— Я передам это моему другу, который доставил вам радость. И все-таки на кладбище вы поперлись зря, простите за грубое слово.
— Может быть. Но я попала туда случайно. А зачем там оказался Шумов?
— Не знаю. Может быть, тоже радовался.
— А если прощался с соратником?
— Какая разница. Вы ведь уже отвергли его.
— Увы! Это оказалась не последняя наша встреча.
— Вы позволили назначить ему свидание?
— Он не нуждается в позволениях. Я же сказала — он появляется, когда его никто не просит, когда это ему нужно.
— И делает вид, что появился случайно?
— Ничего подобного. Он нашел меня в клинике. Вернее, ждал после работы.
— Вполне намеренно?
— Больше того. Целенаправленно.
— Интересно.
Софи допила вино.
— Вам еще предстоит узнать, насколько это интересно.
* * *
Этому разговору в домике при булочной предшествовали две встречи. Одна — в служебном кабинете Третьякова, куда Шумов приходил ночью, другая — в многолюдном сквере днем, но обе они носили конфиденциальный характер.
К Третьякову Шумов пришел с известной робостью, ибо не знал, как тот отнесется к внезапно возникшему предложению. Впрочем, внезапного ничего не было. Было лишь сильное чувство, некогда прочно привязавшее его к Максиму Пряхину, ладному, чуть горбоносому, что придавало лихости, парню, что когда-то за него, подростка-гимназистика, на улице вступился, потому что выше всего справедливость ставил.
— С чем пришел? — спросил Третьяков. — Чай пить будешь?
— Спасибо, нет.
— Экий ты… Чай не любишь. Ну ладно, мне больше будет. Давай говори.
— Не знаю, как вы отнесетесь…
— Да ты робеешь, что ли?
Шумов разозлился на себя и сказал твердо:
— Я предлагаю включить в цепочку Пряхина.
Третьяков задумчиво постучал пальцем по стакану.
— Смелое предложение.
— Отклоняете?
— Еще ничего не слышал, кроме фамилии. Говори.
— Начать можно вроде бы случайно…
— Ну, с ним не схитришь. Не тот человек.
— Я его хорошо знаю. Ему ни приказывать, ни упрашивать… Ему нужно дать возможность самому решить.
— Хорошо. Встретились. Дальше что?
— Говорю: «Хоть и ушел ты, Максим, хочу по старой дружбе услугу оказать. Сестра твоя близка к темным и опасным людям. Как бы они ее под удар не подставили». Он не верит. Тогда я: «Если хочешь, можешь проверить». И говорю о рейсе.
Третьяков слушал непроницаемо.
Шумов изложил детали.
Третьяков помешал в стакане давно растаявшие сахарные крошки.
— Не нравится? — спросил Шумов.
— Разберемся. Первое возражение. Заход очень дальний. Представь свою цепочку — Пряхин, сестра, офицерчик этот, может, еще кто… Ненадежно. Долго до Техника добираться.
Шумов молча признал, что долго.
— Если сестра никакого отношения к банде не имеет, тогда как? Это второе.
— Такую возможность я учел. Все равно передаст, чтобы узнать правду.
Третьяков посмотрел на него внимательно.
— Ладно. К сестре потом вернемся, если только они не разошлись совсем.
— Третье?
— Пусть так.
— Уверен, что не разошлись. Установил, она бывает в доме Муравьевых. Потому и подозрительна эта брачная история.
— Четвертое. Сам твой друг. Я его мельком на кладбище повстречал.
— Говорили с ним?
— Перекинулись парой слов.
— Враждебно настроен?
— Не забегай. В себе он не разобрался и напороть любую горячку может. Понимаешь? Он сейчас сам себя не знает. Это опасно. А разговор ваш скорее всего сложится так… Не возражаешь, если я продолжу?
Шумов пожал плечами.
— Ты ему о рейсе, о деньгах. А он в ответ резонно: «Что же ты, дорогой, очки мне втирать пришел? Сестру пожалел? Нет, брат, ты пришел свое дело делать и хочешь меня использовать. А я вам не товарищ больше. Так что иди ты… со своей методикой. Как повелись вы с буржуями, так и запахло от вас хитростями буржуйскими!»
И Шумов ясно услыхал эту фразу, повторенную с интонациями и голосом Максима. Да, такого от него ожидать можно. Третьяков характер уловил безошибочно.
— Потому на сегодняшний день я против. Пряхину устояться надо. Тогда ясно будет, во что его бузотерство вылилось и можно ли доверять ему. А сейчас ты, прости, по-интеллигентски к нему подходишь, по-книжному.
— Может быть.
Шумов наклонил голову.
