— Выражайтесь яснее.
Евнух выдержал многозначительную паузу, сделав вид, будто то, что он собирается сказать, пришло ему в голову только сейчас.
— Думаю, что его следовало бы арестовать, вывести на площадь и публично ослепить, как заговорщика.
— А кто его арестует?
— Дворцовая гвардия.
Феофано дала свое согласие на то, чтобы Никифор, если он вступит в Константинополь без ее разрешения, был арестован и ослеплен на городской площади. Но, не желая вспугнуть его раньше времени, а также следуя советам Бринги сохранять осторожность, она предпочла не отвечать отказом на послание Никифора Фоки. Однако и согласия на его триумф тоже не дала: такое решение казалось ей наиболее подходящим для этого сложного случая, требующего не только особой деликатности, но и умения рисковать.
Бринга предпочел бы, чтобы Феофано заняла более твердую позицию по отношению к Никифору, но сделал вид, будто вполне доволен ее решением из осторожности, которую сам же много раз ей проповедовал.
Когда Бринга получил сообщение, что Никифор Фока приближается к Константинополю во главе своих войск, не имея на то письменного разрешения регентши, его охватила дикая ярость, сопровождавшаяся приступами сильнейшей изжоги и резью в желудке, как всегда, когда он волновался или у него были неприятности. Придворный врач советовал ему в таких случаях пить как можно больше воды и есть ничем не сдобренный индийский рис, и Бринга, беспомощный и беззащитный перед физической болью, всегда послушно следовал этим советам. Так и теперь ему удалось избавиться от изжоги, но не от гнева, который он пытался скрыть под маской бесстрастия. Однако тем, кто хорошо знал Брингу, удавалось отгадать его истинное состояние по некоторым косвенным признакам, вроде неожиданного подергивания губ или беспокойного движения рук. Белые и тонкие пальцы евнуха не подчинялись ему, они жили своей жизнью и непрерывно двигались, как будто перебирая струны невидимой арфы. И собеседники евнуха, наблюдая за его руками, точно знали, когда в разговоре наступит самый опасный момент, требующий от них особой осмотрительности и осторожности.
Было очевидно, что вступление Никифора Фоки в Константинополь после стольких победоносных военных кампаний на границах с Азией в любом случае будет триумфальным. Кто бы мог удержать народ от проявления восторга и криков ликования на площади при виде военной формы, оружия, всадников и плененных, закованных в цепи вражеских военачальников, выставленных на всеобщее обозрение? Бринга тщетно пытался скрыть сообщение о прибытии Никифора и его солдат. Все готовились к празднику, хотя ни препозит [15], ни протоспафарий [16] не объявляли ни о каких триумфальных церемониях, не было заметно никаких приготовлений к торжествам.
Народ недоумевал, почему на ипподроме не стали возводить помосты для регентши и придворных сановников, почему мощенная булыжником мостовая не была посыпана тонким морским песком, чтобы не скользили копыта лошадей и не гремели колеса военных повозок и колесниц. А музыканты? Почему не построили специальных балкончиков для музыкантов и почему они не репетируют? Было что-то странное в этом неторжественном приеме, уготованном для победоносного стратига, выигравшего войну, любимого солдатами, популярного в народе и до недавнего времени официально превозносимого придворными иерархами. Может быть, по каким-то своим тайным причинам к нему питал неприязнь Бринга? Или регентша Феофано? Город полнился слухами. Люди шептались на улицах, в лавках, в порту, в мастерских ремесленников, которые каждый день бывали при дворе, в управлении эпарха и потому всегда первыми узнавали все дворцовые новости из самых авторитетных источников.
Бринга имел тайную беседу с начальником дворцовой гвардии этериархом [17] Нимием Никетом. Разговор был секретный, но происходил на глазах у всех. Хитроумный евнух нарочно выбрал такое людное место, как Грот Нимф, что позволяло собеседникам, прикрытым стеной, разумеется, не имевшей ни глаз, ни ушей, наблюдать за поляной напротив, так что нескромный прохожий не мог приблизиться к ним незамеченным настолько, чтобы подслушать разговор. А если бы кто-то и увидел их вместе, тем лучше: эта встреча на виду у всех не могла вызвать подозрений.
Бринга повел разговор таким образом, чтобы по окончании свидания этериарх точно знал, что ему следует делать. Евнух начал с вопросов.
