— Магистр хотел знать, послушаются ли солдаты дворцовой гвардии моего приказа в том случае, если нужно будет арестовать стратига Никифора Фоку, который приближается к столице во главе своего войска.
— И что вы ему ответили?
Этериарх с некоторым беспокойством заметил, что Феофано вновь восстановила между ними дистанцию, отбросив тот доверительный и несколько игривый тон, с которого начинался их разговор.
— Я ответил, что мои солдаты выполнят любой мой приказ.
— И конечно, пообещали выполнить любой приказ евнуха Бринги?
На этот раз Феофано произнесла имя Бринги с некоторым оттенком презрения, назвав его просто евнухом. Но этериарх снова решил сказать правду.
— Я ответил, что выполню его приказ, Моя Госпожа.
Феофано несколько мгновений молчала, а затем вновь заговорила, и тон ее показался этериарху вкрадчивым и одновременно угрожающим.
— Тогда знайте, мой верный этериарх, что бы ни произошло, вы будете получать приказы от магистра Иоанна Бринги, но выполнять только мои. А теперь я хочу спросить вас вот о чем. Как вам нравится лицо евнуха Бринги? Я имею в виду, внушает ли оно вам доверие?
Это был странный и неожиданный вопрос, на который этериарх предпочел бы не отвечать. В какой-то момент он даже испугался, что вообще не сможет больше выдержать этот допрос, так как от волнения у него пересохло во рту и путались мысли. И вновь он заподозрил в вопросе подвох.
— Я не умею, Моя Прекрасная Госпожа, судить о людях по их лицам.
— Я и не прошу вас судить о евнухе, а лишь сказать мне, внушает ли вам доверие его лицо.
— На его лице я не могу прочитать ни мыслей, ни чувств, а потому оно приводит меня в замешательство.
— Это полуответ, но пока достаточно. И скажите мне еще, что вы думаете о моем лице?
Феофано слегка улыбнулась, и этериарх понял, что на этот раз от него ждут комплимента.
— Вы прекрасны, Моя Государыня, и я думаю, что ваши мысли и чувства под стать вашей красоте.
— А мои ноги? Как вам понравились мои ноги? Этериарх побледнел. Он был наслышан о распущенности
Феофано, но место и обстоятельства встречи казались ему неподходящими для подобного рода провокации. И как далеко он мог позволить себе зайти в своих комплиментах? А может быть, Феофано как раз и стремилась к тому, чтобы он скомпрометировал себя каким-то дерзким поступком?
— Ваши ноги показались мне под стать вашей внешности, Моя Обожаемая Госпожа.
Феофано выслушала комплимент этериарха вполне равнодушно. Она вновь стала серьезной и, доверительно наклонившись к нему, заговорила, как со своим сообщником.
— Вы должны знать, что у меня нет причин сомневаться в лояльности стратига Никифора Фоки, так как лояльность по отношению ко мне не противоречит его собственным интересам. Но в любом случае тягаться по части военного искусства с умным и опытным стратигом, который вступает в город во главе победоносной армии, как собирается евнух Бринга, -поступок не только самоубийственный, но и нелепый с точки зрения профессионального военного, каким вы зарекомендовали себя на посту этериарха. Я знаю, что евнух Бринга задумал арестовать Никифора Фоку и ослепить. Но даже если это удастся— в чем я сильно сомневаюсь, — кто потом сможет обуздать гнев разъяренных солдат и толпы?
Феофано пыталась его убедить. Она боялась Брингу и его поистине дьявольского умения подчинять любого своим желаниям.
Она знала, что для борьбы с ним ей нужна помощь этериарха и беспрекословное подчинение его солдат. Другие сановники, особенно самые высокопоставленные, будут, как всегда, держать нос по ветру. Поэтому достаточно было выиграть первое сражение, и они все присягнули бы на верность Никифору.
Тайна беседы была скреплена торжественной клятвой, которую Феофано взяла с него как лицо, облеченное божественной властью, если не прямо дарованной ей от Бога, как в случае с императором, то косвенно, так как в качестве регентши она замещала императора на престоле. И хотя Нимий Никет был не особенно религиозен, перед божественной властью он испытывал священный трепет, признавая ее могущество и притягательность, быть может, именно потому, что они достигались не силой оружия, а более тонкими и таинственными средствами, не доступными его разумению простого воина. Сначала он было подумал, что, взяв с него клятву, Феофано проявила слабость, но тут же отбросил эту мысль, так как и сам он оказался в трудном положении, дав Бринге слово солдата, а регентше — священную клятву, прямо противоположную данному слову. Нимию Никету казалось, что он понимает, на чью сторону ему было выгоднее встать, но, если бы он захотел поступить по чести и совести, чью сторону ему следовало принять? Это был трудный вопрос, который он задавал себе, снова преклонив колени, чтобы поцеловать расшитую туфельку регентши, теперь лишь едва отдернувшую подол своей пурпурной туники.
