— Это несправедливо!
— Это так. Чем я занимаюсь? Меня призывают, когда тебе хочется развлечься. Меня не допускают на эти долгие и часто развлекательные беседы, которые ты ведешь со своим премьер-министром, чья репутация не из лучших и кому позволяется представлять ко двору людей, связанных с его темным прошлым, где их милостиво принимает королева… Я поднялась в гневе.
— Альберт, — сказала я, — я не позволю никому, даже тебе, так говорить о лорде Мельбурне.
Несмотря на свое раздражение, а может быть, и из-за него, когда оно выходит за пределы, я могла оставаться очень холодной и величественной. Альберт встал и поклонился:
— Я прошу ваше величество разрешить мне удалиться. Прежде чем я успела возразить, он оказался у двери.
— Альберт, — позвала я. — Вернись. Я не закончила разговор. Не дав никакого ответа, он удалился.
Я была очень рассержена, прежде всего потому, что он так отозвался о лорде Мельбурне, и, во-вторых, потому, что он вышел посередине разговора и не подчинился моему приказанию вернуться.
Я любила Альберта, но он должен был помнить, что я — королева. В таких отношениях, как наши, очень трудно было для женщины занимать главенствующее положение. Я понимала, что очень немногие согласились бы на такие условия, потому что для мужчин характерно доминировать в браке.
Альберт был мужчиной в лучшем смысле этого слова. В газетах могли сколько угодно насмехаться над его миловидной наружностью, но он был воплощением мужских качеств.
И все же он должен был признать, что я — королева. Все еще в раздражении я подошла к двери его комнаты.
— Альберт, — позвала я. — Я хочу с тобой поговорить. Ответа не последовало. Альберт мне не повиновался.
Что он был намерен делать? Одеться и поехать кататься верхом или пойти пройтись… без меня? Я увидела, что ключ в двери. Я подошла и со злостью повернула его. Вот! Попробуй теперь уйти!
Я села и стала ждать. Скоро он попросит, чтобы его выпустили. И тогда я заставлю его говорить со мной. Я скажу ему, что он не смеет уходить, когда я с ним разговариваю. Он не смеет обращаться со мной, как будто я какая-то обыкновенная жена-немка. Я — королева Англии.
Я ждала, но ничего не произошло. Время шло… десять минут, пятнадцать. Это слишком. Моя ярость прошла так же быстро, как и появилась, и я чувствовала себя несчастной, Я увидела, что я поторопилась. Я была не согласна с Альбертом насчет Каролины Нортон, но все же я должна была уважать его мнение. Я принадлежала к семье, не отличавшейся уважением к морали. Мои дяди пользовались дурной репутацией. Мой дедушка был достойный человек, но говорили, что он был сумасшедший.
Альберт был добродетелен и отличался здравым смыслом. Я должна научиться обуздывать себя. Я должна прислушиваться к Альберту. Я была несчастна и нуждалась в прощении. Альберт был прав, конечно, он прав. Я не могла больше ждать, я повернула ключ.
— Альберт, — сказала я.
— Войдите, — ответил он спокойно.
Я вошла и чуть не задохнулась. Он нисколько не был расстроен. Он сидел у окна и рисовал.
— Что ты делаешь? — спросила я. Он показал мне рисунок.
— Вид из окна показался мне очень привлекательным. Все время, пока я сидела там, злилась, ждала, он рисовал!
— Тебе нравится? — спросил он.
— Очень.
— Я собирался подарить его тебе, в память того дня, когда ты заперла меня в моей комнате.
— Альберт, — воскликнула я почти в слезах, — какой ты благородный! Какой спокойный! Какой замечательный!
— Liebchen[41]… — Он всегда переходил на немецкий в минуты нежности. — Не огорчайся. Все хорошо.
— Я вышла из себя. — Так что же в этом необычного?
— Я не должна была, Альберт. Я знаю. Но это сильнее меня.
— В тебе столько чувства… столько любви… столько ненависти.
— Я люблю тебя, Альберт.
— Я знаю, моя маленькая.
— Тогда почему со мной это происходит?
— Потому что ты… Виктория.
— Прости меня, Альберт.
— Ты моя маленькая женушка.
— О, Альберт, значит, все хорошо.
Мы поцеловались, и еще одна буря миновала. Но, конечно, в идеальной супружеской жизни бурь быть не должно.
Наступил мой двадцать первый день рождения. Как много случилось за последний год. Теперь я была женой и будущей матерью.
Я всегда любила дни рождения, и всегда по этому поводу бывали балы. Что за день рождения без бала! Альберт хотел бы провести этот день где-нибудь за городом. Мне пришлось напомнить ему, что в моем положении я не могла этого себе позволить, если бы даже и хотела.
