От таких размышлений Куробэй все более ожесточался.
На следующий день к нему зашел один из тех, кто накануне присоединился к сторонникам обороны замка и остался в зале. Он сообщил, что идея обороны замка переросла в идею коллективного самоубийства. Причем высказал эту новую идею сам Кураноскэ, — как заметил самурай, не скрывая прорывающегося возмущения. Из его рассказа выходило, что многие все еще не примирились с такой перспективой.
— Ну не чудно ли? — нахмурил густые брови Куробэй. — Только вчера еще с такой убежденностью говорил одно… Почему же он больше не хочет оборонять замок?
— Он толком не объяснил. Говорит, что это будет воспринято как отказ подчиниться воле властей, а самоубийство не есть неподчинение. Потому, мол, и избираем этот путь, чтобы беззаветной преданностью верноподданных воззвать к властям, взыскуя справедливости. Сделаем, мол, все вместе сэппуку у главных ворот замка и тем самым донесем наше прошение. Я просто не знаю, как мне теперь быть, — заключил юноша, который, судя по всему, и впрямь впал в отчаяние.
Для юнца с горячей кровью, охваченного всеобщей истерией, такие речи были весьма показательны. Оборона замка открывала радужную перспективу, которая подогревала пыл самураев, давая им возможность проявить отвагу в бою. Само собой разумеется, вспороть животы только для того, чтобы донести до властей прошение, было куда менее заманчивой перспективой.
Именно на это и рассчитывал Кураноскэ. Ему нужны были не те сподвижники, что готовы были примкнуть к партии действия, влекомые краткой вспышкой гнева и негодования или горячечной отвагой. Здесь требовалось хладнокровное мужество, которое позволило бы выжидать столько, сколько нужно, пока не придет урочный час. Подлинное мужество, которое позволяет спокойно встретить смерть без излишней бравады и особых приготовлений. А без того можно ли было рассчитывать делить с ними горести и невзгоды, пока не настанет тот час — а ведь до той поры может пройти и два, и три года?..
Впрочем, молодым самураям не под силу было проникнуть в тайные замыслы командора. Что касается Куробэя, то у него действия Кураноскэ вызывали все большее недоумение и подозрение.
— Просто не понимаю… Что он имеет в виду? И все эти разговоры о добровольном массовом самоубийстве… Скорее всего, ничего такого не произойдет. Не может же человек до такой степени менять свои установки! Когда первое потрясение пройдет, он должен постепенно успокоиться и прийти в себя.
— Возможно, вы правы, — вяло усмехнулся юноша.
Куробэй был уверен, что правильно истолковывает ситуацию. В то же время он стал догадываться, что устраняться от дел еще рано. Как ни странно, у Кураноскэ, у этого немудрящего «Светильника в ясный день», видимо, был тайный план, а его самого, Куробэя, он неспроста сейчас хочет исключить из игры — что-то у него есть на уме, и нельзя недооценивать этот факт.
К счастью, дружинники, кроме небольшой группы, сейчас как будто бы в основном отшатнулись от Кураноскэ. Только того и надо было Куробэю, который по здравом размышлении решил несмотря ни на что остаться на посту и продолжать пока исполнять свои обязанности.
Кураноскэ встретил это известие спокойно, полагая, что совсем неплохо иметь опытного советчика в деловых вопросах. Что касается общего курса действий, то тут он, в отличие от прошлых лет, полагался теперь только на собственную инициативу и не намеревался позволять кому бы то ни было вмешиваться. Куробэя такое отношение не устраивало, но он решил на время затаиться и внимательно понаблюдать за происходящим.
Удивительным представлялась твердая уверенность в своих действиях, которую демонстрировал Кураноскэ, его готовность принять любой вызов, и непревзойденное умение справляться с трудными делами. До сей поры не только Куробэй, но и многие другие самураи видели в Кураноскэ всего лишь любимца счастья, которому повезло занять место предводителя самурайской дружины по праву рождения. Наблюдая теперь с удивлением жесткую манеру Кураноскэ, казалось, ставшего совсем другим человеком, все они невольно проникались чувством глубокого уважения.
Каботажный корабль, выйдя под вечер из осакской бухты, несся под парусами по волнам, озаренный лучами заката. В пассажирском трюме купцы и путешественники, собравшиеся из разных краев, посмеиваясь, болтали о всякой всячине.
