— Хрен редьки не слаще, — крякнул Жученков, когда шли вечером после обхода конюшен по безлюдному казарменному двору.
Говорили, будто во дворце ожидают приезда Константина, чтобы показался войскам, передал брату корону, полученную через присягу всей страны. Шутка ли — вторую присягу придется приносить за две недели… Офицеры ходили растерянные, недоумевающие, переговаривались вполголоса, больше по-французски.
В эти смутные дни в полку досрочно появился князь Одоевский.
— Здорово, тезка! — окликнул он Иванова, несшего эскадронные бумаги в полковую канцелярию.
— Здравия желаю, ваше сиятельство! Как батюшка ваш?
— Слава богу. А я в Москве соскучился. Ну, приходи повидаться.
Через два дня, 10 декабря вечером, унтер пришел на Исаакиевскую. У князя были гости, в зале шумели, спорили. Никита сидел на своей лежанке, встревоженный и растерянный.
— Заторопился из Москвы, ровно к невесте! А тут — как с цепи сорвались, бунтоваться вот-вот… Хоть по начальству беги.
— Откуль знаешь? Балашов проговорился? — спросил Иванов.
— Сам слыхал. Вчерась ввечеру следом за князем до Синего моста дошел, где Рылеев тот квартирует, и во дворе за дровами, как тать, под окошками схоронился… Трубки у всех — так форточки настежь. Вот и слушал ихние споры никак час, пока вовсе не задрог. Присяга новая будто на четырнадцатое назначена…
— Так и у нас в полку сказывают.
— А они в тот день бунт готовят. Завтре хочу по начальству докладать. Не знаю только, куда. К генерал-губернатору, что ли? Оденусь почище да и пойду. Неужто князя Одоевского камердина не впустят?
— У начальства сейчас хлопот много, может, и не впустят, — сказал Иванов. — А потом князю тринадцатого в дворцовый караул заступать, так четырнадцатого он после суток маеты в парадной форме сряду спать полягет.
— Верно знаешь про караул? — обрадовался старик.
— Чего верней! Наряд дворцовый от нашего эскадрона. Ему и корнету Ринкевичу идти. Завтра сам в полку узнает.
— Так думаешь, не ходить мне по начальству, не сказывать про сходбища у Рылеева?
— А князь разве простит тебе, Никита Петрович, что за ним ходил, подслушивал да еще доносить побег? — ответил Иванов.
— Знамо дело, Александр Иванович, не простит, с глаз долой сгонит, да старый-то князь, коли что случится, еще хуже взыщет.
— Так ведь ты писал ему и в Москве, верно, докладывал.
— Где ж там толком до класть было? А раз сказал, так только рукой махнул: «Брось, дело молодое, кто тем не бредил?..»
— А ты сам рассуди: в ночь на четырнадцатое он глаз не сомкнет в колете, лосинах да ботфортах. Куда ж, кроме постели, денется?
— Ох, не знаешь ты, как резов бывает! — качал головой Никита. — Что раньше до танцев, то теперь до ихних речей…
День 14 декабря начался в Конном полку присягой новому императору. Ее принесли еще при фонарях построенные в манеже кирасиры, одетые в городскую парадную форму — колеты и рейтузы, после чего их распустили на отдых, как в праздничные дни. Придя со своим взводом в эскадрон, Иванов увидел возвратившихся из дворцового караула людей. Они поспешно помогали друг другу стаскивать ботфорты и лосины.
— А князь Одоевский на квартиру пошли? — спросил унтер.
— Они с корнетом Ринкевичем нас до ворот довели и по домам повернули, тоже притомились видать, — сказал рассудительный Павел Панюта, растирая затекшие икры, и принялся вбивать деревянные колодки-правила в снятые ботфорты.
— А во дворце, Александр Иваныч, вот уж было на что поглядеть! — сказал уже раздетый Портянов, сидевший на нарах.
— Чего ж там? Молебствие, поди? — спросил Иванов.
— Едва в собор господа втиснулись, — восторженно рассказывал Портянов, — генералов в лентах, в золотых мундерах — ну тьма! А теперь всей гвардии офицерам прием пошел, и наши все уже там с командером полка…
Панюта поставил в деревянный шкаф-пирамиду свои ботфорты, кирасу и каску и, взяв Иванова за локоть, отвел к окошку.
— Мой-то пост, Иваныч, у двери Пикетной залы нонче утром был, а тамо у окошка, знаешь, кресло искони одное стоит. Вот на него перед молебном и сядь сам граф Аракчеев. Во всех регалиях, в ленте. И никто-то к нему, веришь ли, за час не подошел, слова не сказали, будто чума у его. Вот каков народ дворский, братец ты мой! Давно ль готовы были зад ему в очередь лизать да похваливать, каков вкусный, а ноне, как покровителя лишился, — тьфу на тебя!..
— А нового царя видел?
