Князь отказался от предложения царя, не желая уменьшать число его телохранителей.
— Мы можем отойти в минуту опасности, — сказал он. — Но царю уходить некуда. Я не могу взять ни одного воина.
Царь воздал должное заботливости своего соратника и друга. Обращаясь к нему и к сепуху Ваграму, он сказал:
— Князья опозорили и покинули меня. Поэтому я приехал на Севан как добровольный пленник. Если ваше начинание увенчается успехом и вы сможете стереть пятно, которое наложили на наше знамя вероломные князья, я выйду из моего заточения и поведу вас в победоносный поход. С этого дня я передаю свое знамя вашему отряду. Пусть оно воодушевляет вас и напоминает, что царь живет узником на Севане…
Сказав это, царь приказал телохранителям принести знамя.
Воцарилось глубокое молчание. Воины с благоговением ждали возвращения телохранителей.
Когда показалось знамя, все сняли шлемы и вновь воскликнули: «Да здравствует царь!»
Царь принял знамя из рук воинов и, передавая его Марзпетупи, сказал:
— Вместе с этим знаменем я даю тебе право действовать от моего имени. Пусть это знамя напоминает о том, что я незримо присутствую в твоем отряде.
Затем все воины были приглашены к царскому столу.
На следующий день отряд уехал, увозя с собой царское знамя, благословение царя, царицы и всего духовенства.
В Цамакаберде воины обета сели на лошадей и двинулись по направлению к Араратской долине. Их целью было разбивать отдельные отряды Бешира, которые разоряли беззащитные деревни и села. Взятие Бюракана придало арабам смелость и разожгло их страсти. Они бесчинствовали, твердо уверенные в том, что армянские князья не выйдут из своих замков и не будут подвергать опасности свою жизнь ради спасения жизни и имущества крестьян.
Едва только отряд князя миновал реку Раздан, как навстречу им попалась большая толпа беженцев.
— Откуда вы и куда? — спросил их князь.
— Из крепости Гех, господин, — ответил рослый предводитель. — Идем укрыться в Сюнийских горах.
— Одни направляются в Гех, а другие бегут оттуда? Что случилось? Кто угрожает крепости?
— Бешир, господин мой.
— Кто сказал вам?
— Из Двина нас известил надзиратель патриарших покоев.
— Почему же вы бежите? Крепость Гех достаточно сильна.
— Сильна, но в ней нет войска.
— Если все разбегутся, войска у вас, конечно, не будет. Немедленно возвращайтесь, иначе я вас всех предам мечу!
Предводитель посмотрел на своих товарищей. Женщины, приоткрыв покрывала, не сводили с князя глаз. Дети испуганно прижимались к матерям.
— Возвращайтесь! — повторил князь. — Ваше место на стенах Геха.
Беженцы стали умолять князя разрешить им продолжать свой путь, но Марзпетуни был непреклонен.
— Господин, ты предаешь нас Беширу. Через несколько дней он возьмет крепость, — сказала какая-то старуха.
— Я не допущу, мать, чтобы Бешир дошел до Геха. Но если тебе суждено умереть, то лучше умереть в своем доме, чем на чужбине.
— Я беспокоюсь не за себя, а за молодых.
— Молодые защитят себя сами.
Князь приказал предводителю беглецов повернуть назад и, обращаясь к своему отряду, сказал:
— Мы проводим этих несчастных до подножья Геха, а затем продолжим свой путь.
На следующий день к вечеру князь и его воины расстались с беженцами у подножья Геха. Отряд направился дальше, по дороге к Двину. Темнело. Князь и сепух решили не уходить далеко от границ Геха. Поэтому они поднялись на невысокий горный хребет, покрытый лесом и кустарником. Здесь им попалась на глаза укромная ложбина, осененная деревьями, где и решено было переночевать. Некоторые из воинов занялись приготовлением ужина, другие пошли за водой. Не найдя на склонах горы родника, они спустились в долину, чтоб набрать воды из протекавшей там речки. Это был один из притоков Веди, который, журча, бежал с высот Геха. Но лишь только воины вышли из кустарников, их взору предстали многочисленные шатры, разбитые у подножья ближайшей горы. Тут и там горели костры. Это был стан арабов.
Воины вернулись и сообщили об этом князьям.
— Арабы идут на Гех, — сказал сепух.
— Несомненно, — подтвердил Марзпетуни.
— Что нам делать?
— Неужели тебе не ясно?
— Мы должны помешать, но…
— Поужинаем и приступим к делу, — решительно сказал князь и уселся на траве, где был приготовлен скромный ужин. Ужинали вместе, так как между ними не было князей и слуг. Все были братья, воины одного и того же креста и знамени. Они поужинали севанской рыбой, вареным мясом и сыром.
Во время еды царило молчание. Все думали о предстоящем сражении.