Подарки были чудесные. Альберт подарил мне бронзовый письменный прибор — очень красивый. Альберт любил делать полезные подарки. Он опять говорил со мной о маме. Ему был не по душе разлад между нами, и он очень старался склонить меня к налаживанию наших отношений. Это неестественно, говорил он. Снова и снова я повторяла ему, что мне приходилось выносить в детстве; он ласково улыбался, но у меня было такое впечатление, что он не считал меня совсем уж невиноватой.
В этом он очень отличался от Лецен, которая была на моей стороне всецело! Но ведь она была свидетельницей всего происшедшего.
Тем не менее, я любила Альберта больше, чем раньше. Он был так хорош собой и так благороден. Я любила петь и играть с ним дуэты, но танцы не доставляли ему удовольствия. Он танцевал прекрасно, как и все, что он делал, но он все время смотрел на часы, дожидаясь того момента, когда он мог незаметно удалиться. Он не желал танцевать ни с кем, кроме меня. Как трогательно! Но мне бы так хотелось, чтобы он полюбил танцевать. Поздравляя меня, лорд Мельбурн очень расчувствовался.
— Я чувствую себя такой старой, — сказала я.
— Ничего, — отвечал лорд Эм, — когда вам будет сорок, вы почувствуете себя гораздо моложе.
Я воспользовалась его советом и стала обсуждать с Альбертом государственные дела. Я начала сознавать, что мало в них понимала. Я всегда принимала точку зрения лорда Мельбурна и находила большинство проблем очень скучными.
Альберт был совсем другой! Он интересовался всем и призывал меня к этому. Например, я не знала, что торговля находится в таком упадке: неурожаи последних четырех лет привели к повышению цен, и в некоторых больших городах вспыхнули волнения. Герцог Веллингтон рассказывал Альберту, что только во время войны ему случалось видеть настолько разоренный город, как Бирмингем, причем разорил его не кто иной, как сами жители этого города. Что-то необходимо было сделать по этому поводу. За границей тоже возникали осложнения. Вест-Индские колонии бунтовали; существовали проблемы в Канаде и Ирландии; вызывал беспокойство и Китай[42]. Альберт очень серьезно относился ко всем этим делам, и мне иногда хотелось, чтобы он ничего о них не знал.
Он встречался со многими людьми, и я уверена, что он возобновил свое знакомство с сэром Робертом Пилем. Он заинтересовался различными проблемами. Он стал президентом Общества за уничтожение рабства и распространение цивилизации в Африке и вскоре после моего дня рождения был должен выступить в этом обществе с речью. Он репетировал свою речь так же тщательно, как он делал все. Я знала, что он очень волновался, и меня это не удивляло, когда я вспоминала карикатуры и нападки на него в газетах. Поэтому я была в восторге, когда его речь была выслушана с большим вниманием и встречена аплодисментами. Я знала, что со временем люди убедятся в его достоинствах, но ожидание всегда было томительным, к тому же, у него было много врагов.
Один день в июне я никогда не забуду. В шесть часов вечера мы всегда выезжали в экипаже. Мы выехали как обычно, только Альберт и я и два форейтора. Мы не удалились от дворца более чем на сто пятьдесят шагов, когда прогремел выстрел. Он был такой громкий, что просто ошеломил меня. Я быстро оглянулась и увидела человека небольшого роста и отталкивающей внешности, в руке он держал пистолет и продолжал целиться в нас. Этот человек был очень близко от нас, так близко, что я ясно видела не только оружие, но и его лицо. Тут я услышала еще один выстрел. Все это походило на кошмар. Собралась толпа. Кто-то закричал:
— Держите его. Убейте его. Альберт был очень спокоен. Он обнял меня, прижав к себе.
— Пошел, — крикнул он форейтору, и лошади поскакали.
— С тобой все в порядке? — спросил Альберт. Я кивнула.
— Он пытался убить меня, Альберт, — сказала я.
— Убить нас, — поправил он.
— Но почему? Что мы ему сделали?
— Народ осуждает своих правителей за положение дел в стране. Дорогая Liebchen, я боялся за тебя. Ты уверена… что маленький…
— Маленький ни о чем и не подозревает, — сказала я.
— Моя милая храбрая маленькая Виктория.
Это было очень странно. Глядя в дуло пистолета, я не испытывала никакого страха. Я часто думала впоследствии, что правители наделены особым качеством. Инстинктивно они знают, что в любой момент могут оказаться перед лицом смерти. Хотя их приветствуют и желают долгих лет жизни, в толпе всегда может оказаться кто-нибудь, кто хочет укоротить эту жизнь.
