь? Может, поправилась и снова попала на фронт? Вот бы увидеть ее…»
Волгу пароход пересек без приключений. Сходя на берег, капитан Бурлак увидел сержанта в армейской форме. Лицо показалось ему знакомым. Где он видел его? Ага, вспомнил…
— Андрей! — окликнул он сержанта.
Тот замер на месте, потом взглянул на Бурлака распахнутыми глазами.
— Кто вы? — напрягся сержант. Он с затаенным дыханием смотрел на Ивана Лукича, словно боялся ошибиться. И вдруг с жаром воскликнул: — Так вы же капитан из Хабаровска! Я даже говорил вам, что зря вы пошли в танкисты, что профессия эта опасна, что в танке можно заживо сгореть. Погодите, как же вас звать- то? — На какое-то время сержант задумался, отчего на его широком лбу разгладились две извилины и уже не таким старым выглядело его лицо. — Все, вспомнил — Иван Лукич!
— Он самый, — улыбнулся Бурлак. — Мы с тобой на пару сидели в купе поезда «Пермь — Сталинград» и пили «горючку».
Лицо у Андрея просияло.
— Я же давал вам свой адрес, а вы так и не навестили бывшего водолаза, а ведь обещали!
— Ты же сам видишь, что делается в городе, — с огорчением произнес Иван Лукич. — Идет великое сражение, фашисты заверили своего фюрера, что возьмут Сталинград, но не взяли. Есть в этом и наша с тобой заслуга, маленькая такая, но есть, и ты, Андрей, гордись!
— Я живу в Красной Слободе, там у нас не так горячо, как в самом городе, — улыбнулся Андрей. — А ты, Иван Лукич, по-прежнему на танке бьешь фрицев?
— Я же танкист, мне сам Бог велел этих гадов, что запоганили нашу землю, уничтожать, — выругался Бурлак. — Только вчера вернулся мой танковый батальон из боя. Двенадцать фашистских танков уничтожили ребята. Так увлеклись боем, что не заметили, как кончились снаряды… — И Иван Лукич рассказал, что было дальше. После недолгой паузы он добавил: — Как видишь, в танке я не сгорел.
— А сейчас куда путь держишь? — поинтересовался Андрей.
— Отпросился у комбрига проведать мать, — вздохнул капитан. — Надо в крыше дыру заделать, как дождь, промокает потолок. Обещал починить, но никак не мог вырваться домой хотя бы на пару часов. Да и скучаю я по маме, понимаешь. Постарела она, и сил у нее поубавилось. А ты почему в сержантской форме? Ты же служил на военном флоте, под воду спускался, и вдруг стал пехотинцем, а?
— Все по закону, — повел плечами Андрей. — На военном флоте я был старшиной 1-й статьи, что соответствует сухопутному званию «сержант», и, когда я попросил военкома направить меня в действующую армию, мне присвоили это звание и определили в батальон связи. В боях, правда, еще не был, а тянуть связь под огнем противника довелось. И не раз.
— А куда идешь-то? — спросил Бурлак.
— На командный пункт командарма, нужно поставить там три телефонных аппарата для связи со штабами стрелковых дивизий. Мой напарник уже на месте, а я вот задержался. Что-то горло болит, так я заходил в санчасть, и мне его чем-то помазали. Стало легче.
