Миниатюрная «девушка с палочкой» уже давно перестала быть тем изнеженным и чувствительным созданием, каким была несколько лет назад, когда Итиро познакомился с ней на уроках английского языка в христианской общине. Жестокая борьба за существование, несказанно тяжелая работа в швейных мастерских, когда Токиэ не имела возможности даже встречаться с Кавамото, и, наконец, опасная болезнь отца совершенно преобразили девушку: она стала решительной и упорной, энергичной и даже властной. Каждое утро Токиэ, хромая, брела из отчего дома на другой конец города — в Ниси Кания-Тё, где на территории газового завода помещался Союз. Денег на трамвай у девушки никогда не было. Если Токиэ засиживалась допоздна или если на улице шел дождь и было очень грязно, она и вовсе не возвращалась домой, а приготовляла себе постель в той комнате, где работала, сдвинув вместе несколько стульев.
Собственно говоря, Токиэ должна была получать 4500 иен ежемесячно. Но платили ей очень нерегулярно, ибо финансы Союза находились большей частью в плачевном состоянии, особенно с тех пор, как распространился слух, будто его члены — коммунисты… А дома сестра спрашивала Токиэ:
— Токи-тян, ты уже получила жалованье?
— Нет, но сегодня обязательно потребую его.
При этом девушка точно знала, что она и не заикнется о деньгах: все равно это не поможет. Хочешь не хочешь, а придется заложить свое пальто и сказать, что деньги получены в Союзе. Токиэ решила продержаться на своей новой работе как можно дольше. Ей опостылели мастерские, поставляющие товар магазинам готового платья; работа швеи казалась ей бессмысленной и бесперспективной; впервые у девушки появилось чувство, что она делает нечто важное. Это помогало ей переносить все невзгоды и разочарования.
«Я была потрясена, — рассказывает Токиэ, — когда услышала доктора Мицуо Такэтами, приехавшего в Хиросиму в 1952 году. Только на его лекции я поняла, какой вред приносит радиоактивность. Если тысячи людей до сих пор проявляют поразительную беззаботность в этом отношении, если многие жертвы атомной бомбы не принимают всерьез даже своих собственных недомоганий, то объясняется все это тем, что они не знают фактов. Лишь сейчас мы начинаем догадываться, какими длительными будут страдания, выпавшие на долю людей из-за чудовищной атомной бомбы. До встречи с Такэтами я сама весьма смутно представляла себе, что за «ужасная штука» атомная бомба; лишь теперь в голове у меня прояснилось.
С некоторых пор мы снимали помещение для Союза у одной «атомной вдовы», которая жила со своей глухой матерью и тремя детьми. В эту комнату собирались жертвы «пикадона». Больше всех о нас заботилась старуха, потерявшая слух от атомного взрыва. Именно тогда я научилась объясняться с помощью рук, глаз, а в крайнем случае… даже ног. Все мы пережили атомную катастрофу и, как могли, старались утешить друг друга. Мы хотели понять друг друга. Правда, я не раз слышала слова, продиктованные малодушием:
— Все это не имеет смысла, — говорили люди, — не стоит даже рот открывать.
Но я не хотела так быстро сдаваться.
— Если мы наконец не поднимем голос протеста, то упустим свой последний шанс, — возражала я.
Я повторяла эти слова по нескольку раз подряд. Мне нельзя было терять терпение. Хотя и нерешительно, но люди все же начали тянуться к своим товарищам по несчастью, а ведь раньше они замыкались в себе и заботились только о себе. Теперь то один, то другой говорил мне:
— Вы совсем замерзли, погрейте руки у печки. Я воспринимала их заботу как добрый знак.
Однажды в Союз пришло письмо от одного из его членов. Неизвестный мне человек писал, что наши встречи были для него самыми счастливыми часами после «пикадона». Прочтя это письмо, мы забыли об усталости, голоде, постоянной нехватке денег…»
В конце зимы 1953 года, когда начали цвести персики, состояние отца Уэмацу резко ухудшилось.
«Он уже почти не приходил в сознание, — вспоминает Токиэ. — Дни и ночи напролет раздавались его стоны, последние силы покидали больного.
За четыре дня до смерти отца к нам в дом явились агенты электрической компании и начали угрожать, что отключат свет, если мы немедленно не заплатим. Отцу уже трудно было говорить, и он со слезами на глазах лепетал, обращаясь к агентам:
— Мне очень жаль, что я доставляю вам столько хлопот.
Он умер в глубокой бедности. Ах, если бы он вовремя обратился к врачу! Быть может, его еще можно было спасти. Но он работал не разгибая спины, до тех пор пока не оказался выжатым как лимон.
Атомная бомба вначале лишила отца куска хлеба, а потом отобрала у него и саму жизнь.
