Все это время народ стоял, замерев в молчании, были такие, что, перекрестившись, уходили. Многие, оторвав взор от воды, смотрели со страхом на Ивана, который хищным коршуном чернел на розовом фоне вечерней зари. И тут царь взмахнул руками и громко вскрикнул, вспугнув тишину:
— Лучники! Очистить воду!
Тем временем от монастыря уже подошли лучники. При первом звуке голоса царя они подбежали к обрыву, стали на колено. В густой тишине зазвенели тетивы луков, засвистали стрелы. Головы плывущих исчезали под водой, но вода не очистилась — медленно плыли по течению черными крыльями разметавшиеся паранджи, набравшие воздух халаты и кожаные колпаки воев.
Вздрогнул воздух от первого удара звучного монастырского колокола, зовущего православных к вечерне. Все перекрестились. Иван тоже осенил себя широким крестом, повернулся и, широко шагая, пошел к воротам монастыря, за ним поспешила свита. Охрана наперегонки кинулась занимать свои места впереди царя.Толпа медленно и беззвучно начала рассасываться.
Юрша, не дожидаясь конца расправы, выбрался из толпы и пошел, не видя дороги. Он все время твердил громким шепотом: «Господи! Зачем так?! Господи! Ведь он помазанник Божий! И так... Ведь они же люди, Господом созданные! Дети-то в чем виноваты?!.» Но ответа не было.
Он уходил все дальше и дальше. Услыхав монастырский благовест, зашагал еще быстрее и не заметил, как оказался опять на берегу Москвы-реки. Наткнувшись на кустарник, остановился и тут же услыхал, что под кустом, нависшим над водой, захлебываясь, кто-то скулил. Раздвинув куст, нагнулся и разглядел в наступающих сумерках плескающиеся черные косицы и платьице, зацепившееся за сучок. Ступив в воду, выхватил ребенка. Боясь раздавить, гладил грудку, встряхивал и добился своего: ребенок закашлялся и открыл глаза. Постепенно в них появился ужас, девочка забилась в истерическом плаче. Юрша ласкал ее, припоминая немногие татарские слова, шептал:
— Кызымка, кыз... Мен якши ага. Акши адам... Сыздыки эне азер келет... — Ужас исчез из ее глаз, она поняла, что не одна в наступающей страшной ночи, а этот дядя обещает, что мать вернется... Девочка, всхлипывая, прижалась к Юрше. Он сорвал с себя дорогой налатник, завернул в него худенькое тельце и побежал к далеким домам Коломенской слободы.
Нагнав группу мужиков и баб, пошел недалеко от них. Они сперва испуганно поглядывали на него, потом стали тихо продолжать свой разговор. Юрша усиленно прислушался. Говорили о происшедшем. Маленькая женщина жалела погубленных детей. Юрша отстал, но следил за этой женщиной, остановив свой выбор на ней. Началась слобода, баба, попрощавшись, вошла в калитку крайней избы, он остановился рядом.
— Чего тебе, родимый?
— Спаси ребенка, девочку.
Причитая и вспоминая поминутно Бога, баба вошла в избу, Юрша за ней. Это была покосившаяся мазанка об одно окно; кто-то шмыгнул в темный угол, кто-то кашлял на печи. Юрша положил уснувшего ребенка на лавку, развернул налатник.
— Вот нашел. Проснется, накорми, вымой. А завтра приду или пришлю стрельца.
— Господи! У меня кормить-то нечем. У самой два рта — вон мальчонка да старик хворый.
— Вот пятак, купи чего ей, а завтра денег дам.
— Постой, постой! Она же некрещеная! Неси, неси ее отсель!
— Не шуми, баба! Завтра найдем попа и окрестим. Как тебя звать?
— Степанидой.
— Так ты, Степанидушка, все сделай, а я завтра приведу сюда священника.
— Да разве он пойдет? Он у нас вон какой строгий.
— У меня пойдет!
Вернувшись в лагерь, Юрша узнал, что на завтра назначено выступление на Казань. Стрельцы идут с государем, выход после заутрени, ночевка в Егорьевске. Он приехал в свою сотню расстроенным, все рассказал Акиму, попросил совета. Тот, поразмыслив, ответил:
— Тут незнакомым людям девку оставлять не след. А не отправить ли нам ее в Хлыново? Там люди знают своего господина, там и окрестим.
Обсудили и порешили завтра утром забрать девочку; и Аким отвезет ее в село. Юрша настоял дать ей имя Агафья, чтоб было у них две Агафьи — маленькая и большая. А пока Аким взялся изготовлять заплечную суму, наподобие той, в коих возят детей татары.
Юрша направился к стрелецкому голове узнать, с какой сотней ему следовать завтра. Голова еще не спал, он сидел возле потухающего костра, перед ним стоял молодой воинник, последние слова которого услыхал Юрша: «...князь Воротынский сотню выделить приказал». Голова сердито прервал его:
— Среди ночи придумали! Болтался ты небось где-нибудь!
