По выезде из Люцерна наши странники в течение нескольких часов благополучно продолжали свой путь. Дорога хотя и затруднялась спусками и подъемами, была замечательна своими пейзажами, какими насладишься лишь в Альпах: скалистые ущелья, зеленые долины, широкие озера и бурные потоки, также встречающиеся повсеместно на всех прочих взгорьях, тут соседствуют с ошеломляющими, завораживающими гигантскими ледниками, зрелищем коих насладиться более не удастся нигде.
Тогда был не тот век, чтобы красота и великолепие ландшафта заставляли часами любоваться путешественника или местного жителя. Для последнего самые живописные виды казались обыкновенными, потому как за ежедневными делами и заботами они попросту не замечались, а путешественник, быть может, видел более опасностей, чем красот, в незнакомой стране, и чаще заботился о том, как бы в целости добраться до ночлега, пренебрегая удовольствием полюбоваться величием картин, представляющихся его взору по дороге к месту отдохновения. Однако же наши купцы всю дорогу восторгались окружающими их видами. Дорога пролегала по берегу озера, иногда низом по самому его краю, а иногда, на большой высоте, виясь по склонам гор над глубокими пропастями, которые ниспадали к воде подобно высоким крепостным стенам ко рву. По временам попадались им места и более приятные – косогоры, одетые в пленительную зеленую свежесть, уединенные долины с пажитями и нивами, гремящими ручьями, которые как бы резвясь мелькали промеж хижин до подножия холма, украшенного виноградом, и, наконец, достигнув берега с готической часовенкой украшенной шпилем, умиротворенно сливались с озерною гладью.
– Этот ручеек, Артур, – сказал старший из путешественников, когда они остановились, чтобы полюбоваться одним из только что описанных видов, – так похож на счастливую жизнь добродетельного человека.
– Однако с высоты разбрасывает он клочья пены. На что это похоже? – спросил Артур.
– На буйство юности.
– В нем больше жизни, хотя и бьется он о камни.
– Молодости свойственны поверхностные мысли, – возразил отец, – но жизнь, как сорную траву, их рвет с корнем…
– Порою вместе с сердцем, если корни их оттуда.
– Ты говоришь о том, сынок, чего пока не понимаешь. За расстоянием минувших лет истина виднее. Иные за благоволение судьбы полагают предупреждение свыше. Взгляни на ту вон вершину, которая по самые косматые брови облачный венец на себя водрузила: под тяжестью его не видно солнца. Глупец величию дивится, но трезвый муж предвидит бурю.
Артур взглянул туда, куда указывал отец – на мрачную вершину Пилата.
– Туча над этой горой нам шлет недоброе знаменье? – удивился молодой человек.
– Спроси Антонио, – отвечал отец, – он, верно, поведует тебе какое-нибудь древнее предание о той вершине.
Артур обратился к проводнику и спросил его, как имя той мрачной горы, которая кажется левиафаном46 промеж громадин окружавших Люцерн.
Тот набожно перекрестился и рассказал предание о том, что здесь покончил свои счеты с жизнью проконсул Иудеи Понтий Пилат47. Проведя несколько лет в пустынных ущельях этой горы, будто бы именно поэтому названной его именем, он, преследуемый угрызениями совести, бросился с отчаяния в бездонное озеро на ее вершине. То ли озеро отказалось принять его плоть, то ли дух его был исторгнут, – этого Антонио не взялся объяснить, – но только с тех пор здесь часто является призрак из вод. Густым туманом он собирается над Адским озером (так оно прежде называлось), и, мраком окутав вершину, разражается страшной бурей. Антонио добавил, что злой дух в особенности негодует на дерзость чужестранцев, которые восходят на гору с целью увидеть место его погибели; и потому люцернские магистраты запретили кому бы то ни было приближаться к Горе Пилата, под угрозой крупного штрафа48. Окончив свой рассказ, Антонио еще раз перекрестился; примеру его последовали и слушатели, слишком честные христиане, чтобы сколько-нибудь усомниться в рассказе.
– Как, проклятый язычник грозит нам?! – воскликнул младший из купцов, между тем как облака темнели и надвигались, казалось, вместе с горою Пилата. – Vade retro!49 Мы не боимся тебя, грешник!
Порыв ветра – предвестник близкой бури, промчался, как дыхание горы, и проревел вдали, подобно льву, как будто дух отверженный ответствовал дерзкому вызову юного англичанина. Вниз со скалистых откосов горы, как сквозь зубья, понеслись потоки тумана, которые походили на лаву из жерла вулкана. Грозной пастью обнажились острые скалы в плывущем тумане. И только осеннее яркое солнце, торжествуя над мраком, переливалось радужными лучами над цепью Ригских гор.
