— Рада видеть вас у себя, господин Лесдигьер. — сказала она. — Надеюсь, вы не забыли, что мы были когда-то хорошими друзьями, и теперь, когда наши распри остались в прошлом, мне бы хотелось чаще видеть вас при дворе; в связи с этим я льщу себя надеждой, что в самом ближайшем времени вы удостоите старую королеву-мать визитом.
— Почту за честь принять приглашение, государыня, — ответил Лесдигьер, — и готов предложить свои услуги в качестве солдата королевских войск, защищающих границы отечества от внешнего врага.
Екатерина кивнула. Она поняла его намек: в случае новой гражданской войны он вновь окажется, как, впрочем, и сейчас, по другую сторону баррикад и будет сражаться против короля.
— Надеюсь, вы не поверили ей, Габриэль? — тихо проговорил Лесдигьер на ухо графу, когда обе королевы ушли.
— Ни единому слову, — ответил Монтгомери.
Оставшись вдвоем с Д'Альбре, королева-мать сразу же сказала всю правду. Лгать она не могла, да и ни к чему было, подвох открылся бы, и этим она только навредила бы себе, заставив Жанну насторожиться. К тому же журчание ручейка и краткий предварительный разговор на отвлеченную тему уже сами по себе настроили Жанну на вполне миролюбивый гон. Екатерина была тонким дипломатом и умела направить течение беседы в нужное русло.
— Вы правы, — проговорила она, — посол действительно приехал, и он все еще там, в Блуа. Но вам незачем с ним встречаться, я и так все скажу. Не думайте, что я буду обманывать вас, мне нет смысла лгать.
Последовала пауза, в течение которой обе королевы сделали несколько шагов, не глядя друг на друга.
— Он привез отказ, — королева-мать не удивилась, когда Жанна внезапно остановилась, не веря ушам. — Но я сумела убедить посла в неотвратимости этого шага, и теперь весь вопрос в том, сколько времени понадобится ему и Великому герцогу, чтобы убедить в этом папу. Они сделают это, будьте спокойны и не переживайте, надо только набраться терпения. Это разрешение все же придет, или я не Екатерина Медичи.
Жанна все еще молчала, подавленная, не зная, что сказать. Теперь ей вспомнились сомнения, которые высказывали ее гугеноты. Ловушка? Но с какой целью? Убить ее? Непохоже. Да и к чему, ведь обе королевы становятся сватьями. Кому нужна будет ее смерть и для чего? На эти вопросы она ответить не могла и думать об этом больше не хотела. Сейчас ее волновало только одно — судьба сына. Если он женится на принцессе Маргарите, значит, ему суждено жить. Вот цель ее стремлений, и Екатерина Медичи становилась союзницей. Стало быть, придется ждать и терпеть, что бы там ни случилось. Так решила Жанна и, словно в ответ на ее мысли, королева-мать внезапно рассмеялась и произнесла:
— А знаете, что сказал по этому поводу король? Вот его доподлинные слова: «Если папа заартачится, я сам возьму за руку сестрицу Марго и обвенчаю с кузеном Генрихом на протестантский манер».
Жанне пришлось улыбнуться.
Этот день был одним из немногих в жизни Екатерины Медичи, когда она не лгала. Так требовала ее политика, так нужно было мира и спокойного будущего.
Глава 3
Свекровь и невестка
День не принес никаких результатов, собственно, Жанна на это и не рассчитывала. Ее собеседница вяло поддерживала беседу, ссылаясь на нездоровье, и все больше уводила разговор на отвлеченные темы. Но к вечеру Д'Альбре добилась успеха: они долго обсуждали условия брачного контракта, и королева-мать решила подарить будущим молодоженам Кагор и Ажан. Неслыханная щедрость, Жанна об этом даже не мечтала. Теперь она была уверена, что свадьба состоится. Сама королева хочет этого, иначе ничто не заставило бы ее так расщедриться. И под занавес мадам Екатерина пообещала, что когда контракт будет подписан, она даст в приданое дочери еще триста тысяч экю.
Теперь Жанна могла торжествовать, но мысль о собственном здоровье по-прежнему не давала покоя. Ее все чаще мучили надсадный кашель и одышка, а врач, слушавший дыхание, качал головой и хмурился. При упоминании о близкой смерти он говорил, что ей надо беречь силы и не волноваться по пустякам, и чем раньше, тем лучше отправляться в По дышать живительным горным воздухом. Протянет ли она до лета? Доктор ответил утвердительно, но категорически заявил, что если к осени она не вернется домой и не возьмется всерьез за лечение легких — он ни за что не ручается.