Об этом же продолжал думать Нимий Никет, проходя через Лоджию Святых, по дороге в главное управление этерии. Нo в конце концов, взвесив силы обеих сторон, как и положено военному, он пришел к выводу, что, выступая на стороне регентши, он рискует меньше, чем на стороне Иоанна Бринги. Несмотря на всю свою хитрость и цинизм, евнух был обречен, и сам же он подсказал ему выбор, встав на сторону Феофано.
Музыканты не вышли из Дворца навстречу войску Никифора Фоки, входившему в город на рассвете через Золотые Порота. Не было музыкантов, не было придворных сановников и вельмож, не было императорских посланцев, никаких украшений и праздничных убранств на всем пути следования поиска. Зато была многочисленная и шумная толпа, сбежавшаяся со всего города, чтобы приветствовать доблестных солдат и их прославленного военачальника. А кроме того, предусмотрительный стратег собрал небольшой импровизированный оркестрик, который сопровождал войска приветственными звуками труб и цимбал на всем пути их движения от Золотых Ворот до Вала Константина и Форума Быков, а затем до Форума Волов, где на встречу с победителями уже сбежалась другая толпа.
Но несмотря на атмосферу праздника, это был не столько торжественный смотр парадной формы и выездки, сколько самый настоящий военный марш. Войско было приведено в состояние боевой готовности, хотя военные повозки украшали мирные веточки акаций и лавра. За пешими и конными отрядами следовали повозки с военными трофеями, которые были специально выставлены напоказ вместе с захваченными в плен военачальниками врага, покрытыми дорожной пылью и грязью, закованными в тяжелые цепи. Люди подходили, чтобы потрогать позолоченную упряжь арабских скакунов, вражеские шлемы с султанами, доспехи, сабли, пики новых и непривычных форм.
Никифор сам руководил постановкой этого зрелища и специально ввел в парадный кортеж одну деталь, способную повергнуть столицу в ужас и даже вызвать панику. Вслед за музыкантами и сразу после боевых колесниц, на специально изготовленной для этого случая тридцатиколесной повозке, влекомой тридцатью лошадьми, медленно плыл над толпой огромный дромон [22], участвовавший в морском сражении у острова Крит. Корабль казался снаряженным для боя и продвигался вперед по мощенной булыжником мостовой, покачиваясь и поскрипывая деревянными боками. Змея из позолоченной бронзы, украшавшая нос корабля, возвышалась над крышами домов. Киль и мощные деревянные борта просмолились до черноты.
Дромон был главным украшением военного парада, а Никифор Фока, как истинный герой этого триумфального шествия, стоя на верхней палубе корабля, приветствовал толпу, которая осыпала его цветами, кричала и аплодировала. Но жителей города и окрестностей, сбежавшихся поглазеть на это чудо, ожидала еще одна новость. На корабле, на железном постаменте возвышалось устройство для запуска снарядов греческого огня, секретного оружия византийцев, выставленного сегодня на всеобщее обозрение. Огромная бронзовая труба была прикреплена к подвижной платформе, установленной на носу корабля так, что она могла быть направлена в любую сторону для стрельбы огненными ядрами, которые, как говорили, не гасли от соприкосновения с водой и обращали в пепел вражеские суда. Бронзовая труба соединялась с горящим котлом, который для большего эффекта поддерживался в рабочем состоянии. В Константинополе никогда не видели ничего подобного.
Несмотря на настойчивые предложения сената, в Византии так и не был принят закон, подобный римскому, который предписывал войскам, возвращающимся из военных кампаний, располагаться на постой за городскими воротами. Поэтому военный парад, организованный Никифором Фокой, не мог считаться противозаконным, даже несмотря на то, что в подобных случаях предусматривалось обязательное участие в параде высших сановников двора, а иногда и самого императора, как бы официально подтверждающего своим присутствием данное войскам разрешение войти в город.
