Семь лет – не вечность, напоминал один представитель бостонского духовенства членам своей аудитории, отданным в обучение. Что же до юных горничных, то если они будут хорошо себя вести, хозяйки начнут считать их своими родными дочерями – а что может быть желаннее! В любом случае не каждая служанка, вызванная в темную комнату, видела плавающих в камине светящихся существ, на которых возбужденно указывал ее хозяин. И не каждую вызывали, чтобы это подтвердить. Дерзкие горничные и непочтительные дочери задыхались от тирании взрослых и доказывали, что они кто угодно, только не безмолвные, бесшумные создания из проповеди Мэзера. Будучи у себя дома или в других домах, они отказывались от чувства вины, стыда, отвращения к себе – и намеренно попадали в беду, хотя и редко делали это с безмятежностью Абигейл Хоббс. Девочки-подростки дерзили папашам, как одна дочь восемнадцати лет, которая крикнула отцу: «Умоляю тебя, успокойся, отец: ты что, глухой?» [46] Хейл описывал воровку Маргарет как «невероятно лживое и упорствующее в своей лжи существо» [47]. Она пришла в сарай, когда должна была быть в молельне, и оставалась там до двух ночи. А ее сообщницы залегли в свинарнике, чтобы пугать детей. Одна из горничных Мэзера забеременела. И конечно, несмотря на родительскую гиперопеку, кучу работы и негостеприимную атмосферу, девочки собирались в местной таверне, откуда их могли забрать хозяева и где заодно можно было привлечь внимание какого-нибудь подходящего молодого человека в долгие часы между слушаниями по делу о колдовстве. Через два дня после того, как бостонский тюремщик заковал в кандалы Гуд, Осборн и Титубу, в Плимуте единогласно проголосовали за исправление детей, «которые чересчур подвержены чувственности, несдержанности, медлительности, пьянству и играм» [48].
Женщины тоже беспокоили Новую Англию с момента ее основания. Они забирали себе ведущие роли еретиков и бунтовщиц. Начиная с Энн Хатчинсон, харизматичного религиозного лидера, которая подбивала женщин уходить с церковной службы и оспаривала доктрину, они говорили что думали – и это трактовалось как «нарушение мира и спокойствия». На процессе 1640 года Энн Хиббинс цитировала Ветхий Завет и говорила, что этот текст призывает мужчин заботиться о своих женах. При этом она использовала и противоположную тактику: шестнадцатью годами ранее Энн отказалась в суде отвечать своим обвинителям, мотивируя это тем, что Господь требует от женщины молчания. Игнорируя многочисленные приказы покинуть Массачусетс, Мэри Дайер, острая на язык квакерша, тоже была повешена. Члены салемской церкви утверждали, что она надеялась жить достаточно долго, чтобы растерзать отца судьи Хэторна. Женщина в Новой Англии не имела политических прав. Она не могла голосовать или быть присяжной. Официально лишенная голоса, она тем не менее находила немало способов заявить о себе и демонстрировала решительную потребность высказываться. В судебных записях она грубит, вопит, спорит, ругается, визжит, сплетничает и плюется [53].
Женщины Массачусетса просто игнорировали священников, которые отлучали их от церкви. Они сообщали магистратам, приговаривавшим их к повешению, что предпочитают быть обезглавленными. Они пили, пока «уже не могли отличить алкоголя от чернил». Одна женщина вернулась из Салема такой нетрезвой, что было непонятно, как она держится на ногах [49]. Они вытаскивали мужчин из таверн и практически вышибали из рыночных инспекторов душу. Они били и расцарапывали лица своих мужей, а одна как-то раскроила супругу череп кружкой сидра. Они набрасывались на овдовевших пасторов вдвое старше себя, как обнаружил растерянный Коттон Мэзер через три месяца после смерти своей жены. Они рвали в клочки ордера на арест прямо перед вручавшими их стражами порядка. Две женщины устроили драку, когда одна обозвала другую «вшивой шлюхой», а другая рассмеялась, что у той всего одно платье, и, невзирая на вцепившуюся в ее юбку дочку, огрела обидчицу палкой. Они швыряли камни в своих свекровей и кидались на зятьев. Они регулярно оказывались в суде, и эта тенденция усилилась в 1690-е, когда (не беря в расчет салемские события) дамы принимали участие в различных преступлениях более активно, чем в любое другое десятилетие. А когда они не скреблись поздно ночью в ваше окошко и не летали туда-сюда светящимися шарами, то умудрялись душить своих мужчин и лишать их способности двигаться.
Хотя считалось, что женщины больше восприимчивы к колдовству из-за более слабой воли, убедительных доказательств этому не имелось. На каждого Джайлса Кори, не послушавшего жену и переседлавшего своего коня, находилась обворожительная Мэри Уоррен, которая выигрывала в споре с хозяином насчет того, могла ли она посетить слушание дела о колдовстве. Прирожденные кудесницы, женщины превращали молоко в сыр, а нить – в кружево. Могли сотворить пудинг из мха. Управляли тавернами, помогали в работе мужьям, торговались с ремесленниками. Давали советы мужьям по земельным сделкам и представляли их в суде. Бостонский судья Сэмюэл Сьюэлл доверил управление хозяйством жене, которая, по его мнению, «лучше, чем я, соображает в таких делах» [50]. Женщины подавали иски на своих отцов, братьев, пасынков, оспаривая право на недвижимость. В стране, где физической работе не было конца, а рабочей силы не хватало, они могли не сомневаться в собственной ценности: отсутствующие, больные или сидящие в тюрьме женщины дорого стоили хозяйству. Матери возносили молитвы, когда отцы были слишком заняты для этого: Мэзер даже указал на библейский прецедент. Пока группа мужчин из Ипсвича подавала петицию на право построить молельню, их жены возвели ее самостоятельно.
Как всегда, общество оказалось наиболее эластичным в период нестабильности. Во время войны короля Филипа, когда индейцы истребляли целые города, женщины соорудили бастионы вдоль реки для защиты Бостона от вторжения. В 1690 году Бостон позволил тридцати прекрасным дамам пилить лес и производить калийные соли. В тот год почти половина всех трактиров в городе управлялась женщинами. Во время одного налета в 1692 году женщины из гарнизона Уэллса, штат Мэн, ударили по врагу. Другие напали на охрану, после чего избили, обезглавили и расчленили тела двух связанных пленных вабанаки. Некая смышленая горничная из Дорчестера спрятала детей под медными тазами, когда однажды в июльское воскресенье у нее на пороге возник индеец, а потом швырнула ему в лицо полную лопату раскаленных углей. Ханна Дастин томагавком зарубила своих похитителей-индейцев, после того как они у нее на глазах убили ее новорожденное дитя. Прежде чем бежать, она сняла с них скальп – по крайней мере, так утверждал Коттон Мэзер [51]. «Рассказы пленников» славили этих опасных женщин и их бесстрашные деяния [52]. В пору ужасного опустошения они взяли на себя роль истребительниц драконов.
Хотя пасторы и не часто обращались к роли матери, они все же
