Завадил, севший было на место, снова поднялся, польщенный этим восклицанием.
— Я еще хотел сказать, что свое право мы должны требовать организованно. В организации — сила. И конкретное предложение! Предлагаю написать сейчас же прямо пану лейтенанту Томану. Он уж лучше нас сообразит, что нам делать. Прошу председателя голосовать мое предложение. Значит — организация и письмо Томану.
Завадил еще не кончил, как уже поднялся Гавел и, подражая Завадилу, стал ждать, когда ему дадут слово.
— У меня тоже фактическая справка: организация у нас уже есть! Так что вступайте в нее! А главное, пан учитель, я посылаю им свой адрес. Хочу определиться на работу на выгодных условиях. Напишите об этом пану лейтенанту и в газету эту. С этим, как сказал Завадил, я согласен на сто процентов. За лейтенантом Томаном — всегда и везде!
Вдруг он вспомнил о Беранеке.
— Эй, Овца, где же ты, что тебя не видать, не слыхать?
Беранек, о котором совершенно забыли, теперь вынырнул откуда-то, виновато глянул на Бауэра и сконфуженно произнес:
— Да я ничего не умею.
— Как так! Каждому дело найдется…
Кому же менее блестящий
Удел достался, — тот
Путникам и путницам грядущим
Выравнивай дорогу!
— А кому и того не выпало, пусть делает этих самых грядущих путников и путниц. Это-то поди сумеешь?!
Все захохотали. Беранек молчал.
К счастью, Завадил опять взял слово — впрочем, терпеливо выждав, пока Бауэр, уже складывавший газеты, заметит его и разрешит говорить.
— Друзья, — сказал он тогда, — предлагаю конкретно отправиться к управляющему имением. Что, мол, нам нужны деньги на национальный налог…
Шум, поднявшийся было в конце сходки, разом утих. Неуверенность легла на лица пленных.
— Предлагаю послать к Юлиану Антоновичу депутацию. Организованно.
— Верно! Делать что-то! Завтра же! Выбрать депутацию!
Райныш считал, что депутацию надо избрать от всего лагеря; но это единодушно и возмущенно отвергли. Не хватало еще заботиться о немцах!
— Уж не скажешь ли ты там, что немцам нужны деньги для налога в чехословацкий союз? Голова!
— Немцам в России вообще нечего платить! Начали войну, разорили столько, пусть отрабатывают теперь часть контрибуции!
Чтоб покончить с вопросом, Гавел кратко, шумно и дерзко предложил себя в члены депутации. Его и выбрали.
Потом кое-кто назвал Райныша, который-де знает немецкий Райныш был избран большинством голосов, несмотря на его нежелание и бурное возмущение Гавла.
После этого с облегченной душой стали подниматься.
Беранек, почувствовав себя увереннее под прикрытием толпы, незаметно приблизился к Бауэру и жестом, полным скромной решимости и застенчивости, протянул полтинник, оставшийся от того рубля, который ему подарил Шеметун.
— Это от меня на национальный налог, я уже заработал, — примолвил Беранек.
Успевшие заметить это, поспешно отвели глаза, и кто-то, высоким тенорком покрывая говор беспорядочно расходившихся пленных, вывел:
Ой, ребята, ой, ребята,
Плакали мои деньжата…
Песню подхватили, и она веселой волной захлестнула все споры, какие еще докипали в зеленой ложбинке.
Воодушевленные, пошли строем по хуторской улице. У винокуренного завода встретили Орбана, возвращавшегося в Александровское, и, конечно, не упустили такого случая: только завидев его, грянули подстрекаемые Гавлом:
И, проходя мимо Орбана, нарочно горланили:
Русский с нааами, а кто против,
Тех француз задавит…
Орбан с вызовом плюнул им под ноги, в ответ на что Гавел долго кричал ему вслед ругательства, пока Орбан не скрылся за поворотом.
Унтер-офицер Бауэр думал сразу после солдатской сходки зайти показать газеты офицерам. В субботу он еще колебался. Пока свежо было первое впечатление от газет, а главное, пока он ни с кем не поделился своей тайной, его решимость и неуверенность еще уравновешивали друг друга.
Всю субботу Бауэр был один. Прапорщик Шеметун, утомленный однообразием будней, с утра укатил к своей тетке, Посохиной, а Елена Павловна, после небольшой, унизительной ссоры с ним, заперлась в спальне и весь день просидела в пеньюаре.