— Есть сведения о скором прибытии в Константинополь стратига Никифора Фоки?
— До меня доходили только слухи, официальных сведений я пока не получал.
— А если допустить, что эти слухи верны, как бы вы встретили победоносного стратига?
Нимий Никет страшился не столько сатанинских токов, которые, как говорили, исходили от евнуха, сколько его коварства. Уже первые вопросы насторожили его, вызвав подозрение, и он сказал себе, что надо быть начеку, чтобы не угодить в ловушку.
— По правде говоря, — ответил он, — в мои обязанности не входит принимать стратегов, возвращающихся на родину. Вы — магистр, а я всего лишь исполнитель приказов.
— Никифор Фока уже на подступах к Константинополю, а вы до сих пор не решили, что будете делать, и даже проявляете полное безразличие к этому событию, говоря, будто бы не ваше дело встречать ветеранов, возвращающихся с полей сражений. В чрезвычайных обстоятельствах вы должны быть готовы принимать самостоятельные решения. Вспомните, что вы командуете солдатами, которые несут охрану Дворца, а следовательно, и всех входящих в него институций снизу доверху, до самого трона, Скажите честно, может быть, вы испытываете чувство солидарности к стратигу Никифору Фоке, как солдат к солдату?
— Впервые я встретился с ним, когда праздновался триумф по случаю взятия Кандии, и с тех пор не поддерживал никаких отношений. Стратиги подчиняются непосредственно императору, а этериарх, будучи начальником дворцовой гвардии, принадлежит к доместикам [18], подчиняется магистру и куропалату. И если добавить к этому, что стратиги большую часть жизни проводят далеко от столицы, а начальник дворцовой гвардии, наоборот, годами не выходит из Дворца, то совершенно очевидно, что встречи между стратигом и этериархом возможны крайне редко.
— А не кажется ли вам, что возвращение Никифора Фоки представляет благоприятную возможность для такой встречи?
— Случай, безусловно, может представиться, но, даже если бы я с ним встретился, я бы не знал, что ему сказать и как себя с ним вести.
— Ваше заявление кажется мне более чем легкомысленным. Ходят слухи, что Никифор Фока хочет добиться триумфа, не получив на то согласия регентши Феофано. А это может означать очень многое, в том числе и то, что он намеревается совершить дворцовый переворот, чтобы усадить свою увенчанную славой задницу туда, где ей быть не надлежит.
Этериарх растерянно молчал, не решаясь взглянуть на магистра. Он поправил на плече плащ, как будто собирался вскочить в седло и умчаться неведомо куда, но, заметив нервно двигавшиеся пальцы евнуха, приготовился отражать новые вопросы.
— Вы так и не сказали мне, как собираетесь поступить в том случае, если Никифор Фока попытается провозгласить себя императором и взять Дворец силой.
— Как вы знаете, в чрезвычайных обстоятельствах я получаю приказы от куропалата, а куропалат получает приказы от вас или от регентши. Поэтому я должен спросить у вас, что мне делать.
— А чего же вы ждете?
— Я исполню ваш приказ, только скажите, что я должен делать.
— Сначала я хочу услышать, как бы вы сами поступили, если бы Никифор вдруг попытался войти во Дворец.
— В том случае, если солдаты провозгласят его императором, ему уже будет трудно помешать, не так ли? Поэтому надо было бы попытаться помешать провозглашению его императором на щите или на площади, так как, если Никифор Фока окажется у ворот Большого Дворца коронованным императором, я буду вынужден его впустить.
— Наконец-то вы сказали что-то разумное. Итак, нужно помешать тому, чтобы армия или народ провозгласили Никифора Фоку императором. А как, по-вашему, этому можно помешать?
— Повторяю, вы должны сказать мне, что следует предпринять, чтобы помешать этому.
— Какими силами вы располагаете, как начальник дворцовой гвардии, и как думаете их использовать?
И вновь Нимий Никет оказался в затруднительном положении, так как ответ на этот вопрос связывал его словом, что не входило в его планы, уже не говоря об осторожности, к которой приучила его жизнь при дворе.
— Моими гвардейцами.
— Невелико войско.
— Так точно.
— Но хорошо обученное и закаленное в сражениях, как мне известно.
— Так точно.
— И готовое исполнить любой ваш приказ.
— Солдаты у меня вспыльчивые, но дисциплинированные.