В то время как путешественники наблюдали этот поразительный контраст природы, как бы предвещающий свирепую битву между Светом и Тьмою, проводник переплетая немецкую речь с итальянской убеждал их двигаться поскорее. Деревня, в которую, по его словам, он хотел проводить их, была еще далеко, тропинка крута и извилиста, и если дьявол, прибавил проводник перекрестившись, взглянув на гору Пилата, накроет долину мраком, то он может сбиться с пути, что в здешних угрюмых местах очень опасно. Предупрежденные путешественники плотно укутались в свои плащи, накинули на головы капюшоны, затянули пряжками широкие пояса, охватывающие их верхнюю одежду и, имея каждый в руке длинный посох с острым железным наконечником, скоро, но без робости продолжили путь.
Их шаги не поспевали за преображением природы. Гор незыблемость исчезла – глубокие тени скал неслись вдогонку путникам, и форм причудливость порой внушала страх. Не только мрак настигал наших путешественников: туман, лавиной падая в предгорные долины, укрыл их влажной пеленой. Извилистая тропа по дну лощины то и дело терялась за многочисленными поворотами, внушая, что конца пути не будет. И вскоре странники потеряли всякое представление о нем.
– Ах, – воскликнул старший из них, – будь у нас теперь та самая игла, которая у моряков всегда показывает север, помогая им не потеряться в океане вдали от берега, без солнца и без звезд!
– В горах едва ли она б нам помогла, – отвечал юноша. – Хоть та игла и видит север, но не сквозь такие горы.
– Да-а, – пришлось согласиться отцу. – Боюсь, что проводник наш также ничего не видит, когда встревоженно так головой вращает, как потерявший направленье компас. Друг мой! – вопросил он, обращаясь к Антонио на скверном итальянском. – Уверен ли ты, что мы верной дорогой идем?
– Если то угодно Святому Антонию! – молвил грисон неуверенно.
– Что там за краем пропасти блестит, ничего не видать в туманном мраке? Люцернское озеро, или другое какое? Неужто мы уже за перевалом?
Антонио неуверенно сказал, что озера Люцернского они едва ли миновать могли так скоро, и блеск воды внизу, ни что иное, как оно и есть, но голос проводника выдал его с головой.
– Собака итальянец! – вскричал юноша. – Тебе стоит переломать кости, как скоро ты повел нас в гору, не зная – не на Небо ли она!
– Полно, Артур, ты напугаешь его, и он убежит, лишив нас даже той надежды, что нам присутствие его внушает. Не грози ему палкой – ломбардцы мстительны и ловко обращаются с ножом. Ты лишь навредишь нам. Подойди-ка ко мне, парень, – продолжал он на своем ломаном итальянском языке, обращаясь к проводнику. – Не бойся сына моего, я не позволю ему обидеть тебя. Скажи мне лучше, какие деревни у нас впереди?
Ровный голос отца успокоил проводника, испугавшегося угрозы юноши, и он извергся потоком слов, в коем названия немецких сел, как валуны, мешали течь свободно итальянской речи, которая несла неведомо куда, с одной только ясностью – не в нужном путникам направлении, так что старик, наконец, тоже потерял всякое терпение и вскричал:
– Веди куда угодно во имя Святой Богородицы или Святого Антонио, как тебе больше нравится! Но я отказываюсь понимать тебя!
И они пошли вперед, как раньше, с той лишь разницей, что вел их теперь мул, не грисон. Облака меж тем окутали округу, и туман, вначале белый, теперь облек их темной серой пеленой, стекающей тяжелыми ручьями по плащам. Над ними стенал ветер, и громовые раскаты подобные тем, какими дух Пилата возвещал бурю, грозили им на голову пасть. Грисон взмолился идти поскорее, и в этой мольбе звучало отчаянье. Пройдя три или четыре мили, какие неизвестность удесятерила, путешественники, вдруг, очутились на крайне опасной тропе над самым краем пучины. Внизу ревел неведомый поток. Ветер рвал с них одежду, и порой совершенно рассеивал туман, обнажая волнистые воды; но было ли это озеро по берегу которого они поутру отправились в путь, или река, они не могли разобрать. И все более росло подозрение, что это не то озеро, какое ранее лежало совсем по другую руку. Видимые благодаря буйству ветра воды, были скорее рекой, и хотя противный берег ее разглядеть не удавалось, но выше потока виднелись обрывистые утесы, заросшие косматыми соснами. То был незнакомый пейзаж, вовсе не тот, что они наблюдали прежде по другую сторону озера.
