Он мог заходить в лавки, делать покупки, и он сам нес их, пока лакеи ждали снаружи. Если он слышал шепот: «Это император», — то делал вид, что не слышит его. Он возвращался из подобных поездок немного забрызганный, но довольный. Я видела, что Париж начинал очаровывать его. Он говорил о закате солнца на набережной Бурбонов и о производящем сильное впечатление силуэте Нотр-Дам. Вид Парижа — захватывающее зрелище, говорил он мне. Взглянула ли я когда-нибудь сзади на шпиль Святой часовни в башенки Консьержери[5]? Нет, отвечал он за меня. В Париже есть только одно место, к которому я проявляю какой-то интерес — театр Опера, где я танцую.
Он также читал наставления и Людовику. Что он знает о своем народе? Долг правителя заключается в общении со своим народом. Инкогнито, конечно. Людовику следовало бы встать однажды утром пораньше и посмотреть на крестьян из провинции, прибывающих в «Чрево Парижа» со своими товарами. Он мог бы пообщаться с булочниками, увидеть зеленщиков, катящих в город ручные тележки, полные фруктов и овощей, мелких чиновников, спешащих на работу, и торговцев, подающих ранним покупателям кофе с булочками. Он должен купить кофе у одной из продавщиц, несущих кофейники на спине, остановиться на улице и выпить из глиняной чашки. Ему следовало бы проехаться в дешевых наемных экипажах. Вот способ для короля узнать, что его народ думает о своем правительстве и своем короле. И он должен все это проделать инкогнито.
Действительно, казалось, что Иосиф был более заинтересован в народе Франции, чем любой из членов королевской семьи. Он включал в маршруты поездок музеи, типографии и фабрики; он хотел увидеть, как приготовляют красители, бродил по улицам Жюиври и Мармузе и в подобных неприятных местах, чтобы поболтать с рабочими. Его акцент, его решимость остаться неузнанным выдавали его. В очень короткое время население Парижа узнало, что среди горожан ходит император Австрии, и они искали с ним встречи. Они сразу узнавали его по простой красновато-коричневой одежде, по ненапудренным волосам, его простым манерам и по искреннему стремлению показать, что он один из них и обходится без всяких правил этикета. Они восхищались им, и он скоро стал весьма популярным. В редких случаях, когда его видели вместе с нами, все приветствия были адресованы только ему.
Я заметила его тайное удовлетворение и поняла тогда, что его любимая роль — быть императором, которого узнавали бы как императора.
Из мыловарен он направлялся к мастерам по гобеленам, в ботанические сады и больницы. Это интересовало его гораздо больше, чем театры и балы в опере, хотя он и снизошел до посещения Комеди Франсез. Он нанес визит мадам Дюбарри, которая в то время была в Лувесенне, куда переехала с помощью старого друга Морепа после двух с половиной лет пребывания в женском монастыре. Поступок брата я не поняла, если только это не было простым любопытством взглянуть на очень красивую женщину… или желанием показать, что он ко всему относящийся терпимо свободомыслящий человек и его не шокирует образ жизни, который она вела. Удивительно, что у него не нашлось времени для герцога де Шуазеля, хорошего друга Австрии, до момента его отставки ответственного за подготовку моего брака.
Смешно, что народ, который критиковал меня за пренебрежение к французскому этикету, обожал Иосифа за аналогичные действия.
Но мой брат не ограничивал себя посещениями Парижа, он также пытался навести порядок в нашей семье. Не только я выслушивала нотации, которые, без сомнения, заслуживала, но также и мои девери. Он заявил Артуа, что тот щеголь. Ему не следует думать, что младший брат может вести легкомысленный образ жизни. Он должен быть более серьезным. Во время своего пребывания он, Иосиф, попытается чаще беседовать с Артуа, и тот должен обсудить с императором свои затруднения, чтобы воспользоваться императорскими советами. Я могу представить себе реакцию Артуа! Он реагировал с внешней серьезностью, но я слышала, как он смеялся в своих апартаментах, развлекая друзей.
К графу Прованскому Иосиф не навязывался со своими советами, но предупредил меня:
— В нем есть что-то холодное. Что касается его жены, то она интриганка. Она груба и безобразна, но не думай, что она из-за этого не играет никакой роли при дворе, и не сбрасывай ее со счетов.
Естественно, что тетушки стремились быть в его обществе. Им нужно так многое рассказать ему, заверяла Аделаида, а Иосиф никогда не упускал возможности заполучить информацию. Однако он был весьма озадачен, когда Аделаида пригласила его в небольшую комнату «показать некоторые картины», а там обрушилась на него и заключила в страстные объятия. Иосиф удивился ее ласкам, но она заверила его, что все в полном порядке — подобные вольности могут быть позволены старой тетушке.
