Господи, что за кощунство?! Ишь, какое «преступление»: приказал спустить шкуру с какой-то там жидовки! Это ж отнюдь не самая страшная смерть – а потому можно считать, что к купчихе из проклятого Богом племени он проявил незаурядное милосердие. Но турки не оценили его благосклонного отношения к мерзкому Оруну, за вину которого расплатилась жена. В результате – позорная смерть, ждать которой уже недолго.
Ужас, какой ужас…
Нет-нет, что ни говори, а во время Хмельниччины казаки слишком мало вырезали этих проклятых иуд. Надо было истреблять их больше, еще больше, значительно больше!!! Тогда бы не осталось в его владениях ни того работорговца Оруна, ни его Ривки, ни их мерзких соплеменников.
А значит, у турок не было бы повода казнить украинского гетмана. Впрочем, содеянного не поправить – содранную шкуру на купчиху не напялить, из могилы не воскресить. И вскоре все закончится…
Э-э-эх, и почему бы ему не остаться в монастыре?! Ведь полтора десятилетия, проведенные за толстыми стенами, были едва ли не самыми счастливыми годами его незавидной жизни. Жил бы себе и дальше под именем раба Божьего Гедеона тихонько, спокойненько. Не усидел? Вот и получай, горемыка!..
Наконец приговор оглашен. Уже надменный палач подходит к нему, набрасывает на шею петлю и ведет пленника от городской ратуши к замковому мосту, словно овцу на заклание. Простые люди затравленно смотрят на невиданное зрелище, не осмеливаясь даже рта раскрыть. Впрочем, кто же отважится протестовать, если перед чтением приговора он сам покорно признал вину перед турецкими хозяевами, своими подданными и работорговцем Оруном в частности? Кто из обычных мещан или крестьян отважится заступиться за своего гетмана, который не мешал ненавистному Оруну продавать в гаремы зажиточных турок украинских девушек-красавиц?
А то, что работорговец не уплатил установленной пошлины… Что ж, значит, даже этот проклятый жидюга презирал украинского гетмана настолько, что решил обмануть на ровном месте! Турецкие хозяева признали правоту нечестивого Оруна, и теперь…
Да, они уже на середине моста, ведущего к замку. Промозглый ветер бросает в лицо пригоршни ледяного крошева, но он на это не обращал внимание.
Палач крепко привязал конец удавки к каменному зубцу изгороди, подвел осужденного к самому краю моста. Он обреченно глядит вниз… и кровь стынет в жилах от ужаса: а видит он там, внизу, далекую землю, расколотую рекой на два берега. И жизнь его вихрем летит перед угасающим взором. И видит он, как вверенная его заботам Украйна оказалась разделенной между Московией и Польшей. А в придачу и союз с турками… Турки – вот это и есть тот самый водный поток, который перерезал располовиненную перед тем Украйну…
– Пусть Великий Аллах сделает долгими дни повелителя правоверных, самого справедливого из всех, живущих на земле!
Тяжелый удар в спину – и он летит в пропасть, навстречу черному речному потоку, который змеится далеко внизу. Но пролетает ровно столько, сколько позволяет веревка. Падение тела в бездну сдерживает петля, резкий рывок и ужасная боль пронзает тело несчастного, слышен хруст ломающихся позвонков и рвущихся тканей, и сознание гаснет…
* * *
Палач перерезал веревку, труп полетел в Смотрич.
Через несколько секунд снизу донесся всплеск воды.
Все кончилось.
14 ноября 1759 г. от Р. Х.,
берег Рейна напротив скалы Лореляй
– Кароль! Каролик, ты здесь?
– Да, гетманыч!
– А хлопцы?
– Конечно, здесь! Мы все с вами!
– Ты не забыл передать маршалу де Брольи запечатанный пакет, как я попросил вчера? Это очень важно: ведь там – подробные инструкции относительно выхода на всех моих агентов без исключения. Негоже бросать такую разведывательную сеть на произвол судьбы…
– Конечно, не забыл.
– Молодец, благодарю. А как вы одели меня для этого путешествия?
– По-казацки, как вы и приказали.
– Дай-ка руку, пожалуйста.
– Да, гетманыч!..
– В голове туманится… Ничего не вижу…
Григорий почувствовал, как верный Кароль крепко сжал его холодную правую ладонь.
– Каролик, братец! Знаешь, что именно мне только что приснилось?
– Откуда же мне знать, гетманыч?
– Казнь Юрка Хмельниченка[53].
– Снова вы за свое?! – В голосе побратима слышалось негодование. И не зря: ведь за три с половиной месяца после тяжелого ранения в бою под Минденом[54] состояние Григория так и не улучшилось. Наоборот, он чувствовал себя чем дальше, тем хуже. Порой его охватывала депрессия, неудовлетворенность собой… и он начинал сравнивать себя с младшим сыном Зиновия-Абданка Хмельницкого.
