– А ну-ну, давайте, кто там первый?..
Конечно, мальчики, остановившиеся перед богатым фасадом на Театральной площади, не имели понятия ни об истории национализации банков, ни о трудных обязанностях Рагозина. Они долго не решались отворить дверь, казавшуюся им, несмотря на тусклость, величественно строгой. Предприимчивый Павлик толкнул Витю в бок и сказал:
– Чего ещё? Айда!
Они очутились перед широкой лестницей, покрытой истёртым, но все ещё парадным красным ковром с полосками по рантам. Было тихо, лишь издалека сверху доносилось неровное щёлканье костяшек счётов, будто после дождя капало с крыш.
Сбоку из стеклянной дверцы вышел старик с голубой бородой, укрывавшей его до пояса. Он держал в одной руке жестяной чайник, из носика которого цепочкой вилась струйка пара, в другой – пустое блюдце.
– Вы зачем сюда?
– Нам нужен товарищ Рагозин, – сказал Павлик.
– Вона кого захотели.
Старик налил в блюдце кипятку и начал студить его, надувая щеки. Отхлебнув, он спросил:
– А зачем он вам требуется?
– Нас к нему послали, – ответил Витя.
– Куда послали?
Витя переглянулся с Павликом.
– Сюда послали, – сказал Павлик.
Старик допил воду и налил ещё в блюдце.
– Здесь есть Волжско-Камский коммерческий банк, – сказал он и посмотрел мальчикам в ноги. – Надо пыль с башмаков смахивать, а не лезть, как в сарай. Никакого Рагозина тут сроду не было.
– Где ж он? – спросил Павлик.
– А кто он, ваш Рагозин?
Мальчики помолчали.
– Он начальство, – сказал Витя.
Старик надвинулся на них бородатой грудью, широко расставив руки с чайником и блюдцем.
– Ошпарю вот, чтоб не шмыняли, где не следует.
Витя и Павлик попятились к выходу.
– Начальство! – сказал старик, наступая. – Теперь все стали начальством. Ну и ищите его там, где начальство.
– А где? – спросил Павлик, уже с порога.
– В Совете начальство! Пошли отсюда!
– Вот ехидна! – сказал Павлик, когда, словно нехотя, затворилась тяжёлая дверь. – Я знаю, где Совет.
– И я знаю. Бежим, а?
И они побежали.
Рагозин уже привык, что перед ним возникали самые невероятные посетители, но всё-таки никак не ожидал увидеть у себя в кабинете детей. Он был уверен, что они пришли по ошибке, и повеселел, разглядывая их раскрасневшиеся лица с открытыми ртами. Он встал и смотрел на мальчиков молча, с улыбкой пощипывая ус.
– Вы – товарищ Рагозин? – спросил как можно тише Павлик.
– Ну, допустим.
– Нет, вы скажите, правда, потому что вон в той комнате нам сказали, что вы в этой комнате.
– Я и правда в этой комнате. Вы что, своим глазам не верите?
– А вы – товарищ Рагозин?
– А разве я не похож?
– Мы не знаем, – сказал Витя, – потому что мы вас не видели.
– Ну, а теперь-то видите? Похож я на Рагозина?
Павлик смерил его с головы до ног не допускающим шуток взором и признал убеждённо:
– Похожи.
Он немного отступил и шепнул Вите в затылок:
– Ну, говори ты.
– Мы к вам, товарищ Рагозин, от Арсения Романыча.
– Не от Арсения Романыча, – опять выступил вперёд Павлик, – потому что Арсений Романыч не знает, что мы к вам пошли.
– Ну да, – сказал Витя, – Арсений Романыч, правда, не знает. Но ведь мы насчёт Арсения Романыча…
– Кто это – Арсений Романыч?
Оба мальчика глядели на Рагозина удивлённо.
– Кто он такой? Почему вы от него утаили, что пошли ко мне?
– Разве вы не знаете Арсения Романыча? – чуть слышно выговорил Витя.
– А кто он?
– Арсений Романыч? Он Дорогомилов.
Рагозин выскочил из-за стола и остановился посередине кабинета.
– Дорогомилов? – повторил он, крепко растирая лысину ладонью. – Арсений Романович Дорогомилов? Он здесь?
– Нет, не здесь, – вдруг заспешил Павлик, – он у себя на службе. Мы ему ничего не говорили, потому что он ни за что не хочет идти к вам, и мы пошли одни, вот Витя и я.
– Не хочет ко мне? Что с ним случилось?
– С ним ещё не случилось. А мы боимся. Потому что к нему приходил военный и грозился выселить из квартиры. И с библиотекой, и со всем.
– С библиотекой? – почти крикнул Рагозин. – Что за история! Значит, он жив? И все там же, со своей библиотекой? Ну, скажи пожалуйста! Ах, черт!
Он схватил стул, потом другой, третий, составил их в ряд, взял мальчиков за руки, посадил на крайние стулья и сел посередине.
– Ну, ребята, рассказывайте все по порядку.