Иосиф, рассказывая мне это, потребовал, чтобы я гарантировала, что он никогда больше не окажется наедине с какой-либо из тетушек.
— Они всегда ведут себя немножко странно, — сказала я ему.
— Действительно, это так, но при дворе они не играют никакой роли. Ты должна быть осторожной с другими. Граф Прованский, холодный, как змея, и его жена интриганка. Другой брат короля слишком легкомысленный, и тебе его компания не подходит. Он относится к тем, кто способен только на то, чтобы обрюхатить тебя, а когда я объясню твоему мужу, как преодолеть нерешительность и ты забеременеешь, то тогда и вовсе не следует проявлять излишне дружеское расположение к Артуа. Ты слишком часто бываешь в его обществе. Это может дать повод для сплетен.
Я заверила брата, что мне тоже не нравится Артуа, но он самый веселый член семьи, всегда готов развлечь меня, а мне это так необходимо.
— Эх ты! — сказал Иосиф. — Следует знать, что в жизни есть многое помимо развлечений.
Поучительные наставления Иосифа начали нам всем надоедать. Мне хотелось, чтобы он был немного более легкомысленным, играл и проигрывал в азартные игры, участвовал в обычных, вовсе не предосудительных развлечениях двора. Но это было совсем не свойственно его натуре.
Спустя некоторое время он стал критиковать меня в присутствии придворных дам, что мне совсем уже не нравилось. Он мог зайти, когда я занималась туалетом, и неодобрительно отозваться о моих искусно сделанных платьях. Если мне на лицо наносили румяна, он смотрел на меня с циничным удивлением. Я могла бы заявить, что румяниться так же необходимо, как носить придворные платья. Даже Кампан, когда она впервые попала ко двору в качестве скромной чтицы, была вынуждена заниматься косметикой.
Он посмотрел на одну из моих придворных дам, которая была сильно нарумянена, и заявил:
— Немножко больше. Немножко больше. Нанесите побольше, как это нравится мадам.
Я была так раздражена, что решила попросить брата избавить меня от его критики в присутствии придворных. Когда мы одни, то я не возражаю против его замечаний, но, конечно, не подобает королеве Франции выслушивать выговоры в присутствии подданных, как будто она ребенок. Что может нанести больший ущерб ее престижу, чем это?
До крайности возмущенная, я сидела перед зеркалом, пока монсеньер Леонар причесывал меня.
— Ах, мадам, — сказал он, — у нас будет такая прическа, что она должна понравиться самому императору.
Я в зеркало улыбнулась Леонару, который продолжал демонстрировать свое мастерство, как вдруг с обычной бесцеремонностью вошел Иосиф.
— А, брат, тебе нравится этот стиль? — спросила я.
— Да, — ответил он скучным голосом.
— Это звучит не слишком похвально. Ты думаешь, это мне не идет к лицу?
— Ты хочешь, чтобы я сказал откровенно?
— А ты разве говоришь неоткровенно?
— Хорошо. Я думаю, что эта прическа слишком нежная, чтобы выдержать корону.
Монсеньер Леонар посмотрел так, как если бы мой брат был виновен в самом ужасном преступлении. Мои придворные и друзья были шокированы, что мой брат говорит со мной подобным тоном в их присутствии, поскольку речь шла как-никак о королеве Франции. Когда я возразила, он ответил:
— Я откровенный человек. Я не могу кривить душой и говорю то, что думаю.
Мерси чувствовал себя немного неловко из-за поведения Иосифа. Я представила себе, как Кауниц давал советы брату, как вести себя со мной, а братец, конечно, не мог принять совет ни от кого. Иосиф забыл, что прошло семь лет с тех пор, как я покинула Австрию, он все еще представлял меня глупенькой маленькой девочкой, его младшей сестренкой.
Иосиф сам рассказал мне, что Кауниц подготовил письменный документ с инструкциями, которые он должен был передать мне.
— Но я не нуждаюсь в документах, — сказал брат. — Я приехал сюда, чтобы повидаться и побеседовать с тобой. И я теперь располагаю сведениями из первых рук о том, что происходит.
Он дал мне ясно понять, как я огорчаю мать своим поведением, он пытался объяснить мне всю неразумность моего поведения. Он бывал среди парижан, видел их трудности и нищету. А что, если эти люди узнают о моей экстравагантности? Он вызвал у меня слезы раскаяния в своем поведении.