Жалел, что он, гетманыч Орлик, отдал жизнь Франции, а не родной Украйне. Что, несмотря на все усилия, не стал настоящим лидером казацкой нации, а значит, и не был достойным памяти своего отца гетмана Пилипа Орлика. Покорных ему «синих шведов» и героическую казацкую сотню принудил сражаться на стороне коалиции, в состав которой входила ненавистная Московщина…
Да что там об украинском деле говорить, когда он не отомстил мерзавцу Ивану Неплюеву за смерть любимой когда-то Лейлы!
Очевидно, теперь на больного надвигался очередной рецидив той же изнурительной душевной болезни, которая грызла его изнутри.
– Ты не понимаешь, Каролик, братец мой названый!
– Это вы не понимаете, гетманыч…
– Нет-нет, я все понимаю, абсолютно все! Вспомни, сколько раз мы были буквально на мизинчик, на ноготок, на волосок от успеха… но так ничего и не добились?! Даже реставрацию короля Станислава Лещинского провели, а все равно…
Вдруг раненый резко напрягся, сжал руку побратима и протяжно застонал.
– Вам плохо, гетманыч?
– Где мы сейчас? – Григорий словно из омута вынырнул.
– Вас отнесли, куда вы и попросили: на берег Рейна.
– К скале Лореляй?
– Разумеется.
– Как бы радовался внук франкфуртского бургомистра Гёте, если бы оказался здесь…
– Иоганн Вольфганг?
– Ну да. Смешной мальчуган… Но из него вырастет личность.
– Разумеется, гетманыч.
– Мы бы вместе с удовольствием переплыли Рейн, чтобы взойти на самую верхушку этой скалы. Иоганн Вольфганг как-то рассказывал, какой прекрасный и величественный вид открывается оттуда. Ты как считаешь?
– Наверное, это в самом деле так.
– Опиши мне, какова она – эта скала?
– Вы и того не видите, гетманыч?
– Ничего не вижу. Перед глазами сплошной туман, в голове тьма…
– Красивая скала… даже в эту пору года. Заросшая кустами и деревцами вплоть до самой вершины. Сейчас листья желтеют и опадают, а вот весной здесь должно быть значительно красивее. Она возвышается над черной водой, словно огромный великан над толпой карликов…
– Жаль, что я этого не увижу… – печально произнес Орлик.
– Увидите, гетманыч! Как это – не увидите?! – негодовал Кароль, хотя и знал, что Григорий на этот раз прав. Ведь по всему было видно, что он угасает буквально на глазах.
– Тьма, Каролик, не увижу ничего.
– И не думайте!.. – зарычал побратим.
– Не возражай, пожалуйста. Я хочу умереть здесь, поэтому и попросил…
– Гетманыч!!!
– Оставь… Лучше запомни мою последнюю волю: похороните меня здесь…
– Гетманыч!..
В голосе телохранителя зазвенели слезы.
– Желаю покоиться рядом с местом, где мечтал основать Рейнскую Сечь. Хотел, чтобы казаки жили здесь по-настоящему свободными людьми, поступали по совести и справедливости… как когда-то на Запорожской Сечи! Не на нынешней… а на той, на которую мы некогда приезжали – помнишь?
– К кошевому Иванцу?
– К нему. Итак, похороните меня здесь…
– Не говорите такого, гетманыч!..
– Не перебивай. Похороните на этом самом месте, при дороге. Поставьте простой казацкий крест. Без надписи. Только шапку казацкую сверху положите.
Очередной приступ боли вновь принудил его застонать.
– Может, лучше бы вам помолчать?
– Ты лучше слушай, Каролик. Слушай и на ус мотай.
– Да, гетманыч.
– Итак, если напишете мое имя и титул, то боюсь, что когда эта земля отойдет пруссакам, они осквернят могилу. А так будут лежать мои косточки спокойно, пока крест не сгниет, а могильный холмик дождиком не размоет, ветерком не развеет.
– Вы и в самом деле этого желаете?
– Да. Чем я лучше простых казаков?
– Вы – гетманыч, сын Пилипа Орлика – сподвижника гетмана Ивана Мазепы, великого благодетеля нашей родной Украйны.
– Так, гетманыч, но…
Неуверенная улыбка неожиданно искривила губы раненого, и он проскрежетал: – Знаешь, Каролик… Когда-то один человек бросил в мой адрес поговорку: ни одного перекреста могилки не видно! Тогда я обиделся, а теперь вот подумал: он таки прав! Скромная могилка моя со временем сгинет…
– Гетманыч, как можно говорить такое?!
– Оставь, Каролик! Ты же знаешь, что моя матушка – Герциковна, а Герцики – род выкрестов.
