и потому что ему нравился запах древесины. Он уже знал, что старика зовут Сулемани и что в мастерской он главный столяр. Все называли его Мзе [75] Сулемани, хотя лет ему было, наверное, пятьдесят с небольшим. Был еще мужчина моложе, помощник, то и дело оглаживавший блестящие смоляные волосы, собранные в хвост, но тем утром его в мастерской не оказалось. Молодого звали Мехди, от него обычно несло перегаром, точно он ночь напролет пьянствовал и явился на работу, даже не ополоснув рта. Порой он сжимал виски, будто у него раскалывалась голова, и Хамза думал, что с похмелья, наверное, сущая пытка заниматься такой работой: пилить, стучать молотком, забивать гвозди. Он вспомнил, как мучился офицер после очередной устроенной немцами попойки. Еще на складе был парнишка-подросток по имени Сефу, он шлифовал и покрывал лаком изделия, убирал мастерскую в конце рабочего дня. Порой ему приходил помочь младший брат, просто чтобы чем-то заняться и, может, продемонстрировать старательность, вдруг когда-нибудь подвернется работа. Это их Хамза видел в первый день во дворе: они тащили котел с лаком. Иногда Нассор Биашара тоже трудился в мастерской. Всю мебель в кабинете он сделал своими руками и теперь часто наводил лоск на декоративные безделушки.
Когда Хамза пришел в мастерскую, Мзе Сулемани слушал купца, чуть хмуря лоб; обычно на его лбу не было ни единой морщины, а выражение лица оставалось отрешенным и невозмутимым. Договорив со столяром, купец повернулся к Хамзе и протянул руку за ключами. Идем со мной, сказал он и тут же направился куда-то, не дожидаясь Хамзы. Тот посмотрел на столяра, но Мзе Сулемани равнодушно отвернулся.
Хамза нагнал Нассора Биашару уже в кабинете, прилегавшем к мастерской, и купец сказал — так, словно эта мысль сию минуту пришла ему в голову, хотя Хамза догадался, что он придумал это заранее:
— Тебе бы хотелось работать с деревом, так? Я видел, ты сюда не раз заглядывал. Я сразу понимаю, кому нравится дерево. Я заметил, как ты нюхал доски: это верный признак. В общем, на складе твои обязанности завершились. Я взял тебя, чтобы помочь: мне понравилось твое лицо, тебе была нужна работа, но справился ты хорошо. Уж не знаю, как ты ухитрился поладить с этим старым брюзгой Халифой, но он явно к тебе привязался, а на него это не похоже. Не хочешь ли поработать в мастерской? Можешь помогать Мзе Сулемани, он покажет тебе, что к чему. Он очень хороший столяр. Неразговорчив, но надежен, ты у него многому научишься, даже сам станешь столяром. Випи [76], что скажешь?
Предложение было настолько неожиданным, что Хамза в ответ лишь удивленно улыбнулся. Купец тоже улыбнулся и кивнул.
— С улыбкой тебе намного лучше, — сказал он. — Значит, тебе нравится эта идея. Мехди уже не вернется. Он совершенно запутался… Пьет, шляется, ввязывается в драки, вернувшись домой, колотит жену и сестру. Я не стал бы его держать так долго, но наши отцы дружили, и у меня не было выбора: я держал его ради них. Но на этот раз он, похоже, поссорился не с теми людьми, и его грозятся зарезать. Мать умоляет его уехать к родственникам в Дар-эс-Салам, как будто это спасет его от него самого. В общем, не знаю, чего ты ждешь, иди в мастерскую и приступай к работе.
Поначалу Мзе Сулемани поручал Хамзе простые задания: просил перенести детали мебели из одного конца мастерской в другой, подержать доску, пока он стругает или сверлит, а сам наблюдал за ним и давал указания. Хамза делал все, что ему говорили, и извинялся за малейшую ошибку. Столяр называл ему породы древесины: мкангази, красное дерево, мвиндже [77], кипарис, мзайтуни, олива. Он говорил: понюхай дерево, погладь доски, чтобы потом их узнать. Хамза задавал вопросы, не скрывая восторга, и через несколько дней заметил, что старик уже не взирает на него недоверчиво, как поначалу. В конце рабочего дня Мзе Сулемани лично убирал инструменты в ящик, запирал его на замок, а ключ прятал в карман. Потом закрывал окна и объяснял, в каком виде следует оставлять мастерскую. В конце дня он назвал Хамзу по имени — Хамза, завтра, иншалла, — и тот воспринял это как добрый знак: завтра приходи опять. Они обязательно делали перерыв на обед: Мзе Сулемани ничего не ел, но садился вышивать. Мысль о новом ремесле наполняла Хамзу воодушевлением, которого он не чувствовал ни от какой другой работы.
Он с таким восхищением рассказал Халифе о новой работе, что тот посмеялся и повторил историю приятелям на баразе, те принялись дразнить молодого человека, называли его фунди серамала [78]. Хамза, как раньше, поселился в бывшей парикмахерской в доме Халифы и вернулся к прежнему режиму: умывался в мечети, ужинал в кафе, иногда по вечерам сидел на крыльце с Халифой и его друзьями за разговорами о том, что происходит в мире. Правда, это продолжалось считаные дни. Как-то утром Би Аша подозвала его к двери дома и услала с поручением в кафе. Мальчишка, который обычно покупал им утром хлеб и булочки, не пришел, и она попросила Хамзу сходить в кафе. Она впервые заговорила с ним после той вспышки во дворе, но вела себя так, словно ничего такого не было. Возьми деньги и принеси из кафе хлеб и булки — иди. Это стало его ежеутренней обязанностью. Он стучал в дверь, молодая женщина выдавала ему деньги и корзину для хлеба и булочек. Вернувшись, он снова стучал в дверь и отдавал корзину. В обмен ему давали кусок хлеба и кружку чая на завтрак. Женщина окликала его, он подходил к двери, брал хлеб и чай. Он уже не называл ее мысленно служанкой. Она сказала ему, что ее зовут Афия.
Его отправляли и с другими поручениями: забрать мешок, корзину с продуктами, отнести записку родне или соседям. Иногда Би Аша звала его и просила сходить к кому-то из соседей, если им нужна была помощь. Тех же самых соседей она честила за спиной, перечисляла нанесенные ей обиды и постоянные их святотатства. Казалось, ее окружают сплошь святотатцы, и, отправляя к ним Хамзу, она читала отрывки из Корана — чтобы его защитить, надеялся Хамза. Она посылала его с этими поручениями в привычной резкой манере, точно имела полное право требовать этого от него. Халифа отказывался брать с него плату за комнату: получается, Хамза от него зависел и чувствовал себя обязанным ему. Хамзу это успокаивало, внушало ощущение, будто он член семьи, и он не возражал, что
