Вслед за женщиной мы прошли по коридору, который некогда был открытой галереей с одной стороны двора, но потом промежутки между колоннами галереи заполнили обмазанными илом плетнями. Коридор кончался грубой деревянной дверью в проеме каменной кладки; на камне извивались вырезанные виноградные лозы.
За дверью обнаружилась комната с полом из маленьких мозаичных плиток, изображавших какого-то римского бога, мечущего молнии, а за комнатой — освещенный солнцем сад, где три грушевых дерева бросали тень на клочок травы, пестревший маргаритками и лютиками. Под этими деревьями нас ждала Этельфлэд.
Теперь по ней было непохоже, чтобы она страдала от боли, из-за которой, согнувшись в три погибели, сотрясаемая сухими рвотными позывами, покидала зал. Нет, она стояла, выпрямившись, с серьезным лицом, хотя при виде Гизелы серьезность ее сменилась улыбкой.
Они обнялись, и я увидел, как Этельфлэд закрыла глаза, словно борясь с подступающими слезами.
— Ты не больна, госпожа? — спросил я.
— Не больна, всего лишь беременна, — ответила она, не открывая глаз.
— Только что ты выглядела больной.
— Я хотела с вами поговорить, — сказала Этельфлэд, отодвинувшись от Гизелы. — И притворилась больной. То был единственный способ остаться одной. Он не выносит, когда мне плохо. И оставляет меня одну, когда меня рвет.
— Тебя часто тошнит? — спросила Гизела.
— Каждое утро, — ответила Этельфлэд. — Тошнит, как собаку. Но разве такое бывает не со всеми?
— Не в этот раз, — ответила Гизела, прикоснувшись к своему амулету.
Она носила маленькое изображение Фригг, жены Одина, королевы Асгарда — обиталища богов. Фригг — богиня беременности и родов, и амулет должен был помочь Гизеле благополучно родить. Он хорошо себя оправдал во время появления на свет первых двух наших детей, и я каждый день молился, чтобы он помог и с третьим.
— Меня рвет каждое утро, — сказала Этельфлэд. — А остаток дня я чувствую себя прекрасно. — Она прикоснулась к своему животу, потом погладила большой живот Гизелы и тревожно проговорила: — Ты должна рассказать мне о родах. Это больно, да?
— Ты забываешь про боль, — ответила Гизела, — потому что роды полны радости.
— Ненавижу боль.
— Существуют разные травы, — сказала Гизела, стараясь говорить убедительно, — и это такая радость, когда Ребенок появляется на свет.
Они все говорили о родах, а я прислонился к кирпичной стене и уставился на клочок голубого неба, видневшийся сквозь листья грушевых деревьев.
Женщина, которая привела нас сюда, исчезла, и мы остались одни. Где-то за кирпичной стеной мужчина кричал новобранцам, чтобы те выше держали свои щиты, и я слышал стук палок по дереву — новички практиковались. Я подумал о новом городе, о Лундене, лежавшем за городскими укреплениями — там, где основали свое поселение саксы. Они хотели, чтобы я сделал им новый палисад и поставил оборонять его свой гарнизон, но я отказывался. Альфред приказал мне отказаться; к тому же если бы новый город был окружен стеной, пришлось бы защищать слишком много укреплений. Я хотел, чтобы саксы перебрались в старый город. Некоторые так и сделали, чтобы находиться под защитой старой римской стены и моего гарнизона, но большинство упрямо оставалось в новом городе.
— О чем ты думаешь? — внезапно ворвался в мои мысли голос Этельфлэд.
— Благодарит Тора за то, что он мужчина и ему не нужно рожать, — сказала Гизела.
— Верно, — ответил я. — А еще думаю, что, если люди предпочитают умереть в новом городе, лишь бы не жить в старом, тогда мы должны позволить им умереть.
Этельфлэд улыбнулась в ответ на мое бессердечное заявление и подошла ко мне. Она была босой и казалась очень маленькой.
— Ты ведь не бьешь Гизелу, правда? — спросила она, глядя на меня снизу вверх.
Я взглянул на Гизелу и улыбнулся.
— Не бью, госпожа.
Этельфлэд продолжала пристально смотреть на меня. У нее были голубые глаза с коричневыми крапинками, слегка вздернутый носик, и ее нижняя губа была больше верхней. Синяки сошли, хотя темное пятно чуть заметно виднелось на одной ее щеке, показывая, куда ее ударили. Она выглядела очень серьезной. Из-под ее шапочки выбивались завитки золотых волос.
— Почему ты не предупредил меня, Утред? — спросила она.
— Потому что ты этого не хотела, — ответил я.
Она подумала над моими словами и резко кивнула.
— Верно, не хотела. Ты прав. Я посадила себя в клетку, не так ли? А потом сама ее заперла.
