Среди толпы к нему пробрался монах в грязном поношенном одеянии. Воздев руки и прикрывая себя крестом, он подошел к Григорию и, заслонив его, воскликнул:
– Опомнитесь, люди! Что вы делаете? Неужто хотите взять на душу тяжкий грех?
– Кто ты такой? – воскликнули из толпы.
– Убирайся вон, бродяга! – Татищев схватил монаха и подтолкнул обратно, остальные злорадно зашипели вслед.
– Я чернец Варлаам, давно знавший этого человека!
Григорий из последних сил приподнялся на локте, услышав знакомый голос. Все лица плыли перед его взором словно в тумане. «Варлаам, помоги мне», – прошептал он, ибо силы его стали оставлять.
Один из мятежников поднял копье и, поглядев на Татищева, спросил:
– Позволь боярин, я посажу на кол этого безродного монаха.
Варлаам отошел в сторону, прикрывая себя крестным знаменем. Но боярин решил не проливать крови еще одного человека, как того немца, которого закололи мечами за то, что тот поднес Григорию спирта.
– Оставь его, – проговорил он, потом обернулся к монаху и сказал, – убирайся вон, если тебе дорога жизнь.
Варлаама схватили за ворот и вытолкали за ворота, время от времени давая ему подзатыльники. Монах, вытирая катившиеся по щекам слезы, бессильно упал на пыльную землю и, взглянув на небо, проговорил: «Господи! Что же творится?»
А в это время над Григорием склонились озлобленные лица бояр, один из них схватил его за голову, сильно ударил о каменные ступени и спросил:
– Кто ты такой? Отвечай.
– Я… – каждое слово давалось с трудом, – меня зовут Григорий… из рода Отрепьевых… Мой отец Богдан Отрепьев…
На него со всех сторон с новой силой посыпались удары. Блуждающим взором он взглянул на людей, потом перевел взгляд на голубое небо, сквозь пелену он услышал обвинения:
– Латинских попов привел, нечестивую польку взял в жены, казну московскую полякам раздавал!
Кто-то больно стукнул его кулаком по голове и Григорий закрыл глаза, потеряв сознание. Внутренним взором он увидел яблоневый сад, в котором цвели деревья, поля, покрытые мягкой зеленой травой и залитые лучами солнца. Он видел себя в длинных белых одеяниях, красивым как и раньше. И видел он, как по мягкой траве к нему, раскрыв ручки для объятий, бежал, переставляя босые ножки, маленький мальчик с рыжими волосами. Слышал он, как мальчик, подбежав к нему, повис на шеи и проговорил:
– Папа.
А среди садов к ним шла в красивом белом платье молодая женщина, но образ той, которую взял в жены, Григорий не видел. Перед ним точно ангел возник образ Анны – единственную, которую он любил в глубине души.
Постепенно сознание вновь вернулось к нему. Молодой человек медленно приоткрыл глаза и увидел яркий свет, падающий на его лицо. Незаметными движениями пальцев он взял маленький камешек, что валялся подле него.
Татищев склонился над ним и проговорил:
– Жив еще, подлец.
– Собаке собачья смерть! – прокричал кто-то из мятежников.
Среди толпы вырвался боярский сын Григорий Валуев с пистолетом в руках. В этот момент, длившийся несколько секунд, Григорий Отрепьев увидел перед своим взором всю жизнь, во рту почувствовал привкус материнского молока и услышал из глубины памяти колыбельную, которую много лет назад напевала ему мать: «Мой красавец сыночек, будешь чистым у меня, будешь ясным у меня». Он закрыл глаза, из глаз покатились слезы. Он тихо заплакал – возможно, последний раз в жизни.
Валуев направил на него пистолет, проговорив:
– Что толковать с еретиком: вот я благословляю польского свистуна!
Раздались два выстрела в живот, и стая птиц с криком взметнулась в воздух.
Заговорщики, кто с топорами, кто с копьями, ринулись добивать дергающееся в предсмертных судорогах тело бывшего царя. Его кололи, секли мечами. Один из толпы схватил топор и с размаху ударил им по голове мертвого человека: раздался хруст костей, из рассеченного черепа вытек мозг. Остальные с гиканьем и улюлюканьем сняли с Григория одежду и мертвого, обнаженного за ноги поволокли по пыльным улицам Москвы к Лобному месту, на потеху всему народу. Остановившись подле ворот Вознесенского монастыря, они призвали инокиню Марфу, чтобы та еще раз подтвердила свое признание. Хитрая женщина вытащила из широкого рукава маленький портрет, на котором был изображен мальчик лет восьми с бледным, болезненным лицом – ничего общего с некогда красивым Григорием Отрепьевым.