На следующее утро обе королевы отправились в Блуа. Екатерина, настроенная оптимистично, не высказывалась вслух, но думала, что будущий супруг ее дочери переменит перу. Она верила, что Марго сумеет заставить его. Слишком высокого мнения была она о принцессе, которая почти всегда и разговоре хитрила с нею. Той вовсе не нужен был «беарнский медведь», как уверяла она мать, потому что мысли ее занимал молодой Гиз и другие: образованные, обходительные и любвеобильные; ей было ровным счетом наплевать на его вероисповедание, и уж тем более она не испытывала никакого желания применить все средства обольщения, чтобы заставить супруга перейти в католицизм.
Марго знала, что будущая свекровь едет одна, без сына. Она не хотела его видеть и часто плакала у себя в покоях, кляня горькую судьбу, заставлявшую ее делать то, что хочет ее мать. Но король горел тем же желанием, и ей пришлось подчиниться.
С Жанной Д'Альбре она виделась последний раз еще девочкой, и теперь не представляла будущей свекрови, поэтому Пыла удивлена, увидя, что та выглядит гораздо моложе своих чет, весьма миловидна, держится с достоинством истинной королевы, и на лице при этом нет ни румян, ни белил. Маргарита подумала, что, несомненно, проиграет в споре с наваррской королевой, если снимет с лица макияж, и от этой мысли ей «делалось нехорошо. К тому же она начинала полнеть. Было в кого: у ее матери целых два подбородка вместо одного, щеки обвисли, а руки пухлые, будто зажаленные осами. А если бы кто-нибудь еще увидел ее тело… Генриху Наваррскому, глядя на его мать, это не грозит.
Так думала Марго, стоя перед будущей свекровью. Мысли невеселые, не то, что у Жанны. Та разглядывала улыбающееся лицо, и думала о том, сколько же пудры, белил и помад надо наложить, чтобы произвести впечатление первой красавицы, на женщину, членом семьи которой отныне она будет. Жанна отметила также некоторую припухлость щек и, сообразовав это с талией, не без удивления подумала, как трудно, должно быть, дышать этой юной деве при столь затянутом корсете. Так же трудно, как и ей, но ей по другой причине.
И все же свекровь осталась довольна. Как бы там ни было, она нашла невестку весьма привлекательной и образованной, в великолепном наряде и без тени кокетства. Немудрено, ибо все считали Маргариту красавицей, в ее честь слагали сонеты и хвалебные оды, ею любовались, сравнивали то с жемчужиной, вкрапленной в корону Франции, то с утренней Авророй[3], прекраснее которой трудно что-либо вообразить. Она всегда умела так одеваться, что повергала в шок своими нарядами не только мужчин, но и дам. Небезызвестный нам Брантом, бывший, кстати, хорошим приятелем Марго, так отзывался о ней в «Жизнеописаниях знаменитых женщин»: «Ни одна женщина не умела так изящно показать присущие ей достоинства. Мне приходилось наблюдать, как она занималась своими туалетами, отбрасывая любые парики и укладывая свои черные волосы в безразлично какую прическу — ей шла любая. То она надевала белое атласное платье, вышитое блестками и золотыми нитями, в его розоватом отливе прозрачная вуаль, наброшенная на голову, вызывала ощущение чего-то неповторимо изящного; то ее видели в бледно-розовом бархатном платье и в колпаке того же цвета — все это было обильно усыпано драгоценностями; прекраснее этого и вообразить нельзя было».
Тот же Брантом, по-видимому, страстно влюбленный в Маргариту, вновь отзывается о ней в таких выражениях: «Она была так красива, что всякое сравнение было бессмысленно: не с чем и не с кем было сравнивать. Прекрасное лицо… изумительно стройная фигура… восхитительный взгляд… превосходные украшения. Ее белое лицо, схожее с безоблачным небом, обрамляло множество жемчужин и драгоценностей; поневоле все это вместе взятое можно было принять за само небо, когда оно так усыпано мерцающими звездами, что, кажется, будто оно живое».
И снова Брантом: «Она была очаровательной брюнеткой с черными горящими глазами и молочной кожей. Она никогда не прикрывала своей великолепной шеи и высокой груди. Ее одежда не мешала всем любопытным и похотливым взглядам, которые неизменно были направлены к этому источнику наслаждений».
Еще раз Брантом. Нет, положительно, он был ее тайным воздыхателем. Да и тайным ли? А может быть, любовником, кто знает?
«Если существует во вселенной воплощение совершенной женской красоты — то это Маргарита Валуа. В мире нет ничего подобного, по сравнению с ней остальные кажутся дурнушками. Она настоящая богиня, нежели принцесса».
