Большинство девушек были совершенно равнодушны к религии и вообще не задумывались ни над собственной жизнью, ни над судьбами других людей. Их интересовала только еда. Кроме того, они с увлечением обсуждали, что купят, когда соберут побольше денег. Мысленно они представляли себе, какие платья и украшения будут носить, уйдя из «патинко».
Как-то раз Итиро подарил мне темно-красную ленточку; я приколола ее к своему белому свитеру. Мои товарки немедленно приобрели себе точно такие же ленточки. Девушки почти всегда дурно говорили о своих отсутствующих подругах. Только к одной служащей игорного дома они относились с некоторым уважением: эта девушка имела возможность хорошо одеваться. У многих из них на теле остались «келоиды» и другие следы «пикадона». Больным не разрешалось развешивать свое белье рядом с бельем других девушек, а тарелки, которыми они пользовались, мылись отдельно от всей остальной посуды. Не раз я предлагала искалеченным, презираемым всеми девушкам записаться в Союз жертв атомной бомбы. Но в ответ они со скучающим видом отрицательно качали головой.
Только в полночь мы заканчивали чистку автоматов и мытье полов. Тогда нам разрешалось пойти в городские бани. Это был самый светлый момент за все сутки. Возвращались мы из бань «домой» уже поздно ночью, часов около двух. Наши беседы вертелись в это время вокруг одной и той же темы: когда же мы наконец отряхнем прах этого дома со своих ног? Такова была наша самая сокровенная мечта.
Раз в три дня я получала письмо от Итиро. В письмах он рассказывал мне о «Хигайся но кай», о наших общих друзьях, о жизни за стенами моей тюрьмы…
Трижды мне приходилось менять место работы, искать себе нового хозяина. В первый раз это произошло потому, что я попыталась уговорить игрока, который уже проиграл тысячу иен, уйти. Случайно хозяин оказался поблизости и услышал наш разговор. Он вызвал меня к себе и обвинил в том, что я наношу ущерб его «бизнесу». Когда я начала оправдываться, он изо всех сил ударил меня. Впредь я решила ни во что не вмешиваться, но моего решения хватило ненадолго. Я начала презирать себя. Нет, я была не в силах молчать!
Наконец наступила минута, когда мне представилась возможность выбраться из этой дыры и снова увидеть дневной свет. Одну из моих товарок рассчитали, и она задумала открыть небольшую швейную мастерскую. Она обещала дать мне знать, если ее дела пойдут хорошо. И впрямь, в один прекрасный день я получила письмо, в котором говорилось: «Можешь рискнуть. Приходи ко мне».
Я отказалась от работы в «патинко-салоне», но в первое время чувствовала себя такой усталой, что была не в состоянии ни за что приняться. Десять дней подряд я ни о чем не думала и ничего не читала, только спала и спала почти без просыпу. И, лишь когда смертельная усталость несколько прошла, я начала размышлять о жизни, которую вела до сих пор, и о своем будущем. Пора устраивать свои дела умнее, говорила я. А потом возражала себе: «Что, собственно, я собой представляю? Чем я лучше других? Дура я! Нечего мнить о себе бог знает что!»
5
В ноябре 1953 года Кавамото решился на чрезвычайно рискованный шаг: он ушел с электростанции в Сака, где работал много лет. Итиро считал, что ему надо иметь побольше сил и времени для своих побочных занятий, иными словами, для своей «службы на благо общества», как он сам говорил. Эта служба с каждым днем казалась ему все важнее.
Чтобы оценить всю серьезность решения Кавамото, надо представить себе Японию того времени. Хроническая безработица изнуряла страну. Народу было куда больше, чем свободных мест. В то же время согласно японским традициям человек, который начал свою трудовую деятельность учеником на солидном предприятии и ничем себя не запятнал, мог до конца жизни рассчитывать на верный, хотя и небольшой заработок. Только лишившись трудоспособности, он терял работу. Даже во времена кризисов японские фирмы, чтобы «сохранить свое лицо», всеми силами старались не увольнять старых кадровых рабочих. С другой стороны, человек, потерявший или бросивший солидное место, не обеспечив себе заранее другой работы, был обречен на прозябание; ему очень трудно было во второй раз добиться прочного положения.
