Меня разбудил звук рога, в который дул часовой на стенах маленького бурга, построенного мной у южного конца моста. Мы называли этот бург Сутриганаворк, что означало просто «южное укрепление», так как его строили и охраняли люди фирда Сутрига.
Пятнадцать военных судов шли вниз по течению, минуя на веслах брешь в мосту. Сейчас, во время прилива, вода, буйствующая в середине разрушенного моста, была спокойнее всего. Все пятнадцать кораблей благополучно прошли мост, и на третьем я увидел развевающееся знамя кузена Этельреда с изображением гарцующей белой лошади.
Едва очутившись ниже моста, корабли подошли под веслами к причалам, где пришвартовались по три в ряд. Этельред, похоже, возвращался в Лунден.
В начале лета он забрал Этельфлэд и вернулся в свои владения в западной Мерсии, где отражал набеги валлийских угонщиков скота, любивших пограбить тучные мерсийские земли. И вот теперь вернулся.
Он отправился в свой дворец. Этельфлэд, конечно, была с ним, потому что Этельред отказывался выпускать ее из виду, хотя вряд ли причиной тому была любовь. Скорее ревность. Я ожидал приказа явиться, но не получил его, а когда на следующее утро Гизела пошла во дворец, ей дали от ворот поворот и заявили, что госпожа Этельфлэд нездорова.
— Они не были грубы, — сказала мне Гизела, — просто настойчивы.
— Может, она и впрямь нездорова? — предположил я.
— Тем больше причин повидаться с подругой, — ответила жена, глядя через окно с открытыми ставнями туда, где солнце расплескало по Темезу мерцающее серебро. — Он посадил ее в клетку, так ведь?
Наш разговор прервал епископ Эркенвальд, вернее, один из его священников, объявивший, что епископ вот-вот прибудет.
Гизела, зная, что Эркенвальд не говорит при ней открыто, ушла на кухню, а я приветствовал епископа у дверей.
Мне никогда не нравился этот человек. В те времена мы ненавидели друг друга, но он был верным Альфреду, добросовестным и знавшим, что к чему. Епископ не тратил времени на пустые разговоры, а сразу сообщил, что получил приказание собрать местный фирд.
— Король велел своим телохранителям присоединиться к командам кораблей твоего кузена, — сказал Эркенвальд.
— А я?
— А ты останешься здесь, — резко заявил он, — так же, как и я.
— А фирд?
— Его соберут для защиты города. Чтобы сменить королевские войска.
— Это из-за Хрофесеастра?
— Король полон решимости наказать язычников, — сказал Эркенвальд, — но, пока он делает божье дело в Хрофесеастре, есть риск, что те нападут на Лунден. Мы помешаем любой такой атаке.
Но язычники не напали на Лунден, поэтому я попусту сидел там, пока разворачивались события в Хрофесеастре. И, странное дело, события эти стали знаменитыми.
Теперь люди часто приходят ко мне и расспрашивают об Альфреде, потому что я — один из немногих оставшихся в живых людей, кто его помнит. Все эти люди — церковники, конечно, и они хотят услышать о благочестии короля (я притворяюсь, будто ничего о том не знаю); лишь немногие расспрашивают о войнах, которые вел Альфред. Они знают об его изгнании в болотах, о победе при Этандуне, но также хотят услышать и о Хрофесеастре. Это странно. Альфреду пришлось одержать много побед над врагами, и победа при Хрофесеастре, без сомнения, была одной из них, но то был не такой уж большой триумф, каким его теперь считают.
Конечно, король одержал победу, но не великую. У него был шанс уничтожить весь флот викингов и сделать так, чтобы вода в Медвэге потемнела от крови, но он упустил свой шанс.
Альфред доверился защитникам Хрофесеастра, полагая, что те сдержат врагов, и стены и гарнизон и впрямь сделали свое дело, пока король собирал конную армию. В его распоряжении имелась вся королевская гвардия, и он прибавил к ней гвардию каждого олдермена от Винтанкестера до Хрофесеастра. И вся эта армия поехала на восток, по дороге становясь все больше, и собралась у Мэйдес Станы, к югу от старой римской крепости, которая стала городом Хрофесеастром.
Альфред двигался быстро и умело. Город уже отразил две атаки датчан, и теперь люди Ганнкеля обнаружили, что им угрожает не только гарнизон города, но и свыше тысячи лучших воинов Уэссекса.
Ганнкель, понимая, что проиграл, послал к Альфреду гонца, и тот согласился на переговоры. На самом деле король поджидал появления кораблей Этельреда в устье Медвэга, потому что тогда Ганнкель оказался бы в ловушке. Поэтому Альфред говорил и говорил, но корабли все не приходили. А когда Ганнкель понял, что тот не заплатит ему за уход, а переговоры — это лишь уловка и король восточных саксов замышляет бой, то сбежал. В полночь, после двух дней уклончивых переговоров, викинги покинули свой лагерь, а их костры продолжали ярко гореть, чтобы казалось, что чужаки все еще находятся на суше. На самом деле викинги погрузились на корабли и с отливом вышли в Темез.