Наконец в воскресенье утром Бауэр решился. Он даже больше думал об офицерах, чем о своих собратьях в коровнике. И все же после сходки он из-за какой-то внезапной робости зашел еще в канцелярию. Елена Павловна, в розовом пеньюаре, заглянула с любопытством в дверь, но Бауэр притворился, будто не видит ее. Он машинально перебирал бумаги на столе и лишь спустя некоторое время решительно зашагал в офицерский домик.
На ступеньках крыльца сидели безоружный русский солдат и повар из пленных в расстегнутой рубахе с засученными рукавами. В полном согласии, глубоко затягиваясь, они дымили цигарками. Оба приветствовали Бауэра, встав с места. В сенях, довольно мурлыча и рассыпая искры, закипал самовар.
Обер-лейтенант Грдличка встретил Бауэра с преувеличенным радушием, с каким встречают служащих из канцелярии начальства. Лейтенант Вурм окликнул его из соседней комнаты, дверь в которую стояла открытой. Бауэру предложили стул и стали ждать, что он скажет. А он не знал, как начать, — за столом сидел кадет Шестак. Молчание нарушил сам Грдличка.
— Ну, что новенького? — спросил он. Бауэр молча протянул ему газеты.
Доктор Мельч, однако, предупредил Грдличку: его смех раскатился по комнате.
— Ага, вот и наш листок!
Обер-лейтенант Кршиж тогда встал, отошел в свои угол и рассеянно принялся что-то искать. Постепенно ему удалось принять более сосредоточенный вид — он с нарочитым безразличием отвернулся от всех, без конца повторяя с раздражением и не получая ответа:
— Куда вы девали мои силки?
Из соседней комнаты прибежал Вурм, покинув свою невероятно грязную койку, на которой он валялся целыми днями; кадет Гох быстро отошел от стола к окну и, прислонясь к раме, воскликнул с гневом:
— Ну да, у них ведь патент на чешский патриотизм!
— Эй, Шестачок! — крикнул Вурм. — Что там? Война до победного конца?
Шестак нахмурился, краска бросилась ему в лицо и сейчас же сбежала с него.
— Глупости! Это преступление! Зря затягивать войну! К рождеству будем дома.
Вурм с озорством вскинул голову и поддразнил Шестака:
— А мы выдержим! До самой победы!
— Кто же стоит за всем этим? — враждебно осведомился Гох.
— Всегда тот, кто платит, — твердо ответил Грдличка и начал тасовать карты.
Никто не заметил, как Кршиж, прекратив поиски, двинулся к двери, но уже у самого порога он, не оглядываясь, окликнул Гоха:
— Франтишек, ты идешь?
Гох вдруг оживился и с облегчением поспешил за ним. Из сеней, а потом с улицы через окна донесся громкий голос Кршижа, который с демонстративной увлеченностью рассказывал о том, как ставят силки и ловушки для птиц.
Когда его голос утих, Шестак сказал:
— Газеты следовало бы немедленно вернуть. Это позор для чехов.
— А вы разве чех? — невинно осведомился Бауэр.
Шестак взял фуражку и без единого слова в негодовании вышел. Вурм за его спиной строил смешные, злорадные гримасы.
— Кто прислал газеты? — тихо спросил Мельч.
— Лейтенант Томан.
— О господи, хоть бы другой кто! Откуда же это он — из лазарета? Или из сумасшедшего дома?
Мельч старался подчеркнуть, что он вполне спокоен, и был сдержан и скуп на жесты.
— Впрочем, не он их печатает, — заметил Мельч. — Но если Томан умышленно послал эти газеты, — значит, он на них похож или они похожи на него. Нелепость! Сколько-нибудь серьезную политику можно проводить только на родине. Политические деятели, обладающие чувством ответственности, не сидят за границей на чужих хлебах. Было бы весьма печально, если б Россия нуждалась в помощи чехов, и было б нечестно с ее стороны подбивать легковерных людей на необдуманные поступки. Насколько мне известно, официально в России ни о чем подобном и не помышляют.
— Это верно, — охотно подтвердил Бауэр, сбитый с толку тоном Мельча, и собрался даже в доказательство этого показать ему газету.
— Тем не менее листок-то подстрекает именно к этому, — удержал его руку Мельч.
— Сами-то подстрекатели из воды сухими выйдут!
— Вот такие безмозглые радикалы — вернейшая опора австрийского правительства. Работают на прусского короля — создают предлог для преследования целой нации, для конфискации национальных богатств…
Тут Грдличка решительно фыркнул и сдал карты.
— Никто не примет всерьез листок, выходящий в России. Пан учитель, не угодно ли карту?
