Следствием злосчастной придирчивости падре Исласа был случай с Луисом Гонсагой Пересом; он подогрел оппозиционные настроения падре Рейеса и внушил ему, что необходимо всерьез поговорить с приходским священником. По мнению падре Рейеса, все произошло из-за больной совести несчастного, и одолевающие бывшего семинариста мании, навязчивые страхи, тик, безусловно, возникли из-за жестокого обращения с ним падре Исласа.
«Однако как могло случиться, что, находясь под столь неоспоримым влиянием сурового наставника, Луис Гонсага (а для сеньора приходского священника этот факт очевиден) участвовал в сборище спиритов? И откуда родилась в нем открытая неприязнь к сеньору приходскому священнику?» — размышляет падре Рейес, по-прежнему пребывая в нерешительности.
«Видимо, одно другому не препятствует. Ведь немало девушек было доведено подобной придирчивостью до ужасных душевных пыток; и в минуту отчаяния они пали самым постыдным образом», — отвечает сам себе священник.
В дни, последовавшие за несчастным происшествием с Луисом Гонсагой, падре Рейес находился у изголовья юноши, чей мистический бред подтвердил его опасения, что именно неблагоразумная ревностность привела к временному помрачению, а может быть, и навсегда лишила рассудка сына доньи Кармен.
«Нет, — думает падре Рейес, — жестокость по может быть лучшим методом духовного руководства, а тем более для таких слабых натур, как этот гоноша, пли девушки, которым падре Хосе Мариа внушает необходимость отречения от всего мирского. Зачем? Затем, чтобы при первом же столкновении с реальностью они потерпели поражение? Затем, чтобы те узы, кои объединяют их с богом, были бы узами страха, а не любви? Вера не может быть истинной и нерушимой, если она основана на болотистой почве! На болоте тоски, содействующей расцвету всех недугов, тайных вожделений и двоедушия!»
Помешательство Луиса Гонсаги и болезнь сеньора приходского священника, сменившаяся внезапным приливом сил, побудившим дона Дионисио подняться с постели, не дали падре Рейесу возможности побеседовать с приходским священником и обсудить с ним методы духовного руководства падре-наставника. А позднее произошел ужаснейший случай с Дамианом и Микаэлой, еще более укрепивший страшную власть падре Исласа.
Да и как было ее не укрепить, если все селение увидело в этом случае явный пример предвидения? Не однажды, а многократно, и не с глазу на глаз, а публично падре-наставник утверждал, что Дамиан — позор селения и что по милости Дамиана все вкусят мерзости, будут лить кровавые слезы и не избегнут гнева господня. А что до Микаэлы, то с каким усердием падре Ислас пытался направить ее на стезю добра и сколь горько оплакивал тщету своих усилий! Не помогли ни советы, ни добрые внушения, ни строгие увещевания, ни предостережения, ни угрозы. «Ты погубишь не только себя, но и всю твою семью, и многие души погибнут по твоей вине… Горе тебе, из-за кого случится непоправимое… Тебе же не избежать насильственной смерти, которая вызовет ужас у людей» — так однажды сказал он ей и потом не уставал повторять.
Предсказание сбылось буквально — из-за того, что несчастная не вняла словам падре-наставника.
Осуществление страшного пророчества вызвало в памяти жителей селения многие другие случаи, происшедшие из-за того, что кто-то роковым образом не послушался предупреждений падре-наставника. Вспоминали примеры поучительных судеб, направленных на стезю благочестия «святым» падре Исласом. Дщери Марии пели славу своей конгрегации, руководимой «мудрым и добродетельным падре». Мрачные пересуды и толки еще более усугубляли всеобщую тоску и тревогу.
