День укатился незаметно. Кажется, только что в рассветном тумане поднимались они на Соколиную Гору, а вот уже пылает триумфальный закат, толпы народа бегут за Эдом, готовые целовать след от его коня. Глашатай не устает объявлять, что все бывшие пленные свободны.
Мимо норманнских палаток, в которых теперь лежали франкские раненые и суетились лекари, мимо сносимых в кучи бесчисленных трофеев, мимо телег с золотом Сигурда медленно ехал канцлер Фульк в сопровождении епископов. Прелаты, озирая поле брани, покачивали митрами не то в знак осуждения, не то от восторга.
Фульк осведомился, кому принадлежит Соколиная Гора, и, выслушав ответ, многозначительно поджал губы. В группе герцогов он различил алый плащ Эда и поехал туда. Нотарий сунул ему спешно заготовленную латинскую поздравительную речь.
Но вместо речи он неожиданно сам для себя как-то по-школярски, заискивающе осведомился, будут ли возвращены в казну шестьдесят возов золота в слитках и монете.
Эд смерил его взглядом от копыт мула до ушей, растопыренных из-под рогатой митры, и повернул коня к герцогам.
— Граф Битурикский, герцог Аврелианский! — возгласил он. — Сеньор Верринский, вице-граф Мельдский и все другие бароны, сеньоры, вассалы и вавассоры! Делите взятое, оно куплено вами ценою смерти храбрых и крови мужественных. Знайте: все, что когда-нибудь с вами возьмет Эд, будет принадлежать вам и больше никому!
Прелаты в ужасе простерли руки. Герцог Аврелианский, распоров мечом рогожу тюка, вынул из повозки фарфоровую китайскую вазу. Но тут же с другого конца за ее причудливую ручку ухватился граф Битурикский.
— Оставь! — сказал ему герцог, и бычья шея его вздулась от гнева.
Граф, не отпуская вазы, ударил его по кольчужной руке. Тогда герцог мечом разбил вазу, чтобы она не доставалась никому, и граф, остервенившись, стал колотить его фарфоровой ручкой по шлему. Аврелианцы тут же вцепились в битурикцев, и воздух стал густым от брани. Над распотрошенным обозом туронцы тузили андегавцев, а валезцы — каталаунцев.
Над ними на холме граф Парижский Эд, он же Одон, сын Роберта Сильного, смеялся до слез, даже поперхнулся. Выпил поданного ему вина и вновь хохотал, пока последний солид из норманнской добычи не был поделен.
1
Весна запоздала, и земля оттаивала туго. Туманы устилали равнину, млевшую в сыром полусне. Дождь лил и лил, так что в стране франков все прекратилось — и война и пахота. Люди и животные только и заботились, как бы забраться в нору посуше.
Тьерри Красавчик, поминая черта, еле вздул огонь, теплившийся в золе очага. «Хурн, нерадивый! — злился он. — Где тебя нелегкая носит? Проклятый ворюга, гляди! Появись ты только, подвешу над жаровней до утра… Мало тебе, что я сжалился, взял в оруженосцы, а не то, как слуга близнецов, болтался бы ты у Эда в петле!» Тьерри недужилось, и, даже не омыв рук, он грохнулся на лежак, завернувшись в сырую волчью шкуру — иных одеял в его замке не имелось. Граф Парижский за верность, выказанную при защите города, разрешил ему вновь занять когда-то отобранный у него замок. И теперь с утра до вечера ломает он спину — меняет обгоревшие стропила, месит раствор, и все один-одинешенек… Ну погодите, Тьерри себя еще покажет!
Внизу стукнула дверь — наконец-то этот Хурн, бездельник! Так и есть: прокрался виноватой походочкой, склонился к уху сеньора.
— Хозяин! Все деревни я обрыскал… Мало что нигде нет съестного, — вообще кругом все пусто. Люди ушли какого-то Гермольда слушать. Говорят, это певец или пророк. Еле удалось одному петушочку гребешочек свернуть.
— Петушочки, гребешочки… — прорычал Тьерри из-под волчьей шкуры. — Мерзавец! Жарь скорее, желудок свело!
Вскоре Тьерри с аппетитом догладывал сочное крылышко, жалея, что петух попался Хурну невелик.
— Так к какому это, ты говоришь, все ушли Гермольду?
— Не знаю. Не сочти за дурную весть, но говорят, что с ним тот наш самый Винифрид и народу собралось видимо-невидимо.
— О-ла! — захохотал порозовевший от еды Тьерри и вытер о мех жирные пальцы. — Винифрид! Мы ихнего Винифрида за кадык держим. Чего стоишь, разинув хлебалку? Веди заложниц!
Вручил Хурну замысловатый ключ, и тот привел из подвала, подгоняя бранью и пинками, трех заложниц — нечесаных, окоченевших, закутанных в лохмотья, словно три мегеры. Представ перед Тьерри, они пали на колени, протягивая худые руки не то к нему, не то к живительному огню.