— Вот те крест! Прямо от князя.
— Выходить когда?
— С солнышком.
— Вот видишь, а я всем сказал, что после заутрени. — Увидав Юршу, голова спросил: — Юрий Васильевич, в ертоул хочешь?
— Ладно, — согласился Юрша, хотя в ертоуле бывать ранее не приходилось. Он был рад удалиться от Ивана. Перед его глазами наваждением возникал царь таким, каким видел его на обрыве...
9
В первых числах июля 1552 года русское воинство двумя мощными потоками потекло от Коломны на восход, к Казани. В правом потоке шла многотысячная рать по обоим берегам реки Оки в сопровождении каравана челнов, стругов, ладей и галер со всякими воинскими припасами. В левом потоке — полки во главе с государем двигались по дороге на Владимир. Передовой отряд этих полков вел Семен Шереметев; Юрша со своей сотней попал под его начало. Отряд двигался рысью и, пройдя без малого сорок верст, в полдень сделал привал под Егорьевском.
Юрша и раньше много раз видел Шереметева, самого молодого из воевод, он был примерно одного возраста с царем. Сегодня увидел воеводу в походной обстановке. По одежде и вооружению он мало чем отличался от воев среднего достатка. На звание окольничего указывала только серебряная цепь, поблескивающая из-под серого налатника, да сверкающая серебром конская сбруя.
Юрша также понял, что воевода очень подвижный человек — он дважды пропускал мимо себя растянувшийся на версту отряд, потом широким карьером возвращался в головную сотню. Сейчас не успели остановиться на привал, как Юршу крикнули к воеводе. В светлом березняке собрались сотники. Юрша встретил здесь туляка Федора, очень обрадовался ему, и дальше они все время старались держаться вместе.
Вскоре в сопровождении полутысяцкого подошел воевода, оглядел всех, спросил, как звать. Негромко заговорил:
— Други. Ертоул поход вершить должен быстро и купно. Сей день тянулись многие смердам ленивым подобно. Худо сие. Повелеваю: сотникам иметь глаз, нерадивых наказывать плетьми и палками. Я ж самолично с сотников взыскивать стану! — Воевода для большей убедительности поднял над головой тяжелую плеть с позолоченной ручкой. — Неладно шли первая и третья сотни. Обоз хоть и малый, а растянулся сверх меры, и не один сотник не послал людей на помощь. По первому разу прощаю. От Егорьевска до Владимира дорога не ухожена. Раньше послана посоха дьяка Коробова, она дорогу чинит, мосты строит. Но и нам, может, придется помогать ей, а опережаем мы царев поезд на полдня всего. Теперь о ратном деле. Надо разведать, не притаились ли где вражеские засады. Посему в обе стороны от дороги во Владимир станем посылать разъезды верст на тридцать-сорок, с тем чтобы за день оборачиваться, а вечером мне доносить. Подьячий Онисим укажет вам проселки, поймы ручьев, берега оврагов и болот, кои осмотреть надобно.Подьячий развернул большой лист пергамента с изображением дороги на Владимир и принялся разъяснять, от какой сотни разъезды по какому пути должны следовать.
Раньше в монастыре Юрша видел чертежи северных земель. Там были показаны города, монастыри, дороги к ним, но без подробностей. А тут он увидел не только города и веси, но и реки, овраги, леса, поля... Будто взлетел он высоко в небо и рассматривал все оттуда.
Чертеж увлек Юршу, и он не слыхал слов подьячего, что от стрельцов разъездов не будет. Федор потянул его за рукав:
— Пошли, Юрий Васильевич, отдыхать ко мне.
Но уйти им не удалось, Юршу остановил Шереметев и спросил:
— Мне дали сотню стрельцов, а у тебя меньше почему?
— Два десятка посланы по повелению государя во Владимир. Послезавтра вернутся.
— Ладно, коли так. А скажи, сотник, в ертоул немилостью государя попал? Чем разгневал?
— Ничем, окольничий. Пошел своей волей.
— С каких это пор сотники свою волю иметь стали? Значит, не желаешь говорить? Твое дело. Однако помни: от меня то скрывать не следует. Покуда отдыхай.
Юрша забрался в приготовленный ему шалаш, но долго не мог уснуть, все думал об Акиме: «Как у него дела, успеет ли обернуться за день, ведь ему предстояло проскакать без малого двести верст, да еще ребенок, крещение...» Задремал где-то за полночь. Под утро почувствовал, что кто-то возится рядом. Проснулся, а то — Аким. Обрадованно обнял десятника. А тот прошептал:
— Все свершилось как надобно. Вновь крещеную Агафию оставил в семье старосты. А задержался потому, что заехал в Броничи и выправил список хлыновских мужиков, кто, когда, в каком наряде. Помог писарь, дошлый мужик, поминки за то взял. Теперь многих найдем по полкам.
