Генерал Шумилов в сопровождении начальник штаба стрелковой дивизии зашел в блиндаж, где располагались связисты, следом за ним вошел член Военного совета генерал Сердюк. Было светло, и командарм увидел раненого бойца. Он лежал на койке и негромко стонал, шаря тупым взглядом по стене, на которой бликами играл солнечный луч, пробивавшийся в открытую дверь блиндажа. Медсестра, среднего роста девушка с резко очерченным лицом, ловко перевязывала его окровавленную ногу и тихо говорила:
— Не горюй, солдатик, до свадьбы заживет!
— Женат я, сестрица… — прошептал боец запекшимися губами и, передохнув, продолжал с трудом подбирать слова: — Как бы доктора ногу не отрезали. А кому я нужен без ноги? Разве что маме, а жена от меня сразу откажется…
Увидев командарма и члена Военного совета в сопровождении начальника штаба дивизии, медсестра выпрямилась, представившись старшему начальнику.
— Куда ранен боец, в ногу? — спросил ее генерал Шумилов.
— Так точно, товарищ командарм, — милым голосом произнесла медсестра и так доверчиво посмотрела в лицо генералу, что он смутился. — Рана тяжелая, пуля задела кость…
— Почему до сих пор не отправили его в медсанбат или в госпиталь? — В голосе Шумилова прозвучали суровые нотки. Но медсестра ничуть не оробела и пояснила, что давно ждут машину, а ее все нет. Командарм строго взглянул на начальника штаба дивизии: — Полковник, это что же такое, а? У бойца может возникнуть гангрена, если ему не будет оказана срочная помощь. Кстати, кто он?
Полковник неуклюже дернул плечами, лицо его покраснело.
— Сапер, товарищ командующий. Минировали дорогу, по которой должны были пройти вражеские танки, и он попал под шальную пулю. У нас еще пятеро раненых, их доставили с передовой сюда на рассвете.
— Ну и как, немец напоролся на эти мины? — спросил Шумилов.
— Три танка подорвались, траки им порвало…
— Тогда, может быть, надо наградить сапера?
— Безусловно, раненый это заслужил, — поддержал командарма член Военного совета.
— Можно, сапер он храбрый, — подал голос начальник штаба. — Вернется из танковой бригады комдив, и я доложу ему ваше мнение, товарищ командующий.
Словно не слыша его, генерал Шумилов распорядился, чтобы всех раненых немедленно отправили в медсанбат. Он взглянул на медсестру.
— А вы почему не сражаетесь со своим начальством, держите раненых без лекарств?
Медсестра растерялась и не сразу нашлась что ответить:
— Обещали подать машину, вот я и жду…
Поездкой в войска командарм Шумилов остался доволен. Оборонительные рубежи в инженерном отношении подготовлены надежно. Окопы протянулись вдоль густого кустарника, и с воздуха «юнкерсам» вряд ли удалось бы обнаружить их.
— Хорошая маскировка — залог успеха в бою, — Улыбнулся генерал Шумилов, глядя на члена Военного совета Сердюка. — Ты, Зиновий Тимофеевич, согласен?
На загорелом лице Сердюка появилась добродушная улыбка, но свою мысль он выразил сдержанно:
— Я полагаю, маскировка своего рода искусство, военная наука, что ли, и относиться к ней следует серьезно. А Лев Толстой, чье творчество мне по душе, говорил, что, не будь наук и искусств, не было бы и человеческой жизни. Так что и мы с тобой, Михаил Степанович, внесем свой вклад в разгром фашистов под Сталинградом, — со свойственной ему прямотой добавил Сердюк.
— Ты едва ли не целую лекцию мне прочел. — Шумилов остро и пристально посмотрел на своего коллегу. — Понимаешь, есть в армии такие бойцы, кто считает маскировку излишней: мол, прячутся от противника, а его надо не бояться, а уничтожать твердой рукой. Что, станешь возражать?
— Да нет, горе-вояки еще водятся, но я таковых не жалую. Мне сродни те, в ком горит огонь Павки Корчагина…
Нелегко пришлось командарму Шумилову действовать в августовские дни боев под Сталинградом. После того как противник прорвал нашу оборону и вышел к Волге в районе Латашанки командование фронта это озадачило, нужно было любой ценой, как выразился на Военном совете фронта генерал Еременко, срезать этот «змеиный язык» врага, высунувшийся к Волге, соединить фланги Сталинградского и Юго-Восточного фронтов.
