— Покажи, — повторил Гай.
Кассий взял в руки по мечу, и пространство вокруг превратилось в два сияющих на солнце металлических круга. Затем он выполнил сальто вперёд и назад, не прекращая работать мечами.
— Очень хорошо, — похвалил его патриций. — Но, к сожалению, в этот поход тебя я взять не смогу. Тебе необходимо подрасти.
Понтий Пилат вспоминал всё это по дороге к Деметре. Надо сказать, что когда он пришёл домой и объявил о готовящемся походе Клавдии, от женских слёз было некуда деться, и он сбежал к любовнице. Та спокойно выслушала, потом спокойно и рассудительно сказала:
— Меня в этом случае радует только одно: для Клавдии это потеря навсегда, а для меня пришёл — ушёл, какая разница? Война — это наш уход из юности навсегда. Поэтому ты должен исполнить моё единственное и последнее желание: все эти оставшиеся дни проведи со мной, чтобы ты меня всегда помнил, до конца жизни.
Конечно, Понтий Пилат тут же дал обещание. Конечно, он объяснил Клавдии, что перед походом будет слишком занят, что оставшиеся пару-тройку дней не сможет показываться дома.
Жена не возражала, да и не могла возражать. А Деметра ждала. Только Понтий вошёл, она кинулась на шею и принялась безумно его целовать. Он не отбивался, потому что ни одна женщина не могла ласкать так, как это делала Деметра.
Но та вскоре утихомирилась, вернее, взяла себя в руки, и повела Понтия в беседку, стоящую посреди подстриженных кустов тамариска на берегу ухоженного атриума. Посыпанная песком дорожка привела их на место будущего пиршества, но сначала Пилат даже ничего не заметил, потому как не отрывал влюблённого взгляда от спутницы. И только когда она принялась усаживать гостя за стол, обратил внимательный взгляд на приготовленное для него праздничное угощение.
Низкий, но вместительный стол спешил похвастаться своими деликатесными разносолами: в первую очередь привлекала внимание запечённая целиком рыба Darden под соусом Марешаль находящаяся в центре стола, и привлекала особое внимание ещё потому, что обложена была удивительными клубнями индийского земляного жёлудя, который считался особенной редкостью среди овощей. С ней рядом примостились голуби на вертеле и гусиный паштет в горшочках. Дальнейшее развлечение представляли устрицы с артишоками и запечённое с оливками рагу ягнёнка. Между всеми кушаньями громоздилось в вазонах множество фруктов и кувшины с испанским выдержанным вином.
— Я отослала слуг, и нам никто не будет мешать до твоего отъезда, — пояснила Деметра. — А пиршество нам необходимо, потому что у мужчин на пустое брюхо не хватает духа.
— Спасибо, любимая, — растрогался Пилат. — Такой обед стоит целое состояние. Спасибо. Римские виллы и пыльная дорога — это, конечно, две большие разницы, но я уже послезавтра утром должен явиться в сенат. В Риме война — праздник. Этот праздник ты устраиваешь мне. Значит, меж нами начинается война?
— Уже давно началась. И ещё какая!
Понтий Пилат чувствовал себя в доме девушки каждый раз по-разному. Но такого застолья гетера ещё ни разу не устраивала. Деметра присела рядом с ним и принялась кормить его, как младенца. Кто знает, может, она действительно мечтала родить от него, кто знает?
Но когда обеденному столу было отдано должное почтение, Деметра попросила его прийти через некоторое время в альков, и сама тут же удалилась. Понтий Пилат решил пока искупаться в атриуме. Вода оказалась тёплой и разбавленной каким-то душистым маслом, что доставляло удовольствие каждой клеточке сильного мужского тела.
Покинув атриум, он направился, куда его пригласила девушка. Войдя в альков, Понтий увидел Деметру на ложе во фримийской [101] тунике, на которой были открыты все двадцать два места на теле женщины, требующие ласк.
Спустя три дня Понтий Пилат заявился домой прямо из сената, чтобы попрощаться с женой. Кто знает, что поднесёт судьба в походе. Он обошёл весь дом и нашёл Клавдию в алькове спящей на ложе. Понтий наклонился, чтобы осторожно её поцеловать, но вдруг нежные женские руки обхватили его за плечи, и следующую секунду Пилат почувствовал слегка дрожащее тело жены. Перед Клавдией он не мог устоять.
Право донести Слово Божие народу. А нужно ли это народу?
Высшая нравственность — это жертва своей личностью в пользу коллектива. Высшая безнравственность — это когда коллектив жертвует личностью в пользу себя самого.