— Нет. Ждали его, да еще не выходил, как нас сменили…
Иванов надел бескозырку и пошел на конюшню посмотреть, как прибрались дневальные после утренней дачи корма.
Когда шел вдоль заднего фасада главной казармы, отделенной от Адмиралтейского канала каменной стенкой, вдали послышался крик множества голосов, потом донеслось нестройное «ура». Около дальнего угла здания, близ манежа, навстречу попался эскадронный коновал.
— Где кричали? — спросил унтер. — На стройке что поднимают?
— Московский полк бунтует, — сказал коновал, — к Сенату вышел. Константина Павлыча в цари требуют, а его и нету.
— Чего теперь горло драть, как новому присягнули, — удивился Иванов.
— А вот поди ж ты! Бают, будто Константин Павлыч в оковах, его сюда силом не допущают. — Коновал пошел дальше.
«Авось князь домой пошел и спать залег, — соображал, идя в конюшню, Иванов. — Спальни его окна глядят на двор. И все равно больно близко от дома ихнего кутерьма пошла. Я тут крик услышал, а там вовсе рядом… Да не ихнее ли дело бунт-то самый?»— вдруг догадался унтер.
Заглянув в конюшню, он вышел на Ново-Исаакиевскую улицу. Здесь по неглубокому, недавно впервой выпавшему снежку, мимо него шибко проехали извозчичьи сани, в которых сидели известный всей гвардии генерал-губернатор граф Милорадович в шитом золотом мундире, в голубой ленте и адъютант его в гвардейской пехотной форме.
— Подниму полк и одной атакой разобью! — кричал генерал, тыча кулаком в спину извозчика. — Да гони же, болван!..
Сани завернули по Конногвардейскому переулку к полковой канцелярии, а Иванов побежал в эскадрон.
Только успел подняться на свой этаж, как под окнами трубач заиграл тревогу, и почти сразу на лестнице раздалась команда:
— А ну, выходи в касках, кирасах, при палашах коней седлать.
Под топот и выкрики кирасир, вскакивавших с нар и одевавшихся или бежавших к стойкам-пирамидам, Иванов сумел сказать Жученкову, что видел и слышал, и сам бросился снаряжаться. Скинул колет, надел баранью безрукавку, снова натянул колет, застегнулся, опоясался палашной портупеей, стал прилаживать кирасу, — спасибо, кто-то сзади перебросил чешуи через плечи. Но вот уже затянул поясной ремень, надел каску, застегнул подбородник, схватил перчатки — и бегом к двери на лестницу.
— На конюшню! Седлать живо! — орал Жученков, сбегавший вниз перед Ивановым.
По улице мимо казарм в сторону Исаакиевской площади бежал народ.
В конюшне, толкаясь, снимали седла с полок, седлали в стойлах, выводили коней в коридоры. Там образовалась очередь к каменным приступкам — на шестивершковых коней в лосинах или туго натянутых рейтузах без них не сядешь. Выезжали, пригибая головы в касках, и у конюшен разбирались по тройкам.
Вот по команде подъехавшего Пилара тронулись к плацу. По дороге рядом с командиром оказались Бреверн и Лужин. На парадном месте уже вертелся на гнедом коне генерал Орлов, нынче в общегенеральском мундире и шляпе. От него только что с места галопом к Поцелуеву мосту рванулся посланный куда-то полковой адъютант Сухарев. Штаб-трубач раз за разом повторял сигнал сбора. Эскадроны выезжали на плац и строились в колонны по шести.
Раздалась команда Орлова, и полк сначала шагом, потом малой рысью начал втягиваться в Большую Морскую улицу. Доехав до площади, обогнули забор строящегося Исаакия и мимо длинной стороны дома князя Лобанова выехали на Адмиралтейскую. Тут развернулись фронтом к Петровской площади и остановились. Трубачи почти тотчас заиграли встречу. От построенного справа в шинелях и фуражках батальона преображенцев манежным галопом ехал статный генерал в голубой ленте, — видно, новый царь. Орлов поскакал навстречу, салютуя шпагой. Трубачи смолкли. Командир полка отдал рапорт, и оба отъехали к преображенцам.
А впереди на площади за колеблющейся толпой горожан явственно виднелись красногрудые мундиры Московского полка, кивера с высокими султанами, штыки. Правее московцев высился на скале видный со спины бронзовый Петр. Перебегавший с места на место пестро одетый народ был везде: на бульваре, шедшем вдоль Адмиралтейского канала к Неве, у входа на Галерную, у Сената и здесь, совсем рядом с конногвардейским строем. Чиновники, ремесленники, мамки с детьми, мужики в тулупах, разносчики с лотками, мальчишки-сорванцы толкались, глазели, гомонили. Слева, над забором исаакиевской стройки, торчали десятки голов и плеч тамошних работников — каменщиков, штукатуров, плотников.