— Господин Накамура… Извините, вы случайно не тот самый Ятанодзё Накамура будете? — странно изменившимся голосом спросил один из пассажиров, и все с любопытством повернулись к нему. Человек, произнесший эти слова, был высокого роста, с виду похож на ронина. На корабль он вбежал перед самым отплытием. Картинно сбросив на палубу сундучок с доспехами, он до сих пор сидел с отсутствующим видом, не размыкая уст, и даже не улыбался, слушая байки, которыми громко обменивались пассажиры. Похоже, он давно был в дороге и порядком пообносился. В обличье его было какое-то внутреннее достоинство и неприступность, что заставляло прочих пассажиров держаться от незнакомца на почтительном расстоянии.
Когда ронин вдруг заговорил, все остальные посмотрели на него с любопытством. Дело в том, что тот ронин, к которому обращался первый, преспокойно спал, привалившись к борту и обхватив руками древко короткого копья. Отсвет вечерней зари падал на лицо спящего, которое выглядело страшно уставшим.
— Господин Накамура! — снова позвал первый ронин, но тот и не думал просыпаться. Пилигрим, возвращавшийся из паломничества в храм Исэ, в сердцах уже хотел было растолкать соседа, но первый ронин его опередил. Однако стоило ему только протянуть руку и коснуться спящего, как тот мгновенно вскочил и обхватил дерзкого за плечи, но тут же, в свою очередь, вытаращил глаза, вглядываясь в лицо, казавшееся таким знакомым.
— Ага! — воскликнул удивленно второй ронин, узнав первого. — Да это же Исэки! Вот уж неожиданная встреча! Да, и впрямь давненько не виделись!
Оба растроганно смотрели друг на друга, и глаза их от чувств туманились слезами.
— Ну, никак не думал тебя тут повстречать! Это же сколько лет прошло!
Мужчина, которого назвали Исэки, только кивнул в ответ.
— Тоже в Ако путь держишь?
— Ну да, конечно. И ты туда же? Говорят, вот-вот начнется осада замка. Эх, вот дела-то!.. Ну, хоть старого товарища встретить довелось… И где же ты обретался? Что, в Киото? Вот как? А супруга? Что, оставил ее в столице? Вон оно что… Я тоже мать-старушку поручил заботам сына. Что уж там… Жили-то мы все вместе, только я ему как отец не слишком был полезен… Ха-ха-ха… А ведь и впрямь давненько мы не виделись! Восемь лет? Неужто и впрямь так долго?! Я ведь, бывало, и собирался тебе весточку послать, да знаешь, как оно бывает…
Старые приятели беседовали вполголоса, но их попутчики и так догадались, что эти два ронина из рода Асано, срочно возвращаются домой по призыву командора. Только теперь все могли оценить и то, что всех пожитков у первого ронина и было, что состарившийся на службе в мирное время сундучок с доспехами да короткое копье. Тотчас же стихли оживленные рассказы. Пассажиры, потихоньку переговариваясь, не сводили глаз с двух ронинов, которых судьба в этот трудный час свела вместе на борту корабля. И в эти края уже долетели слухи: повсюду толковали о том, что в Ако скоро начнется война. Для пассажиров по воле случая встретиться в море с ронинами, которые направляются отсюда прямо на поле боя, было удивительным и незабываемым приключением.
На борту среди пассажиров была и прелестная незнакомка, доставившая столько хлопот Хаято в ту достопамятную ночь в Сагамино. Из-за плеча ближайшего соседа она, широко раскрыв свои ясные глазки, вглядывалась в двух ронинов.
— Что-то душно здесь, — сказал Исэки, — может, поднимемся наверх, пусть морским ветерком обдует? Там и поговорим.
Оба самурая вышли из трюма, прихватив все свои пожитки. Исэки нес сундучок с доспехами, Накамура — короткое копье и неказистую банную подстилку.
— Так что же все-таки, будут они оборонять замок или как?
— Вишь, ронинами стали, а тоже — услышали молву да, видать, и поспешают теперь в Ако. Настоящие-то самураи, поди, не так выглядят, — с любопытством переговаривались между собой пассажиры.
Затем беседа перешла на другую тему и все стали обсуждать кару, постигшую род Асано. Каждый спешил выложить все, что только успел узнать из разнообразных слухов.
Незнакомка, посмеиваясь, встала и вышла на палубу. Вечерняя заря уже померкла в облаках, и очертания острова Авадзи смутно проступали черным пятном над гладью вод. Недалеко от корабля на песчаном берегу там и сям горели огни, отбрасывая блики в море. Женщина, тихонько поправляя белой рукой прическу, слегка пострадавшую от легкого ветерка, оглянулась по сторонам, ища взглядом ронинов. Те сидели скрестив ноги на носу судна. Сделав вид, что просто смотрит на воду за бортом, женщина подошла поближе к ронинам с подветренной стороны, чтобы слышать, о чем они говорят, и там замерла, неподвижная, как тень.