В день похорон, 9 марта, к дому подъехал джип с представителями АБКК, которые попросили у нас разрешения вскрыть тело отца. Они утверждали, что вскрытие принесет пользу человечеству и что отец, мол, наверняка не имел бы ничего против.
Американцы сбросили атомную бомбу, превратившую жизнь моего несчастного отца в одну сплошную муку. Они виноваты в том, что отец должен был работать до тех пор, пока не загубил себя окончательно. А теперь те же самые американцы являются к нам, чтобы использовать для своих целей его бедное, бездыханное тело!»
— Я не отдам вам своего мертвого отца, — сказала Токиэ Уэмацу почти беззвучным от подавляемого гнева голосом.
Визит представителей АБКК, или contactors («вербовщиков»), как их называли, был вызван официальным извещением о смерти Уэмацу. Они приходили ко всем без исключения семьям, где кто-либо умирал, как предполагали, от лучевой болезни. В ответ на слова Токиэ они, не моргнув глазом, выразили соболезнование и записали в своих формулярах: «Ref». Это означало «Refusal» (отказ). По этой все больше разбухавшей графе — поскольку пассивное сопротивление работе Атомной комиссии в Хиросиме неуклонно возрастало — и был проведен Уэмацу в статистике АБКК. Для АБКК он стал одним из тех мертвецов, которые, «к сожалению, из-за предубежденности родственников должны считаться потерянными для науки».
3
Первый человек, не считая близких родственников, кому Токиэ сообщила о смерти отца, был Итиро Кавамото. За последние два года они подолгу не виделись и никогда больше не заговаривали о своих чувствах. Приход девушки к Итиро в ранний утренний час был равносилен признанию в любви. С тех пор им обоим стало ясно, что они предназначены друг для друга.
Итиро взялся раздобыть денег на похороны. И действительно, каждый из его многочисленных друзей пожертвовал по нескольку иен, соседи семьи Уэмацу также внесли свою лепту. Общими усилиями удалось наскрести скромную сумму, так что несчастному Уэмацу не пришлось покоиться в могиле бедняков.
На следующий день после похорон Итиро в трамвае внезапно лишился чувств. Вечером он узнал, что приблизительно в тот же час, когда он потерял сознание, поэт Санкити Тогэ скончался на операционном столе. Сестры санатория, в котором лежал Тогэ, вопреки запрету хотели дать ему кровь для переливания, надеясь спасти таким образом жизнь больного, ослабевшего после тяжелых кровотечений. Вскрытие тела покойного поэта дало неожиданный результат: смерть была вызвана отнюдь не только застарелым туберкулезом легких; внутренние органы Тогэ были поражены и радиацией вследствие «пикадона». Парадоксально, что Тогэ, посвятивший последние годы своей жизни борьбе против атомной опасности, никогда не подозревал, что и сам он отмечен зловещей болезнью, косившей людей начиная с 6 августа 1945 года.
Кавамото познакомился с Тогэ лишь в 1950 году, во время показа японского антивоенного фильма. Он принял участие в дискуссии, разгоревшейся после демонстрации картины, и в своем выступлении сказал, что миролюбивая миссия христианства имеет в наши дни громадное значение, несмотря на то что так называемые «христианские нации» не принимают ее всерьез. Это замечание Итиро заинтересовало Тогэ.
С тех пор между поденщиком Кавамото и поэтом Тогэ завязалась тесная дружба. Теперь же, когда Тогэ умер, Итиро счел своим долгом продолжать дело, завещанное ему другом, — образованным, интеллигентным человеком и блестящим, вызывавшим всеобщее восхищение поэтом. Отныне Итиро, неотесанный, неуклюжий и необразованный рабочий, должен будет рассказывать людям о трагической судьбе атомных жертв, которые молча несли свой крест, прячась от чужих взглядов.
В жизни Итиро Кавамото начался совершенно новый период. Тихий самаритянин стал агитатором, незаметный благодетель — страстным пропагандистом. Таково было веяние времени. После окончания оккупации в Хиросиме возникло мощное движение за мир. Но главное было то, что вся остальная Япония наконец-то снова вспомнила о Хиросиме. В августе 1952 года, через несколько месяцев после вступления в силу мирного договора между Японией и Соединенными Штатами, самый крупный японский иллюстрированный журнал «Асахи» выпустил специальный номер, где были опубликованы фотоснимки атомной трагедии, задержанные американской цензурой. Снимки эти, технически несовершенные, зачастую неясные и поцарапанные, были сделаны непосредственно после сбрасывания атомной бомбы и правдиво запечатлели картину атомного ада. Не мудрено, что они произвели огромное впечатление на читающую публику. В Японии поднялась волна возмущения против американцев. Снимки разбудили также симпатию всего народа к жертвам «пикадона». Сразу вслед за этим в печати начали публиковаться статьи и рассказы очевидцев об атомном взрыве, потом появились также фильмы и романы на эту тему.
