Руабен молча слушал. Все, к чему он стремился, погибло, и он остался еще более одиноким, чем был, но теперь уж без надежды. Подошел Пепи и робко прижался к нему. Отец большой сильной рукой погладил его и прижал к себе единственное, что осталось от его семьи. И невольно пришла ему мысль, что и его семья принесена в жертву все той же царской гробнице. Он вспомнил ее огромную каменную громаду, которая поглотила тысячи жизней, разрушила множество семей, искалечила многие детские судьбы, отняла у невест любимых, у родителей — сыновей.
Руабен сидел подавленный и угрюмый.
А весть о его возвращении уже, сделав несколько кругов, обошла селение, и, когда кончились работы, запыхавшийся Бату обнял брата, неожиданно воскресшего из мертвых.
Пришли родственники, друзья, сельчане. На дворе расстелили циновки, и на них появились лепешки, огурцы, печеная рыба, финики, сушеное мясо. Нашлось и пиво. Печальному Руабену невольно пришлось принять участие в празднике в честь его возвращения. Он не успевал отвечать на множество вопросов, которые ему задавали. Но у всех был один общий вопрос, скоро ли кончат пирамиду? Будут ли еще требовать людей из общин?
Теплота, искренняя радость, с которой обращались к нему, растопили его горе, и немного забылся среди людей, на долю которых выпадало так мало радостей. Сегодняшний вечер казался им большим праздником. Потом они долго будут его вспоминать.
Хемиун, грузно ступая за факельщиком, морщился от застойного пыльного воздуха. Капли стекали с его лица, голую грудь щипал пот, смешанный с пылью. Платок, которым вытирался, был влажен. Иногда князь останавливался, отрывисто приказывал:
— Сгладить ступеньки пола… расширить проход, сделать больше отверстие для связи с наружным воздухом.
Начальник Ахет Хуфу с трепетной боязнью слушал и для памяти в указанных местах оставлял жирные знаки углем. И хотя Хемиун задыхался от жары, от спертого воздуха, он прошел весь намеченный пути. Три часа они поднимались по бесконечным коридорам, по мрачным узким ходам, заглянули в тупики, побывали в заупокойной камере, спускались по подземным ходам. И убеждались, что построена эта толща сплошного камня на тысячелетия.
Но вот они вышли на северную сторону, где был вход, и опустились вниз. Князь остановился и жадно вдыхал свежий влажный воздух с реки. Начальник и хранитель пирамиды, подобострастно склонившись, спросил:
— Как повелишь, досточтимый господин, следует ли поставить больше каменосечцев и доделать все?
Хемиун усмехнулся, холодно смерил глазами спутника:
— Его величество пребывает в крепком здравии, да будет он жив и могуч. Он не спешит в страну Молчания. Пусть работают человек пять. Дурной это знак — окончить гробницу, когда жив повелитель.
Хранитель пирамиды съежился.
— Будет исполнено, как ты сказал, мой господин.
Отдышавшись и посвежев, Хемиун отправился осматривать заупокойный храм. Здесь, в небольшом зале без потолка, стояли глыбы мрамора, из которых должны были делать статуи живого бога. Работы были только намечены, и Хемиун остался доволен.
— Не спеши с концом, отправь часть на отдых, оставь лишь скульпторов. Три десятка лет спешили так, будто гнались за нами боги зла, теперь не надо, — сказал будто с сожалением.
— Завтра, мой господин, будет исполнено, — заверил хранитель пирамиды, пригнув в поклоне полнеющий стан.
Хемиун отправился ко дворцу фараона, довольный тем, что больше не надо ходить в толщу Ахет Хуфу. Десятки лет жил он в напряжении. Дел наваливалось столько, что, казалось, они по силам только богу ремесла Птаху. И все же выполнен замысел, который считали невозможным. Могучая воля чати правила непреклонно и жестоко, не считаясь с жертвами. Главный виновник зла — он, Хемиун. Дядюшка Хуфу стоял в сторонке, только капризно допрашивал: скоро ли? Живой бог… А кто же он, Хемиун? Уж не богом ли зла Сетом его считают? От неожиданной мысли он даже остановился, с горечью сжал губы. А ведь верно. Кто же он, как не Сет, после моря зла, принесенного народу вот этим белым прекрасным чудовищем.
Измученный досадными мыслями, он пришел в царский дворец. Дяди там не было, он катался на реке. В тенистом садике присел, потребовал у слуги прохладного вина. Набродившись в духоте пирамиды и по жаре, князь устал. Подошел придворный вельможа, подсел.
— Здравия и благополучия тебе, светлейший князь! Да одарит тебя удачами Великий Птах!
— И тебе здравия и успехов, благоденствия твоему семейству! — ответил Хемиун.