М. М. Пришвин
Очнулся Хозарсиф под утро у ворот Мадиамского храма, но как ни пытался, встать не мог. К счастью, долго мучиться у ворот не пришлось. В храм шёл Иофор со слугами, а, увидев возвратившегося из Тёмного мира жреца, приказал слугам отнести его в дом. Сепфора, прослышав про возвращение наречённого, от него уже не отходила.
Когда вернулся со службы первосвященник, он тоже первым делом поднялся в комнату Хозарсифа. Иофор был несказанно рад возвращению юноши. Надо сказать, что у первосвященника были особые предложения, касающиеся всей будущей жизни Хозарсифа. Они очень долго беседовали и даже не заметили, как ночь уже готова была превратиться в утро.
— Я чётко понял там, владыка, — Хозарсиф пытался собраться с мыслями, но, к удивлению, этого даже и не требовалось. — Я понял, что Бог одарил всех рассудком, но не умом; это не из зависти к кому-либо, ибо зависть Господу нашему чужда, она рождается лишь в душах тех людей, которые лишены ума, удел которых остаться в Эребе вечно.
Ведь Бог каждому дал возможность признаться в неправоте своей. Однако даже там, в потустороннем царстве, люди бьют друг друга палками, ищут дорогу к власти и помыканию всеми остальными. Эта дорога не приведёт к прощению грехов. Я помню один из первых образов, явленных мне в храме Амона-Ра. Это колесо, на которое с одной стороны взбирается спешащий к Богу Германубис, а с другой злобный Тифон бросается в пропасть. И понял этот смысл. Понял, только побывав в Эребе.
— Сын мой, ты получил от Бога за подвиг огромную силу ума, — с ударением на каждом слове произнёс Иофор. — Поэтому должен создать народ для религии, для своего царства. К этому, я вижу, ты предназначен с детства. Здесь я смогу помочь тебе лучшим образом, поскольку имею влияние среди кочевых племён и даже часто бывающих у меня нубийцев. Ты и сам не раз видел приходящих в наш храм паломников.
А сейчас собери кочевые племена, способные отстоять закон Единого Бога Живаго и ты сделаешь для этого мира то, что не смог ещё никто и никогда. Вернее, такое смог до этого только Заратустра, выходец из Аркаима. Но у нас вовсе не Гиперборея. Насельники Передней Азии — совсем другие люди. Этот народ принесёт в будущие времена Божественную Истину.
Я дам тебе прочитать две книги, которые покажут настоящий путь к Истине. Первая «Войны Иеговы», вторая «Поколения Адама». Я никому ещё не позволял читать их, потому что в словах заключено могущественное оружие «за» или «против» жизни на земле.
Пойми, что этим «за» и «против» тебе придётся обучать народ свой. Обучать придётся много лет, потому что кочевники — народ очень непредсказуемый. Но посеянные тобой зёрна религии дадут полноценные всходы, и урожаю будут радоваться все люди земли. Поверь, этот труд никогда не будет беспричинным, потому что народ — не народ бес царя. Здесь ты найдёшь не только подданных, но и верных последователей. Вот только придётся забыть своё египетское прошлое. Если ты согласен быть царём иудеев, то сам должен стать иудеем. Такова жизненная истина.
— Это так важно? — удивился Хозарсиф.
— Ты даже представить себе пока не можешь, как это важно, — покачал головой Иофор. — Но этот вопрос мы с тобой ещё обсудим. Есть время. А пока тебе надо восстанавливать здоровье после путешествий по нижним закоулкам. За тобой, если не возражаешь, будет ухаживать твоя Сепфора. Это, к счастью, вам обоим нравится.
Следующие несколько месяцев у Хозарсифа ушли на изучение книг. Ему, отмеченному Богом, удивительно повезло. Роясь в храмовом архиве, он откопал записанные на папирусе эфиопские и халдейские предания, в которых подтверждалось всё виденное в потустороннем мире и в египетских храмах. Так начала появляться «Сефер-Берешит». [102]
— Не забудь, сын мой, — наставлял его первосвященник, эта книга должна стать мудростью будущего, ключом к мистериям и факелом посвящённых, а, значит, настольным учебником каждому, идущему за тобой. Тогда она объединит все народы земли и станет «Источником живого, который видит меня». [103]
— Я хочу, владыка, добавить ещё описание невидимых миров, поскольку я их видел. Видел сущность души человеческой. И это ещё не всё. В Египте жрецы всегда владели тремя способами объяснения собственной мысли. Первый — ясный и простой, второй — символичный и образный, третий — священный и иероглифический. Я уже подумал и решил так же. В «Сефер-Берешит» язык должен быть говорящий, обозначающий и скрывающий.