– Вот мой истинный сын, погибший в Угличе, – воскликнула она, показывая всем собравшимя портрет, – имя, данное сыну от рождения было Уар, а тот, кто сидел на троне, не являлся моим сыном, для меня он был чужим человеком.
Инокиня, некогда получившая столько милостей от молодого царя, с брезгливостью посмотрела на его обезображенное тело.
Теперь, удостоверившись в своей правоте, мятежники, окруженные толпой зевак, притащили мертвое тело на Лобное место и бросили его в пыль, рядом положили тело Басманова, такое же обнаженное и изувеченное.
В то самое время, когда мятежники забивали ее сына, Варвара вошла в просторную горницу их нового дома, который они недавно купили на те деньги, что тайком отсылал им с пастушкой Григорий. Вдруг полка с горшками отвалилась от стены и с грохотом упала на пол. Варвара замерла, ее руки опустились, чашки, что она держала, разбились на мелкие кусочки у ее ног. С криком отчаяния женщина упала на землю и зарыдала, прикрыв голову руками. На шум прибежал Василий. При виде рыдающей матери, он испугался и склонился над ней.
– Матушка, что с тобой? Почему ты плачешь? – спросил юноша.
– Поезжай в Москву, сын мой. С Гришенькой беда.
– Какая беда? О чем ты?
Но Варвара не отвечала; чувствовала она материнским сердцем, что с ее старшим, любимым сыном случилось несчастье.
В тот же день, взяв заводную лошадь, Василий галопом помчался по направлению к Москве, как и сказала мать.
Первый день тела царя и боярина пролежали на пыльной земле. Зеваки выходили из своих домов, дабы вдоволь потешиться над этим страшным зрелищем. Спекшаяся кровь почернела на солнце, на ее запах слетались мухи. Сквозь толпу протиснулся, работая локтями, Иван Хворостинин, которому удалось сбежать из дворца и спрятаться в одном из постоялых дворов. Теперь же он, бывший кравчий, подошел к телу царя и, склонившись над ним, достал из седельной сумы флягу с водой, намочил платок и принялся вытирать с мертвого грязь и кровь. Народ взревел, послышались крики и проклятия в адрес молодого человека, кто-то бросил в него камень, попав в руку. Повернувшись лицом к собравшимся, Иван поднял руки, как бы приказывая всем замолчать. Сотни глаз уставились на него.
– Что же вы сделали со своим государем, которому сами же перед Богом давали присягу!? – воскликнул он сильным, зычным голосом. – Да, я вас всех спрашиваю! Когда вы были искренни в своих действиях: когда целовали сапоги царя, ища милостей, или же когда, не получив этих самих милостей, пинали и плевались на его обезображенный труп? Будьте честны хотя бы сами с собой. И не надо злорадствовать! Вы убили человека ни за что!
Из толпы донесся злорадный хохот. Некоторые потехи ради принялись плеваться в сторону Ивана, который стоял словно истукан, не делая ни шага в сторону.
– Ну-ну, сосунок! А ну-ка иди отсюда. Правдолюбитель нашелся! – крикнул один из служивых людей и больно стукнул его по бедру.
Прикрываясь от ударов, молодой человек решил бежать, но не успел: верхом на коне в окружении бояр и стрельцов на площадь выехал Василий Шуйский. Взглянув сверху вниз на юношу, он проговорил:
– Так ты и здесь решил мутить народ? Стража! – на его крики сбежались несколько охранников. – Свяжите его и отправьте в темницу!
Несколько крепких рук схватили Ивана, скрутили его руки и, связав их, повели его в сторону московской тюрьмы. Позже, Шуйский прикажет сослать молодого человека в дальний монастырь.
В этот страшный день 17 мая вместе с Григорием и Петром были жестоко убиты пятьсот двадцать четыре поляка, среди которых были женщины и подростки. Марину Мнишек как предсказывал Григорий заговорщики не тронули. Мечась в одиночестве по дворцу, молодая царица вбежала на женскую половину, где обитали остальные дамы. Будучи маленького роста ей удалось спрятаться в широкой юбке одной из своих фрейлин. Перепуганные женщины ждали своей участи.
Послышались треск и грохот разбиваемых дверей. Наконец, мятежники, изрядно до этого хлебнув вина, вбежали к женщинам и словно голодные волки накинулись на них. Хватая прекрасных дам за руки и волосы, они сдирали с них роскошные одежды и, натешевшись вдоволь, убивали. Марину также как и остальных изнасиловали под громкие крики испуганных женщин и гоготания мужчин. Но поднять руку на бывшую царицу никто не решился. Вместо этого заговорщики схватили ее за волосы и потащили обратно в опочевальню, где она с мужем делила ложе. Бросив ее на пол, один из бояр воскликнул:
