— Тьерри! — сказала звонко Азарика, войдя и щурясь на огонь очага. — Опять ты взялся за свое? Освободи немедленно Альду, Агату и Деделлу из рода Эттингов, родичей лучника Винифрида.
После такого категорического требования, да еще кто знает, не из уст ли самого графа, Тьерри освободил бы заложниц, но он знал, что каждое его слово теперь чутко ловится из-за стены ушами гостей, да к тому же был сильно навеселе.
— Прелестненькая ведьмочка, — притворился он разнежившимся, — когда мы поженимся с тобой?
— Дурак ты, дурак! — Азарика приподнялась на цыпочках и согнутым пальцем постучала его по лбу. — С огнем играешь! Пока я шел сюда по переходам, я слышал из подвала женские стоны. Берегись, Красавчик, доберется до тебя народ!
— Твой народ мне тьфу! — Тьерри растер плевок сапогом.
Азарика долго уговаривала его, увещевала. Вчера она просила у Эда грамоту и отряд для вызволения Эттингов, но граф равнодушно посоветовал им обратиться в судебном порядке… А теперь Тьерри, все более наглея, предлагал ей немедленно уехать, потому что он-де устал, а ночевать под одной кровлей с девицей, то есть с Озриком, ему не велит христианский его стыд. И Азарика, потеряв терпение, уехала в ночь.
— Проклятый оборотень! — закричали все в один голос, выходя из убежищ, где прятались.
— И заметьте, — крестился Тьерри, — стоило нам только его помянуть, а он тут как тут!
Хмель и кураж из него вылетели, и он чуть не стучал зубами от страха: а вдруг это и вправду был подручный сатаны, а он так непочтительно себя с ним вел?
— Старушечьи бредни! — усмехнулся Фульк, блеснув зрительным стеклышком. — Давайте лучше думать, как бы нам его изжить.
— Эда на трон посадим, — вскричал Кривой Локоть, швыряя собаке обглоданную кость, — а оборотня — себе на шею!
— Вот-вот! — подтвердил канцлер. — Но Эд странным образом глух ко всем предупреждениям об оборотне. Вы знаете, что он ответил на одно из таких предупреждений? Если, говорит, это и оборотень, то это оборотень мой, и я сам им распоряжусь!
Все застонали от возмущения.
— Утешьтесь, — продолжал Фульк, — он запоет по-другому, когда удаления оборотня потребует прекрасная Аола. Между прочим, она целиком в нитях моего влияния, а через нее и младший Робертин…
Тут он остановился, ибо понял, что выбалтывает лишнее. Кривой Локоть мрачно подытожил:
— Пока вы, ваша святость, плетете сеть из нитей своего обаяния, оборотень, словно жерех, пожрет нас, бедную плотву…
Канцлера осенило вдохновение, уши его порозовели.
— Его сразит тот, о ком он так печется, — народ!
— Как это? Как? — придвинулись к нему бароны.
— А вот как… — Фульк напустил на себя выражение тончайшей проницательности. — Как мы поняли здесь из разговоров, у нашего друга Тьерри кто-то сидит в залоге?
Тьерри забормотал оправдания.
— А я говорю — превосходно! — воскликнул Фульк. — Это как раз мы и используем во благо святому делу. Прекрасно! — ликовал он. — Мы убьем всех зайцев сразу… Народ, хо-хо, народ! Эй, клирики, подайте чернильницу, пенал и пергамент!
2
Утром дождь кончился. Свежий ветер унес прочь облака, и солнце засияло над Валезией, осыпанной каплями брызг, точно мириадами алмазов.
А из леса вокруг башни Тьерри выкатывались, выбегали и выползали существа, похожие на чудовищ ушедшей ночи. Обросшие бородами, словно медвежьей шерстью, одетые в посконину, провонявшую от грязи и нищеты, они несли на плечах рогатины, держали в руках дубины. Лесные люди, заскорузлые, как корневища, одетые в звериные шкуры, вместо оружия волокли колья, обожженные в кострах. В плащах из вороньего пера шли ловцы птиц, добытчики дикого меда несли палицы из турьих костей. Теребильщицы льна, чьи желтые, иссохшие груди бесстыдно свисали из прорех, вопили надрывно и дико. Уроды — искалеченные войной, изломанные пытками, изувеченные господами, а среди них насупленный пузырь Крокодавл и Нанус, рыночный мим с паучьими членами, — оглушительно свистели, мяукали, выли, орали. В мгновение ока поляна вокруг замка Тьерри, словно огромная чаша, наполнилась ими до краев.
— Отдай Эттингов! — требовали передние, колотя в ворота и яростно царапая камень стен. — Выпусти Эттингов, кровопийца! Сегодня их, а завтра до нас доберешься?
И вся гуща леса рокотала, угрожая.