Рассказывать мальчикам было нечего – они уже все выложили. Они не хотели дать в обиду Арсения Романовича – в этом состояло дело. Зато они знали решительно каждый гвоздик в старом жилище Дорогомилова и о каждом шаге его могли повествовать сколько угодно. И чем дольше они говорили, тем явственнее видел себя Рагозин на диване между книжных полок перелистывающим, в безмолвии, потрёпанные страницы или помогающим мыть посуду косматому, всегда слегка возбуждённому человеку, который надевал на сюртук клеёнчатый фартук и, орудуя мочалкой, критиковал французские социальные утопии с таким пылом, будто они давно осуществились на земле и нанесли ему личный вред. В памяти Рагозина встала отчётливо эта странная фигура в шляпе и несменяемом сюртуке, какой она высилась на берегу в предрассветном лиловом мраке. Рагозин, сидя в лодке, перебирал руками борты скученных дощаников и шлюпок, чтобы неслышно выйти на свободную воду, и уже когда провёл лодку под пристанные мостки и обошёл липкий от смолы борт пристани, снова последний раз приметил на берегу чёрный силуэт и над ним – прощально размахиваемое круглое пятно шляпы, похожее на живую мишень в ночи. В неведомый путь уносила тогда Рагозина Волга, и он оставлял на произвол неизвестности все родное – Ксану, ожидавшую мальчика, старых друзей, опоясанный подковой холмов незримый спящий город.
– Скажи пожалуйста, Арсений Романыч все такой же! – повторял он, слушая мальчиков.
Едва только они появились в кабинете, Рагозин почувствовал, как настойчиво заторкалось сердце. Его больше привлёк Павлик – разящим своим взглядом, жизнерадостной рыжизною, вздёрнутым, как видно, чутким носом. Рагозин все оборачивался к нему со своим восклицанием – скажи пожалуйста! – и все думал – похож ли на этого рыжика маленький Рагозин, которого он непременно начнёт разыскивать, непременно найдёт, вот только немножко бы навести порядок на службе.
– Сколько тебе лет? – спросил он Павлика.
– Одиннадцатый. Я старше Вити.
– Старше Вити, – медленно сказал за ним Рагозин. – И старше ещё одного мальчика.
– Какого?
– Одного такого… Такого, как ты, – засмеялся Рагозин.
Он положил руку на его плечо, слегка помял пальцем это худенькое, с острой ключицей ребячье плечо и помолчал. Потом выпрямился, поднимая вместе с собой обоих мальчиков, и расставил по местам стулья.
– Вот что, друзья, Арсений Романыч может не тревожиться. Никто его не выселит. А если кто обеспокоит, сейчас же прибегите ко мне. Да пусть он тоже зайдёт. Скажите – я его хочу видеть. А заупрямится, так я и сам приду!
Он сложил все их четыре руки в своих и сильно тряхнул, так что оба они вдруг расхохотались.
Он закрыл за ними дверь и, присев на подоконник, минуту смотрел через распахнутую раму на город. Крыши и верхушки деревьев были остро очерчены слепящим светом, и весь небосвод дышал безжалостным жаром.
– Нет, – сказал он вслух, отходя от окна, – не половлю больше, наверно, не половлю! Какое там – рыбалка!..
Павлик, прытко шагая по коридорам, говорил:
– Попробуй теперь кто тронь Арсения Романыча! Правда?
– Попробуй тронь! – запальчиво вторил Витя. – Тронешь!
Они сбегали по людной лестнице, то расходясь, то сближаясь, чтобы не столкнуться со встречными; когда у самого выхода их удержал оклик: «Витя!» – они чуть не налетели на Меркурия Авдеевича.
Мешков потянул внука за рукав.
– Ты что здесь?
– Мы… это самое… – сказал Витя, от смущения оборачиваясь к Павлику.
– Мы ходили… нас послал Арсений Романыч. В сороковую комнату, – воинственно ответил Павлик и тоже потянул к себе Витю, словно беря его под защиту.
– В сороковую?
Меркурий Авдеевич кое-как утёр вспотевшее лицо.
– Ну, что он?
– Кто? – не понял Витя.
– Да ведь в сороковой-то этой – Рагозин? Как он? Ничего? – с опаской выспрашивал Мешков.
– Ого! – в восторге дохнул Павлик. – Как бы не так, ничего!
– Злобен?
– Ещё какой добрый, – сказал посмелевший Витя.
– Он, кому не надо, не спустит, – сказал Павлик.
– Эх, младость неразумная! Мне бы на ваше место! – пожалел Меркурий Авдеевич. – Ступай-ка себе, Паша, своей дорогой. Куда тебе надо. А ты, внучок, пойдёшь со мной.
– Зачем?
– Покажешь мне эту самую сороковую комнату. Да подождёшь, пока я оттуда выйду… Коли выйду…
Он повёл Витю за руку.
Ожидая в приёмной, когда пригласят, он снял свою соломенную, в прошлом шоколадную, а теперь сиреневую шляпу и дал её держать Вите. Ему хотелось расспросить внука подробнее, но во рту пересохло, то ли от жары, то ли от волнения, и невозможно было отвлечь внимание от двери, которая вот-вот должна была его поглотить. Витя скучал и, не вытерпев, жалостно проскулил:
