Князь улыбался небу и солнцу, шелестящему миру тростников. За их прозрачной завесой увидел белую цаплю. Лодка, уткнувшись в густую стену стеблей, остановилась. Цапля вертела головкой, вытягивала се, с любопытством разглядывала невиданного жители. Неподвижно сидя, Хемиун наблюдал за ней, дивясь совершенству тонких форм, плавности линий. Цапля перелетела на куст болотного растения и продолжила следить за пришельцем. Он осторожно взял лук, при целился. Но цапля словно дразнила его своей красотой. Он повернул лук, и стрела полетела в синеву.
— Живи и радуйся! Вам, птицам, надо меньше, чем людям, — прошептал он. — Ваш мир проще и справедливей.
Задумавшись, посмотрел в темно-зеленую толщу воды, теряющую прозрачность в глубине. В ней суетились разная мелочь, радуясь свету и теплу. Сновали мальки, юркие и смешные, стремились укрыться в листве от прожорливых пастей крупных рыб. Усмехаясь, подумал, что и в этом безмолвном мире идет борьба за жизнь между сильными и слабыми. И опять нахлынула тоски и отвращение. Непомерная усталость и пустота были и душе, словно ничего уж не оставалось притягательного для него.
Наблюдавший за ним слуга видел, как князь закрыл лицо руками, покачал головой, будто не соглашался с чем-то. Потом высыпал из белой баночки что-то в рот и, она, описав дугу, плеснулась в воду. Холодея от ужасной догадки, слуга поспешно греб к господину, а тот, теряя сознание, вывалился из лодки. Слуга в ужасе закричал, к нему поспешили остальные, сидящие на лодках недалеко. Трудно было положить тяжелое тело в легкую лодку. Стараясь держать голову над водой, пытались поднять его в лодку, но опоры для него не было, и он снова сваливался. В страхе и растерянности не знали что делать.
— Накинем веревку на грудь и так доведем…
— Что ты…
Но все-таки, накинув петлю на тело князя, потянули его за лодками, поддерживая голову над водой. И тут случилось то ужасное, что нередко бывало на Хапи.
Раздался душераздирающий вопль, и, захлебнувшись, смолк. Один из слуг исчез в бурных всплесках воды.
— Эмсех, Эмсех утащил.
Пригревшееся безобразное животное проснулось от шума, схватило добычу и, показав гребнистую спину, уплыло с поразительной скоростью. Спасти погибшего было невозможно.
Слуги лихорадочно гребли к берегу. Там осторожно освободили тело и положили на берег. Князь был мертв. Потрясенный кормчий промолвил:
— Осирис всемогущий! Что же ты не подождал? За что нам такое наказание? Никогда не было такой охоты! О мы, несчастные, как явимся?
Нарядная дахабие, похлопывая веселым парусом, понесла свой мрачный груз к городу. Люди угрюмо делали свое дело, в страхе ожидая наказания за случившееся.
Вечером на носилках понесли тело князя во дворец. Опередив их, бледный кормчий предстал перед княгиней. Сгорбившийся, стоял с опущенными руками, угрюмый и боязливый.
— Князю, моему господину, занедужилось? — спросила она, не допуская худшего.
— Нет, великая госпожа! Осирис взял его в свое царство.
— Как взял Осирис? Он же был здоров, когда поехал…
— Великий и добрый наш господин отказался от слуг и поехал один на лодке. Они видели, как он что-то проглотил из белой баночки и после этого упал на дно лодки.
Все еще не веря, пошатываясь, прошла она в кабинет мужа. Там у стены был небольшой ларец. Она открыла крышку. Той белой баночки не было. Вспомнился недавний разговор. Хемиун знал многие лекарства и часто обходился без врачевателей. Подавая жене какое-то снадобье от боли в животе, сказал, указывая на эту банку:
— Здесь сильный яд. Не бери ее в руки.
Рыдая, княгиня опустилась в кресло.
ЗАВЕРШЕНИЕ ЗАМЫСЛОВ ЖИВОГО БОГА
Много воды унес могучий Хапи в Великую Зелень с тех пор, как задумал строить свою гробницу фараон Хуфу. Навсегда ушла и его юность, прошла и молодость. На гладком лице фараона появились тени и морщины. Всесильное время не щадило даже живого бога. Как и у простолюдинов, поредели волосы, и в их некогда густой и черной массе появилась седина. Еще глубже и непреклоннее стали властные складки около суровых губ. Взгляд холодных глаз, казалось, пронизывал и замораживал. Но кто же мог осмелиться на Черной Земле смотреть на грозного владыку, когда даже придворные вельможи теряли сознание на приемах и не по этикету, как полагалось, а в самом деле.
Жизнь Хуфу клонилась к Западу, приближалось время ухода сына Гора к Осирису. Но у царя все сделано. Выросли дочери, выданы удачно замуж, сыновья давно занимаются государственными делами, и царь больше отдыхает. Никто до него (в этом он уверен) не обладал и не будет обладать такой безграничной властью. Все богатства страны принес он в жертву своей гробнице, ради нее сломал власть жрецов и принудил отдать много храмовых богатств. Многие тысячи цветущих жизней поглотила его гробница. Зато спокойно жили соседние страны, на земли которых не ступали полчища египтян. Лучше платить дань, чем видеть родную страну выжженной, а людей уведенными в рабство с руками, в жестоких колодках, вздернутыми над головой. После похода в молодости Хуфу не интересовался чужими странами. Но как он радовался, когда, наконец, наступило завершение великого строительства. Началась работа по удалению насыпей, по которым подвозились глыбы. Тысячи людей, сгибаясь под тяжестью корзин с землей, спускались вниз и поднимались наверх, чтобы снова наполнить их. И тогда с вершины начали облицовывать пирамиду треугольными шлифованными блоками. Самое же острие в виде небольшой гранитной пирамидки покрыли золочеными листами по граням. Освещенная вершина дивно сверкала, подобная второму солнцу. Утренний свет, играя на золотом острие, возвещал далеко о приходе нового дня. А когда солнце поднималось и лучи его, расширяясь, обнимали белый треугольник, пирамида казалась восхождением к небу, к богу Ра. Безупречно белый гигантский треугольник в белой рамке опоясывающих стен казался чудом на красноватом фоне пустыни. Вокруг него толпились пирамидки членов царской семьи и низкие мастабы знатнейших вельмож, желающих и на полях Иалу быть рядом с царем, продолжать такую же хорошую жизнь, какую даровали им справедливые боги. За оградой не спеша ведутся мелкие работы, их нельзя закончить, закончить их — значит, царю пора к Осирису, но он туда пока не спешит.
Вздохнули свободнее простые маленькие люди — неджесы, отпустили земледельцев в родные селения и от души все желали своему живому богу долгой жизни, ведь новый царь может затеять пирамиду еще большую. Снова писцы и жрецы погнали мужчин на укрепление дамб и плотин, на чистку и углубление каналов. Спешно поправляли обветшавшее хозяйство. Хороший урожай порадовал народ. Зазвенели песни и смех на берегах реки, но не во всех семьях. Многих детей отдавали матери за долги богачам. Страна спешила в короткой передышке поднять хозяйство.
Сын Солнца сидел в низком кресле и слушал шелест листвы. Год назад он отпраздновал свой Хеб-Сед — праздник Львиного хвоста. Далеко не всем царям удавалось до него дожить.
Праздник Хеб-Сед ведет свое начало с далеких времен, когда во главе племен стояли еще не цари, а вожди. От силы и ловкости вождя зависела жизнь и благополучие племени в охоте. С годами вожди утрачивали ловкость, быстроту и уже не могли вести удачно охоту или битвы с неприятельскими племенами. Одряхлевший лев — гроза всех зверей — не страшен даже шакалам. Так и старый вождь не способен одерживать победы, быть во главе своего племени. Хуфу раздумывал над этим древним праздником. Может быть, в очень далекое время это было и верно, когда люди жили охотой, рыбной ловлей, враждовали с соседями. В те времена после тридцатилетнего правления вождя торжественно убивали и праздновали избрание нового, молодого и сильного. Праздник Хеб-Сед — скорее праздник народа, избравшего самого сильного, самого смелого, чтобы вел он на охоту, на войну. Очевидно, не одно царское сердце трепетало при приближении этого праздника. А разве сам он пожелал бы, чтобы его сначала нарядили, а потом убили на большой площади на глазах его народа?
Слава великому Птаху, который поправил неразумных жрецов и внушил им мысль, что правитель с годами становится мудрее. А дряхлость тела — не помехи, ибо правитель, приобретая жизненный опыт, становится сильнее. Теперь в Хеб-Сед не убивают уже царей, а празднуют тридцатилетие его правления. Как и и старину, царю подвязывают хвост — знак могущества и власти. Царь с хвостом проделывает пробег — в доказательство жизненных сил и бодрости. Да и этот ритуал теперь не нужен. Народный старинный праздник сохранился, но ему придали новое содержание: царю привязывают бычий хвост как символ обновления его сил, После этого царь, могучий и энергичный, как бы вновь начинает свое правление.
Уже во времена Джосера жрецы изменили обычай. Царь Джосер в честь тридцатилетнего юбилея построил храм, и на нем есть великолепное изображение Джосера, бегущего с хвостом в свой Хеб-Сед. Это означало, что после тридцатилетнего правления царь так же бодр, энергичен и способен быть правителем, Теперь от правителя больше всего требуется мудрость, опыт. Зачем царю бегать быстрее всех? Мудрость и понимание приходят с годами. Царь должен править страной, а не бегать и лучше всех драться. Правитель должен заставить всех в стране подчиняться своим желаниям, своим планам. Самое главное — повиновение народа. Для этого нужна мудрость. Мудрость дается опытом, опыт приобретается годами жизни.