— Для нас сейчас важнее задачи нет, — подчеркнул Еременко, когда на Военном совете обсуждалась директива Верховного главнокомандующего, адресованная представителю Ставки генералу армии Жукову, находившемуся в это время в штабе Сталинградского фронта в Ивановке. «Сталинград могут взять сегодня или завтра, — телеграфировал Сталин, — если северная группа войск не окажет немедленную помощь. Потребуйте от командующих войсками, стоящими к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению…»
Жуков прочел директиву Ставки и отдал ее Еременко.
— Ознакомься с документом и подумай, какие войска надо задействовать, — сказал он. — Обрати внимание вот на эти слова в директиве: «Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению».
Пока командующий фронтом читал, Жуков закурил. «Строгая директива, — подумал Георгий Константинович, попыхивая папиросой. — И поступила она после того, как Сталину позвонил по ВЧ Еременко и доложил, что враг может захватить город, если Ставка не даст из своих резервов подкрепление фронту».
— Мы подумаем, товарищ Еременко, чем вам помочь, — коротко резюмировал верховный, выслушав его.
А на другой день в штаб фронта на имя Жукова поступила эта грозная директива за подписью Сталина. В конце ее была такая приписка: «Получение и принятые меры сообщите незамедлительно».
Верховный, однако, понимал, что командующий фронтом не зря его побеспокоил. Значит, бои под Сталинградом достигли критической отметки и необходимо принимать решительные меры. Поэтому Сталин распорядился значительно усилить свежими резервами войска, находившиеся к северу от Сталинграда. Фронту немедленно были переданы 24-я армия генерала Д. Т. Козлова и 66-я армия генерала Р. Я. Малиновского. Сталинградский фронт был также усилен авиацией.
— Ну, что скажешь, Андрей Иванович? — спросил Жуков, когда Еременко вернул ему директиву.
— Я считаю, что по врагу надо нанести два удара. — Андрей Иванович подошел к карте. — И сделают это войска левого крыла Сталинградского фронта…
— Интересно, продолжай, — сказал Жуков, воспользовавшись паузой.
— Первый контрудар нанесем 5 сентября, а второй недели через две. Цель этих контрударов — ликвидировать «клин», уничтожить группировку противника который прорвал нашу оборону в районе Рынка и вышел к Волге, а также отвлечь часть вражеских сил от Сталинграда.
— И это всё? — Жуков загасил окурок в пепельнице
— Не всё, Георгий Константинович. — Взгляд генерала Еременко снова скользнул по карте. — В районе Юго-Восточного фронта мы в срочном порядке проведем оргмероприятия. В частности, создадим фронтовую артиллерийскую группу из двух артполков и одного-двух артдивизионов. Наша оборона от этого обретет стойкость.
Жуков одобрил наметки комфронта, но заметил, что делать это нужно оперативно, да и Ставка ждет ответа.
Еременко пояснил представителю Ставки, что сейчас он соберет руководящий состав фронта и работа закипит.
— Кого из командармов, кроме генерала Козлова и Малиновского, вы решили задействовать? — спросил Жуков.
— Шумилова и Чуйкова. И 62-я армия, и 64-я армия — моя опора во всех тяжких делах. На эти две армии в основном Ставка и возложила оборону Сталинграда, и пока обе они справляются.
Справедливости ради отметим, что в дальнейшей обороне Сталинграда все мероприятия, о которых Еременко докладывал генералу армии Жукову, сыграли решающую роль.
По характеру генерал Еременко был человеком дотошным, иногда грубым, вспыльчивым, чего и сам не отрицал, но военное дело знал до тонкостей, жил и дышал им. Что же касается директив Ставки, он выполнял их незамедлительно и с большой пользой для фронта. Член Военного совета Хрущев как-то бросил реплику:
— Ты, Андрей Иванович, порой буквоед!
— Может быть, но по-другому поступать не могу, — возразил с улыбкой комфронт. — Что-то проглядишь, что-то не доделаешь, и в сражении зря погибнут люди.
— Слабые бойцы пусть учатся у сильных, — заметил Хрущев.
— Нет, Никита Сергеевич, слабым надо помочь, научить их хорошо владеть своим оружием, задушить в себе страх, — возразил командующий. — Еще Шекспир говорил, что поднять слабого — мало, надо затем и поддержать его.