После ужина князь Геворг поднялся с места и сказал:
— Дорогие мои храбрецы! Бог предал врага в наши руки, надо этим воспользоваться. Еще до рассвета мы нападем на него. Это решено. Ложитесь и отдыхайте. А я и сепух Ваграм пойдем обследовать местность и стан противника, затем поднимемся в Гех за помощью.
— Отец, позволь мне следовать за тобой, — попросил князь Гор.
— Нет, дитя мое. Ложись отдыхать. Воин должен быть со своими товарищами, — сказал князь строго, давая понять сыну, что у него нет никаких преимуществ перед другими и что он должен подчиняться отцу так же, как все его товарищи.
Гор, улыбнувшись, покорно склонил голову.
Князь и сепух направились в сторону вражеского стана.
Лощина, в которой были разбиты шатры неприятеля, находилась между тремя высотами: на севере подымались склоны Геха, на западе простиралась горная цепь, где расположились воины обета, восточную часть закрывали холмы, а с юга открывалась долина Веди, по которой протекала река того же названия.
— Если мы нападем с этой стороны, — сказал князь, показывая на северную часть долины, — противник вынужден будет бежать на юг. Мы должны застигнуть его врасплох. Надо испугать врага и не позволить ему прийти в себя. Иначе даже самое слабое сопротивление может испортить все дело.
— Главное — достать факелы. Как только мы подожжем один-два шатра, ужас овладеет арабами, — добавил сепух. — Этим займутся жители Геха. Наши воины будут сражаться.
Долго совещались князь и сепух, затем, еще раз обследовав местность, вернулись к отряду. Воины уже спали, но некоторые из них, заслышав шаги, вскочили с места. Князь Геворг, увидя сладко спавшего Гора, невольно остановился перед ним. Луна, просвечивая сквозь листву деревьев, освещала его прекрасное юное лицо. Он улыбался во сне. Медные латы покрывали его крепкую грудь и спину. Из-под шлема выбились пышные волосы, обрамлявшие лоб и шею. Выложенный серебром выпуклый щит, который он даже во сне держал в левой руке, светился под луной мягким светом.
Князь долго смотрел на сына. Родительское сердце его словно только что пробудилось от долгого сна. Тоска стеснила ему грудь. «Быть может, мое начинание не угодно богу. Быть может, он возгневается на меня за дерзкое намерение напасть на мирно спящих людей. Быть может, чтобы наказать меня, он пронзит мечом араба сердце моего сына, и я навсегда лишусь его, единственного утешения моей жизни… Я увижу его окровавленное лицо с застывшей улыбкой на прекрасных устах. Его чудные глаза навсегда закроются… Нет, это невозможно! Какой бог залечит тогда мою рану? Что я скажу его матери, как покажусь ей на глаза? Не безжалостный ли я варвар: зачем я не запретил ему ехать? Разве отряд не мог обойтись без его помощи? Разве его дело нельзя было возложить на какого-нибудь простого воина? Зачем я решил погасить последний светоч дома Марзпетуни?.. Нет! Он должен уехать отсюда, или мы должны отложить предстоящее сражение…»
Подобные мысли волновали Марзпетуни, когда сепух, подойдя к нему, положил свою сильную руку на его плечо.
— Мы опаздываем, князь. Не томись: у всех воинов такие же матери, как у князя Гора. Пойдем!
Слова сепуха потрясли князя. Он пришел в себя и сказал:
— Пойдем! Пусть они прославятся, как матери святых мучеников!
Князь должен был подняться на Гех, чтобы взять оттуда людей, а сепух — спуститься в селение Веди, а если бы это не удалось, пройти в Черманис и там собрать народ. Их целью было добыть не воинов, а толпу, которая своими криками могла бы нагнать ужас на врага. У речки Чигин они расстались. По дороге в крепость князь снова вспомнил о Горе, но на этот раз не как слабый отец, а как воин, горячо любящий свою родину.
«Бесчисленное множество таких юношей, как он, уже стало жертвой вражеского меча. И это произошло потому, что каждый князь, заботясь о защите своего рода и щадя жизнь своих близких, избегал участия в общем деле.
Народ стал жертвой той робости, которая час назад охватила мое сердце. Но я принес всенародное обещание, я дал грозную клятву, как могу нарушить ее?.. Мой Гор не будет жить вечно. Рано или поздно смерть закроет ему глаза. Может случиться, что он умрет под моей кровлей от тайного удара злого изменника. Разве не лучше, чтобы он принял смерть на поле битвы, погибнув за родину? Чтобы вместо бесславной кончины он заслужил мученический венец? Почему не утешить себя мыслью, что я пожертвовал родине самое дорогое в жизни… И наконец, неужели моя Гоар, если узнает о смерти сына, не найдет в себе мужества сказать, как древняя эллинка: «Я для того и родила его…»