— Го! — развеселился Тьерри, ковыряя в зубах. — Образумились в погребочке? А не то опять примусь поджаривать пятки.
— Так ведь, светлый господин, — старшая из заложниц коснулась лбом пола у ног сеньора, — нет больше никаких сокровищ у Эттингов, все распылили мы, все прожили… Готовы поклясться на мощах любого угодника, нет у нас клада! А ты пожаловал бы нам хоть корочку…
— Деньги нужны мне, деньги! — заорал Тьерри. — Деньги, деньги, деньги!
Слово «деньги» он выкрикивал как магическое заклинание, сопровождая ударом сапога. Несчастные, голося и пытаясь загородиться, повалились навзничь, а он кружился над ними, пиная то ту, то эту.
— Ты что, кудрявая, рожать собралась? — издевался он над заложницей помоложе. — Не дам родить сына мятежному Винифриду, не дам! А ты, девка, — пинал он третью, — нынче же изволь стелить мне постель. Вы Эда освободителем считали? А он вот мне все обратно отдал. А тебе, девка, он ни за что ни про что глаз выстегнул, и теперь ты, одноглазая, будешь моей рабыней, пока не околеешь. Марш в мою опочивальню!
— Деделла, голубочка… — причитала старая Альда, ползя за дочерью на коленях.
— Хозяин! — сказал Хурн, махая орущим женщинам, чтоб замолчали. — Там кто-то подъехал, слышишь рог?
Заложницы с надеждой примолкли, и действительно, сквозь шум непрерывного дождя послышался слабый голос рога. Тьерри, досадуя, приказал заложниц пока вернуть в подвал, сам приосанился и послал Хурна, как положено, протрубить в ответ и громогласно вопросить имена. Расторопный Хурн все исполнил, но, вернувшись, доложил, что подъехавшие обещали назвать себя только внутри замка. Тьерри поколебался, но все-таки решил отворить.
Это оказался сам канцлер Фульк в сопровождении графа Каталаунского — Кривого Локтя — и целой свиты всадников.
— Что за дурацкий обычай на весь лес орать, кто приехал да зачем! — ворчал Фульк, пока клирики проворно снимали с него мокрую каппу и стягивали дорожные сапоги. — Имеет же право канцлер Западно-Франкского королевства посещать замки своих верных, не крича об этом на всю Валезию?
Он принюхивался к застарелому запаху гари, оглядывал выщербленные во время осады стены, ежился от промозглой сырости башни.
— Скудно живешь, вассал графа Парижского, скудно…
Из его дорожной сумы извлекли вино и закуски, на которые Тьерри, не скрываясь, глядел голодными глазами. Начался ужин.
— Нас поразило, — говорил канцлер, — что во всей Валезии, где бы мы ни ехали, все деревни пусты. Где люди? Нам объяснили, что пророк объявился. Так почему он еще не схвачен?
Кривой Локоть с усмешкой выразился в том смысле, что, если б пророк объявился в графстве Каталаунском, ему бы давно болтаться в петле, но здесь сюзереном Эд, граф Парижский…
— Я и собрал здесь вас, моих верных, — сказал канцлер, — видите, как нас немного осталось? — на эту, да простит мне господь, тайную вечерю, чтобы вновь поговорить с вами об Эде.
И он стал сетовать, что Эд крепок как никогда — и кто ему помог на Соколиной Горе, бог или дьявол? Страшно сказать — хватается за корону, уже присваивает себе ее права. Смотрите!
Он выложил на стол новенький серебряный денарий, на котором вместо одутловатого лица Карла III красовался чеканный профиль Эда.
— Почему Тьерри сам пилит, сам обтесывает бревна? Потому что Эд вернул ему замок, а крепостных не дал. А посмеет ли теперь Тьерри без его соизволения хоть кого-нибудь заставить работать на себя? У него есть горькие уроки ослушания (канцлер обвел рукой следы былого пожара на камнях стен). А ограничивал ли вас кто-нибудь при Каролингах?
Кривой Локоть и другие, не прерывая еды, сокрушенно закивали.
— Кто же мешает, чтобы Эд, наконец, был устранен?
— Оборотень, — сказал Кривой Локоть, отрываясь от буженины.
И тут сквозь шелест ночного дождя снова донесся призыв рога. Фульк встревожился:
— Нельзя, чтоб меня видели здесь…
Посланный узнать Хурн прибежал с глазами как плошки, сообщая, что прибывший назвал себя — Озрик, графа Парижского верный.
— Вот мы его и схватим! — предложил Кривой Локоть, хватаясь за меч.
— Что ты! — остановил его Фульк. — Неужели ты думаешь, что Эд не знает точно, куда и зачем отправился этот его, прости господи, «верный»?
Решили попрятаться, благо полуобгоревших, заросших сорной травой помещений в замке Тьерри было предостаточно. Сам он привел в порядок для жилья пока только угол башни.