— Наши успехи всегда одинаковы, — с достоинством поклонился придворный. — Я пребываю при нашем живом боге хранителем сандалий, вот уж двадцать лет минуло и знаю на ногах его величества каждый волосок, каждый ноготок. Не было такого случая, чтобы сандалии на благословенные ноги нашего повелителя, жизни ему, здоровья и силы, были не в пору или жали, или — не допусти до этого боги — натерли пальцы. Я счастлив от близости к живому богу и от щедрот ко мне, недостойному.
Хемиун, слушая его, думал:
«О Тот, мудрейший из богов! Как можно два десятка лет заниматься только сандалиями, пусть и царя, и при этом быть счастливым?» — рот князя презрительно скривился. Позабыв о собеседнике, он ушел в свои мысли. Ум разрушает счастье. Ищущий и подвергающий все сомнению ум не довольствуется тем, что имеет. Вечный поиск, вечное стремление к познанию, к абсолютной истине, никогда не достигаемой. В его бурной жизни ум был предельно нагружен прокладыванием новых, еще не знаемых путей, никем не проложенных. Но, раздираемый множеством забот, неурядиц и подчас неудач, сопутствующих большим делам, он был счастлив, как боец, побеждающий противников. Дело окончено. Ум свободен. Воля избавлена от испытаний. Неужели от этого он несчастен? Значит, без деяний, забот и трудных задач человек не может быть счастлив?
Позабыв о собеседнике, князь встал, пошел домой. Хранитель сандалий, оскорбленный суровым невниманием, неприязненно посмотрел вслед.
На другой день Хемиун отправился на своей дахабие вверх по Хапи. Непонятная тоска гнала его из дома. Напрасно жены соблазняли его нежными, зовущими взглядами. Он, более равнодушный к женщинам, чем другие, не видел их, занятый внутренним непорядком.
Весело похлопывал парус голубизной от северного попутного ветра, и дахабие мчалась навстречу волнам. Мерно журчала вода под веслами гребцов. Зодчий успокаивался под эти мягкие звонкие всплески и смотрел на зеленые берега, где шла оживленная суета. Води спала, и земледельцы старались задержать ее в бассейнах. В некоторых местах уже сеяли. Виднелись фигуры, широко разбрасывающие семена на пашне. По вечерам останавливались на ночь у берегов. Разжигали костры, слуги готовили пищу.
В одном месте, не успев отплыть, заметили необычную суету у плотины. Хемиун сам пошел узнать, что означала эта суета и тревожные крики. Идущий рядом кормчий спросил, когда они подошли к месту события, что произошло.
— Плотину прорвало, и весь запас воды ушел, а поля наши высокие.
— Что ж смотрите так плохо, лениво?
— Заново надо делать, мужей нет умелых и сильных. Деды строили, мы же лишь малость крепили слабые места.
— Что же о главном не радели? — спросил князь, хотя мог бы и не спрашивать, знал заранее ответ.
Старик посмотрел на князя, потом в сторону земледельцев.
— Смотри, великий господин, сколько калек. Что с ними сделаешь?
И Хемиун видел: один хромой, с искалеченной ногой, у другого рука безжизненно свисала, третий слабогрудый, кашляет, недолго протянет. У четвертого кисть изуродована, видимо, раздроблена когда-то камнем. Еще старики и подрастающие мальчишки — вот и вся сельская община. Он подошел к дамбе. Десятилетиями наметанный глаз, приученный мгновенно схватывать, сейчас увидел прогнившие плетни и опорные столбы, слабо связанные углы — работа малосильных людей. Старик, вздохнув, сказал:
— И камни есть наверху, хорошо бы сделать запор воде, да не мощны спустить. Пробовали — не вышло. Спешить надо, пока вода совсем не ушла.
Хемиун хотел было приказать слугам помочь крепить плотину, но в это время встретился с ненавидящим взглядом калеки, напомнившим о его непреклонной жестокости на Ахет Хуфу, и он, забыв, пошел к судну. Но что-то все-таки осталось, и он сказал кормчему:
— Возьми-ка парней покрепче и помогите сельчанам закрыть стены водоема.
Кормчий пошел выполнять приказ. Часа через три он сообщил, что стенки надежно укрепили широкими камнями. Община низко кланяется за помощь. Хемиуну стало как-то легче. Дахабие снялась с якоря и продолжала путь вверх по реке. Никогда еще князь не наблюдал так внимательно жизнь родной страны. И ее картины не радовали. Все оросительное хозяйство обветшало, особенно в плохом состоянии были бассейны и каналы для высоких земель. В былые времена земля росла, земледельцы отвоевывали ее у пустыни. Теперь она убывала от плохого полива, засухи и наступления песков. Женщины мотыгами не в состоянии были обработать ее, как следует полить и задержать воду. Урожаи были плохие.