Углежоги, которые от рождения не мылись, отчего сверкали белками, словно черти, свалили столетнее дерево, проворно очистили от ветвей и его стволом ударили в ворота, разом выдохнув: «Ыр-р!» На холм, где некогда руководил штурмом Эд, круглощекие крестьянские сыновья внесли на плечах носилки из мягких ивовых ветвей. В носилках сидел старец Гермольд. Приложив ладонь к уху, он чутко вслушивался в грохот осады. За ним въехали единственные конные из всей массы осаждающих — Винифрид, который из-за ног, обожженных Тьерри еще в прошлом году, не мог ходить и которому крестьяне добыли лошадку у какого-то проезжего аббата, и Азарика на верном Байоне. Лесные люди настороженно косились на ее блестящий рыцарский панцирь.
— Вчера они там были живы, — уверяла она. — Я слышала их…
— Азарика, — сказал Винифрид печально, но твердо, — а я знаю Тьерри и его скорпионьи повадки. Если б той осенью ты не выбила из его руки меч, он покончил бы с нами еще тогда… Они мертвы.
— Итак, — решил слепец, — времени терять мы не можем. Вдруг к нему подоспеет подмога? Поскольку ты, Винифрид, согласен, мы пойдем на крайнее. Придется изжарить его, как перепела в горшке!
— Как перепела в горшке! — подхватили его приказание углежоги, медовары, лесорубы и дружно потащили из леса сушняк, обкладывая стены.
Взвился огонь, и запахло едким лиственным дымом.
Но ворота вдруг со скрипом раздвинулись. Оттуда ковыляли, торопясь, три сгорбленные, изможденные фигурки. Все умолкло, только в небе кружило потревоженное воронье.
Следом за пленницами вышел Тьерри, держа перед собой на пике развернутый свиток и выкрикивая:
— Я не виновен в их заточении, вот у меня приказ Эда…
Он не успел договорить. К нему протянулись десятки рук, корявых, выдубленных землей и навозом. Тьерри попятился, но было уже поздно. Они, как клешни, вцепились в его жилистое, вечно голодное тело, вырвали его глаза, отщипывали по кусочку, вкладывая в каждый щипок всю ненависть ко всем Тьерри в окружающем мире.
— Теперь по домам, — сказал Гермольд. — Мыши съели кота, и живо в норки!
— На Париж! — исступленно крикнул Винифрид, привстав в седле. — Пощиплем главного насильника! На Париж!
— Ты с ума сошел! — кинулась к нему Азарика.
— На Каталаун! — закричали углежоги из Сильвийского леса, который был на границе с Каталаунским графством и сильней всего страдал от бесчинств Кривого Локтя.
— На Мельдум! На Квиз! На Компендий! — требовали крестьяне, окрыленные легкой победой.
Каждый выкрикивал название замка своего притеснителя, и лес отвечал им рычанием: «Ыр-р!» Гермольд скомандовал добровольным носильщикам, и те подняли его легонькое старческое тело над толпой. Ссылаясь на свой опыт (участвовал в тридцати трех сражениях!) и на свое предчувствие (певцы ведь разговаривают с самим богом!), старец предупреждал, что лесным людям не выдержать натиска панцирной конницы, что нет у них ни таранов, ни баллист для осады замков…
— Лучше уж, — предложил он внезапно, — идемте в Лаон! Там Карл, посланный нам богом император. Говорят, он добрый, очень добрый…
— Карл Великий! — в восторге закричал народ, который мало разбирался в том, какой по счету из Карлов царствует. — Аой" наш великий Карл!
И напрасно Винифрид твердил, надрываясь, — на Париж, на Париж! Его уже никто не слушал, тем более что Крокодавл вздыхал подобно землетрясению: «Лаон! Лаон!» — и ему вторили все уроды.
— Отец! — подъехала Азарика к Гермольду. — Что ты задумал? Добр ли Карл или не добр, но ведь он же просто пешка! Зачем ты ведешь к нему этих простаков?
Гермольд помолчал, подняв незрячие глаза к солнцу.
— Иначе они станут громить замки, и это для них окончится хуже.
— Что же делать? — в отчаянии вскричала Азарика.
— А по мне, — махнул рукой Винифрид, — как раз бы и начинать с замков. По пояс влез — ныряй по горло! Пусть бы мы все погибли, но если б каждый убил по барону, перевелось бы их волчье племя!
Между тем замок Тьерри, который крестьяне набили хворостом изнутри и обложили снаружи, запылал так, что от жара жухла и сворачивалась молодая листва на опушке. Поток искр несся над головами, нужно было уносить Гермольда.
— Девочка! — обратился слепец к Азарике. — Выполни мою последнюю просьбу. Уходи! Уходи, пока не поздно, не для тебя это наше мужицкое глупое и святое дело…
Но она с болью в сердце ехала вслед по обочине дороги, стараясь не терять из виду колыхавшиеся над толпой носилки с белоголовым спокойным старцем. Мужики же не сводили с него глаз, при виде его доброй, слегка грустной улыбки умилялись и преисполнялись надеждой.