Так закончилась осада Хрофесеастра, и великая победа заключалась в том, что армию викингов с позором выгнали из Уэссекса. Но воды Медвэга не загустели от крови. Ганнкель остался жив, и корабли, явившиеся из Бемфлеота, тут же и вернулись, а вместе с ними пришли и остальные суда датчан, так что лагерь Зигфрида получил подкрепление в виде новых команд голодных бойцов. Остальной флот Ганнкеля отправился на поиски более легкой поживы во Франкии или укрылся на берегу Восточной Англии.
А пока все это происходило, Этельред оставался в Лундене. Он жаловался, что эль на его кораблях скис. Он говорил епископу Эркенвальду, что его люди не могут сражаться, пока у них урчит в животе и они выблевывают свои внутренности, и настоял на том, чтобы бочки с элем опустошили и наполнили свежесваренным. На это ушло два дня. На третий день кузен настоял на том, чтобы председательствовать на суде — обычно этим делом занимался Эркенвальд, но Этельред, как олдермен Мерсии, имел полное право возглавить судилище.
Он, может, и не хотел меня видеть, а Гизелу не впустили во дворец, когда та пыталась навестить Этельфлэд, но ни одному свободному гражданину не могли воспрепятствовать свидетельствовать в суде, поэтому мы присоединились к толпе в большом, окруженном колоннами зале.
Этельред развалился в кресле, которое вполне могло бы сойти за трон. Оно имело высокую спинку, украшенные резьбой подлокотники и было выстлано мехом. Я не знал, видит ли нас Этельред, но если и видел, то и глазом не моргнул. Однако Этельфлэд, сидевшая рядом с ним в кресле пониже, определенно заметила. Она уставилась на нас, якобы не узнавая, а потом отвернулась, будто ей было скучно.
Дела, которые разбирал Этельред, были самыми банальными, но он настоял на том, чтобы выслушать каждого, кто приносил присягу.
Первая жалоба была на мельника — его обвиняли в том, что он пользуется фальшивыми гирями, и Этельред безжалостно допрашивал свидетеля. Друг Этельреда, Алдхельм, сидел за его спиной и все время нашептывал ему на ухо советы. Некогда красивое лицо Алдхельма после того, как я его избил, было покрыто шрамами, нос его стал кривым, а одна скула — приплюснутой.
Я часто разбирал подобные дела, и мне казалось, что мельник явно виновен, но у Этельреда и Алдхельма ушло много времени на то, чтобы прийти к тому же заключению. Человека приговорили к отсечению уха и клейму на щеке.
Потом молодой священник зачитал обвинение против проститутки, обвиняемой в воровстве из ящика для сбора милостыни в церкви Святого Альбана. Священник все еще говорил, когда у Этельфлэд внезапно начались боли. Она резко выпрямилась, схватившись рукой за живот. Я подумал, что ее сейчас вырвет, но изо рта ее вырвался только тихий болезненный стон. Она сидела, наклонившись вперед, открыв рот, все еще держась за живот, по которому можно было ясно видеть, что она беременна.
В зале стало тихо. Этельред уставился на свою юную жену, явно не в силах ей помочь. Потом две женщины вышли из открытого прохода под аркой, преклонили колено перед Этельредом и, получив его дозволение, помогли Этельфлэд покинуть зал.
Мой кузен с бледным лицом махнул священнику.
— Начни с начала обвинительного акта, отец, — сказал Этельред, — я отвлекся.
— Я почти закончил, господин, — услужливо ответил священник. — И у меня есть свидетели, которые могут описать преступление.
— Нет, нет! — Этельред поднял руку. — Я хочу выслушать обвинительный акт. Мы должны выяснить все, чтобы тщательно продумать приговор.
И вот священник начал сначала. Пока тот монотонно читал, люди от скуки переминались с ноги на ногу, и тут жена прикоснулась к моему локтю.
Какая-то женщина заговорила с Гизелой, и та, дернув меня за рубашку, повернулась и последовала за этой женщиной через заднюю дверь зала. Я тоже вышел, надеясь, что Этельред слишком увлекся ролью идеального судьи и не заметит нашего ухода.
Вслед за женщиной мы прошли по коридору, который некогда был открытой галереей с одной стороны двора, но потом промежутки между колоннами галереи заполнили обмазанными илом плетнями. Коридор кончался грубой деревянной дверью в проеме каменной кладки; на камне извивались вырезанные виноградные лозы.