«А если бы Максим иначе сказал: „Эх вы, конспираторы! Чего хитрите? Не можете без Максима обойтись — скажите прямо. Что ж Максим, по-вашему, откажется помочь бандитам головы поскручивать! Давайте на чистую!“»
Так думал Шумов, но и «повелись с буржуями» могло прозвучать, могло.
Значит, нельзя рисковать.
Третьяков улыбнулся.
— Понимаю я тебя. О друге ты думал. Понимаю. Но сейчас о деле, вот главное.
— Вы собирались к сестре вернуться.
— Да, собирался. Вот о ней ты совсем иначе думал.
— Не понимаю.
— К ней ты как относишься?
Шумов снова пожал плечами.
— Собственно, никак. Я ее не знаю фактически. Только со слов Максима.
— Короче, неопределенно-недоброжелательно?
Андрей подумал и согласился.
— И человека, так мало тебе известного, ты включаешь в цепочку?
— Да ведь ей роль отводится, собственно, механическая.
Третьяков поводил ложечкой по дну пустого стакана.
— Механическая, — повторил он неодобрительно. — Но она-то человек живой. Может, она к нам сейчас поворачивается…
— Не думаю.
— Ты знать должен, а не из домыслов исходить. Жизнь фантазировать не позволяет, потому что любую фантазию может опередить. Брат был наш, да ушел. Почему же сестра к нам повернуть не может? Война-то гражданская, по убеждению, а не по родственному признаку. И не кончилась она, изменилась только. Раньше территории отвоевывали, теперь людей.
— Вы сами говорили: главное дело — операция.
— Говорил. И план мы разработали коварный. Но для кого коварный? Для врага. Его обмануть должны. А просто человека, о котором толком и не знаем ничего, как подсадную утку использовать нельзя. Обман — это оружие обоюдоострое. Можно и самому порезаться. И вообще, брат, от вранья душа ржавеет. У того, кто врет. А обманутого и погубить ни за что можно. Вот такая механика получается…
Шумову было неловко.
«В самом деле, разгадай они наш замысел, этой Татьяне головы бы не сносить. Прав Третьяков».
— Ну, ладно. Это я в порядке политработы. А по операции на подлинного врага выходить нужно. О медицинской сестре думал?
— Думал.
— И как?
— На меня она крокодилом смотрит. Но если крокодила за хвост ухватить да развернуть…
— Куда? — удивился Третьяков.
— В нужную сторону.
— Каков храбрец! — И Третьяков рассмеялся. — А ты знаешь, что у крокодила от головы до хвоста три аршина, а от хвоста до головы шесть?
— Это какая-нибудь притча?
— Можно и так считать.
— Нелепость, по-моему.
— Почему? А в жизни как? От рождества до пасхи четыре месяца, а от пасхи до рождества восемь. Анекдот такой был. С бородой, как говорится.
Теперь и Шумов, немного обиженный, улыбнулся.
— Я-то при чем здесь?
— При том, что крокодила за хвост таскать опасно. Вдруг побольше окажется, чем ты думал. Крокодилу лучше в глаза смотреть, кто кого перехитрит. Она на тебя с недоверием смотрит, а ты к ней с полным доверием, чтобы ее недоверие рассеять. А для этого гарантия твоим векселям нужна.
— Гарантия, Иван Митрофанович, есть.
— Что за гарантия?
— Самойлович.
— Тот, что Науму неудовольствие выражал?
— Он. Я эту личность под большой лупой рассмотрел.
— Что увидел?
— Интереснейшие вещи, — сказал Шумов с гордостью. — Во все времена Самойлович поддерживал связи с преступным миром. Не исключение и Техник. И я почти уверен, что к смерти Наума он имеет прямое отношение. Наума убили, как только он вышел на финансовые махинации Самойловича.
— Возможно, — остановил жестом Третьяков, — но факты?
— Контакты Самойловича с Техником установлены неопровержимо.
— Вот это уже серьезно.
— Это одна ниточка, — Торопливо продолжал Шумов, — а другая ведет прямо в банк.
— Ну!
— У Самойловича есть жилец. Он работает в банке. Наверняка через него Самойловичу стало известно о проверке, которую проводил Наум.
— Похоже.
— Остается, чтобы этот жилец «узнал» о будущей перевозке денег. А я направлю к Самойловичу Техника.
— За — подтверждением?
— И он подтвердит.
— Это хорошо, — сказал Третьяков с удовольствием. — Что, Андрей, хорошо, то хорошо!
* * *
Софи шла сквером, что возле клиники, после очередного дежурства, когда увидела Шумова.
Шумов стоял у фонарного столба, прямо на ее пути, с тросточкой, с цветком в петлице и в новом костюме песочного цвета.