В хронике, которую можно было бы написать со слов обитателей селения, восхваляющих провидческий дар падре Исласа, первую главу заняла бы легендарная история Тео Парги, ревностной основательницы конгрегации и ее первой руководительницы. Женщина эта, воспитанная в довольстве, владела большим состоянием и собиралась вступить в брак с богатым соседом из Хучинилы; ее нисколько не трогали призывы тогда еще недавно прибывшего в селение падре Исласа, который воспылал желанием основать в приходе конгрегацию Дщерей Марии. «Бывают люди, коп упорствуют, не внемля обращенному к ним гласу божественного провидения, и не задумываются над тем, что эти призывы могут быть суровыми…» — «Вы будете призваны со всей суровостью, если все еще противитесь ступить на стезю, предначертанную вам господом богом…» — «Теофила, почему вы отрекаетесь от собственного имени, означающего «любимая богом», и предпочитаете пустую и мимолетную любовь какого-то смертного?..» Но день свадьбы приближался, прибыли свадебные дары, и наконец жених отправился в путь в сопровождении родственников, друзей и музыкантов, однако человек предполагает, а бог располагает: неожиданный ураган обрушился на путников, и молнией убило жениха Теофилы Парги; и она, раненная в самую душу, уже обращенная, сменила свои слабости на пылкое благочестие, довольство — на суровую жизнь; основала убежище для девочек-си роток, которое с тех нор стало ее домом, раздала остаток своего богатства беднякам, посвятила все свои силы учреждению конгрегации Дщерей Марии, сама жила как святая, и бог ниспослал ей дар, вызывавший страх во всей округе: она предсказывала людям смерть. Чаще всего этот дар проявлялся в ее сновидениях: как-то утром она поднялась и объявила: сегодня на заре, между двумя и тремя часами, умер такой-то. Тот жил далеко, на расстоянии многих дней пути, чуть ли не в Соединенных Штатах; и когда весть об его кончине прибыла, то оказалось, что он действительно умер в час, предсказанный Тоофилой. «Предупредите такого-то, — говорила она в другой раз, — чтобы не выходил но ночам». И действительно, с тем ничего не случалось, если по ночам он спокойно спал у себя дома. Скрип дерева — шкафа, сундука, баула — ей также служил предвестием; нередко бывало, что она видела близость смерти на чьем-то лице. «Он умрет в этом году… А такому-то лучше приготовиться к смерти заранее, он недолго проживет, кто знает, может, и месяца не протянет…» Теофила не могла, разумеется, долго выдержать столь великое напряжение всех телесных и душевных сил и, как нетрудно догадаться, позаботилась узнать о часе собственной смерти. «В этом году я уйду». «Сестры, — говорила она на ассамблее, — препоручите меня пресвятой деве, уже приближается декабрь». — «Но ведь ты вполне здорова», — отвечали ей. «Но я знаю, почему испрашиваю у вас сию милость. Препоручите меня нашей богоматери». На четвертый день девятидневных духовных упражнений в честь непорочной девы она добралась до убежища сильно простуженной. И все-таки поднялась к заутрене. Падре Ислас настаивал, чтобы она вернулась домой. «Скажите сестрам, чтоб не отменяли из-за моей смерти день нашего праздника». — «Ну зачем говорить такое, зачем говорить о смерти, это всего лишь простуда, которая пройдет, надо только поберечься». Чтобы не противоречить больной, хотя ее состояние не вызывало опасений, на шестой день ей дали причастие; на седьмой день она даже встала, температуры не было, и все повеселели, почувствовав облегчение, но вечером того же дня у больной началась агония, и в час ночи она умерла, а но селению разнесся аромат лилий.
Хотя и иным, но не менее назидательным был случай с Макловией Ледесмой, которая одной из первых вступила в конгрегацию Дщерей Марии и вначале отличалась своим ревностным отношением к святому делу. Но вдруг в один прекрасный день сняла с себя голубую ленту и серебряную медаль, потому что решила выйти замуж, и вскоре вышла, однако злоключения не заставили себя ждать: три года подряд они с мужем терпели неурожаи, какая-то заразная болезнь погубила все их стадо, два раза неудачно оборвалась ее беременность, и в довершение всего у Макловии обнаружились признаки душевного заболевания. Еще в начале замужества у нее бывали приступы смертельной тоски, которую никто и ничем не мог рассеять; после первой неудачной беременности у нее появилась мания преследования, она подозревала, что муж и его родные хотят ее извести; она призналась наконец, что ее преследует дьявол в образе падре Исласа, — ее стали сторониться как одержимую дьяволом, и это довело ее до полного помешательства. Во время второй беременности она отказалась принимать пищу, и вскоре произошла история, одно воспоминание о которой поныне заставляет содрогаться людей: однажды в воскресенье, в тот час, когда все были на рыночной площади, полуодетая Макловия выбежала на улицу и стала выкрикивать ужасные слова: «Горе тебе, забывшей бога ради человека! Я уже осуждена!..», «Посмотрите все, что со мной сделал падре Ислас, в обличии которого сам дьявол…», «Почему вы не убьете этого пса, падре Исласа, ведь он не кто иной, как демон в обличии падре!..», «Трусы вы все, как и этот мерзавец — мой муж…». Возмущенный народ начал забрасывать ее камнями, а Макловия посреди площади продолжала кричать уже что-то совсем невнятное, потом с ней сделались такие сильные судороги, что трое здоровых мужчин не могли ее удержать; лицо ее полиловело, язык защемился между зубами, на губах появилась пена. Окружающие, убежденные в том, что в нее-то и вселился демон, не знали, что делать: побить ее камнями или бежать от этого ужасного зрелища. И возобладала бы скорее жестокость, не вмешайся тут сеньор приходский священник; он велел отвести ее домой, и, едва переступив порог, она разрешилась от бремени мертвым младенцем. Жизнь ей спасли, несмотря на большую потерю крови, но с тех пор она лишилась последних проблесков рассудка; впавшая в идиотизм, она еще протянула года полтора; что-то бормоча, выпрашивала пищу, справляла нужду подобно животным, никого из родных не узнавала, и, наконец, как-то утром ее нашли мертвой на куче отбросов.