— Так отопри ее, — жестоко сказал я.
— Не могу, — отрывисто ответила она.
— Не можешь? — переспросила Гизела.
— Ключи от нее у Бога.
Я улыбнулся, услышав этот ответ, и сообщил:
— Мне никогда не нравился ваш бог.
— Неудивительно, что мой муж считает тебя плохим человеком, — с улыбкой сказала Этельфлэд.
— Он так говорит?
— Он говорит, что ты злой, что тебе нельзя доверять, что ты вероломный.
Я улыбнулся и ничего не ответил.
— А еще он упрямый, — продолжила список Гизела, — туповатый и жестокий.
— Да, я таков, — ответил я.
— И очень добрый, — закончила Гизела.
Этельфлэд все еще смотрела на меня снизу вверх.
— Он тебя боится, — проговорила она. — А Алдхельм тебя ненавидит. И убил бы тебя, если б мог.
— Пусть попробует, — ответил я.
— Алдхельм хочет, чтобы мой муж стал королем, — сказала Этельфлэд.
— А что об этом думает твой муж? — спросил я.
— Он был бы не прочь, — ответила Этельфлэд.
Это меня не удивило. В Мерсии не было короля, а у Этельреда имелись права на трон. Но мой кузен был ничем без поддержки Альфреда, а тот не хотел, чтобы кто-нибудь называл себя королем Мерсии.
— Почему бы твоему отцу не провозгласить королем Мерсии самого себя? — спросил я Этельфлэд.
— Думаю, он так и поступит, — ответила она. — Когда-нибудь.
— Но не сейчас?
— Мерсия — гордая страна, — сказала Этельфлэд, — и не все мерсийцы любят Уэссекс.
— И ты здесь затем, чтобы заставить их полюбить Уэссекс?
Она прикоснулась к своему животу.
— Может, мой отец хочет, чтобы его первый внук стал королем Мерсии? Король, в чьих жилах течет кровь восточных саксов?
— И кровь Этельреда, — угрюмо проговорил я.
Вздохнув, она печально сказала, словно пытаясь убедить в этом саму себя:
— Он не плохой человек.
— Он тебя бьет, — сухо заметила Гизела.
— Он хочет быть хорошим человеком, — сказала Этельфлэд и прикоснулась к моей руке. — Таким, как ты, Утред.
— Как я! — отозвался я, едва удержавшись от смеха.
— Тем, кого боятся, — объяснила Этельфлэд.
— Тогда почему он попусту тратит время здесь? — спросил я. — Почему не возьмет свои корабли, чтобы сражаться с датчанами?
Этельфлэд вздохнула.
— Потому что Алдхельм советует ему не делать этого. Алдхельм говорит, что, если Ганнкель останется в Кенте или Восточной Англии, моему отцу придется держать здесь больше воинов. Ему придется все время посматривать на восток.
— Он в любом случае должен это сделать.
— Но Алдхельм говорит — если отцу придется все время беспокоиться об ордах язычников в устье Темеза, он может и не заметить, что происходит в Мерсии.
— Где мой кузен объявит себя королем? — догадался я.
— Он потребует такую цену, — сказала Этельфлэд, — за то, что защищает северную границу Уэссекса.
— А ты будешь королевой.
Она скорчила гримаску.
— Думаешь, я сильно этого хочу?
— Не думаю, — признался я.
— Я этого не хочу. Чего я хочу — это чтобы датчане ушли из Мерсии, из Восточной Англии и Нортумбрии.
Она была почти ребенком, худенькой девчушкой с курносым носиком и яркими глазами, но в ней была сталь. Она говорила все это мне, человеку, который любил датчан, потому что те меня воспитали, и датчанке Гизеле. Но Этельфлэд не пыталась смягчить свои слова. В ней жила ненависть к датчанам, унаследованная от отца.
Потом, внезапно, она содрогнулась — и сталь исчезла.
— И я хочу жить, — сказала она.
Я не знал, что ответить. Женщины умирали в родах. Так много их умирало! Оба раза, когда Гизела рожала, я приносил жертвы Одину и Тору, и все равно боялся. И я боялся сейчас, потому что она снова была беременна.
— Прибегни к услугам самых мудрых женщин, — сказала Гизела, — доверься травам и чарам, которыми они пользуются.
— Нет, — твердо ответила Этельфлэд. — Я не об этом.
— Тогда о чем же?
— Сегодня ночью, — ответила Этельфлэд. — В полночь, в церкви Святого Альбана.
— Ночью? — переспросил я в полном недоумении. — В церкви?
Она посмотрела на меня снизу вверх большими голубыми глазами.
— Они могут меня убить, — сказала Этельфлэд.
— Нет! — запротестовала Гизела, не веря своим ушам.