К Кавамото явились товарищи по работе, его посетил даже непосредственный начальник. Все они уговаривали Итиро отказаться от «безумного намерения». Даже друзья и подопечные Кавамото предостерегали его от необдуманного шага. Прочное место в богатой фирме, твердое жалованье, постепенное продвижение по служебной лестнице — для тысяч людей в Хиросиме это являлось недосягаемой мечтой. По их понятиям человек не имел права бросаться такими вещами, обрекая себя на жизнь, полную забот и лишений, без каких бы то ни было видов на будущее.
Итиро обещал товарищам еще раз все хорошенько обдумать. 29 ноября 1953 года он на целую ночь заперся один в комнате. «Достанет ли у меня мужества жить в бедности? Не побоюсь ли я потерять уверенность в завтрашнем дне? — вопрошал он себя. — Ведь, если я стану поденщиком, мне придется браться за любую работу, даже за самую тяжелую, а физически я слишком слаб для этого».
До утра Кавамото ревностно молился. Потом он дал знать друзьям, что его решение неизменно. Так оно и было в действительности: ничто не могло увести Итиро с пути, который он себе избрал. В дальнейшем многие христианские организации, благотворительные общества и «Движение против атомной бомбы» предлагали Итиро различные посты с постоянным жалованьем. Но он отклонял все подобные предложения, не желая низводить свою деятельность на благо человечества до уровня обычной работы ради хлеба насущного.
В ту ночь Итиро пришел еще к одному важному решению. Однако прошло больше недели, прежде чем он приступил к его выполнению.
«30 ноября я окончательно попросил расчет на электростанции, — рассказывал он, — а 8 декабря собрался наконец с духом и предложил Токиэ Уэмацу стать моей женой».
После смерти г-на Уэмацу Кавамото стало нелегко ладить со своей подругой. Она переживала период сомнений, чувствовала себя усталой от жизни и презирала людей. Все это напоминало состояние Кадзуо М. на определенном этапе его жизненного пути.
«В то время в моем сердце не было никаких иных чувств, кроме ненависти, ярости и жажды мести, — вспоминает Токиэ. — Больше всего я ненавидела страну, которая сбросила на нас атомную бомбу и была занята созданием нового ядерного оружия. Когда-то я пыталась поверить в христианство, но теперь евангельские притчи оставляли меня холодной. В этот период моей жизни я потеряла веру. Свою библию я выбросила на помойку».
Однако если Кадзуо всегда был в одиночестве, то рядом с Токиэ находился человек, оказывавший ей моральную поддержку.
«В те дни Итиро часто поглядывал на меня с тревогой, — говорит Токиэ. — Но он никогда не поддавался моим настроениям, он уверенно шел по избранному пути. Я завидовала Итиро-сану, но иногда его уверенность бесила меня. Тогда я совершала самые бессмысленные поступки, только для того чтобы вывести его из себя. Но, что бы я ни делала, Итиро мне все прощал. Его любовь удержала меня на краю пропасти. Что сталось бы со мной, если бы он потерял терпение?»
Возможно, Кавамото предложил своей подруге стать его женой, чтобы вернуть ей чувство уверенности в себе, которое она потеряла со смертью отца. Токиэ была счастлива. Она тотчас же согласилась выйти замуж за Кавамото. Теперь они часами строили планы совместной жизни. Предстояло также обсудить, как рассказать матери Токиэ о их решении. Кавамото вспоминает:
«Я начал прилежно учить принятую в Японии формулу, с какой обращаются к родителям невесты, чтобы попросить руки их дочери. Но, сколько я ни повторял ее, я каждый раз что-то путал. Приходилось начинать все сызнова. Наконец дело пошло на лад. И я поспешно направился в дом Уэмацу.
Сердце у меня сильно билось.
— Пожалуйста, скажи все, что полагается, — шепнула мне Уэмацу-сан, а потом снова с самым безразличным видом углубилась в свое занятие: она помешивала рис, варившийся на очаге.
Я раздвинул бумажную дверь в соседнюю комнату. Мать Токиэ сидела у своей хибати (жаровня с древесным углем). Запинаясь, я обратился к ней:
— Э… я пришел, чтобы попросить о дружеской услуге.
— Какой же?
— Э… Токи-тян, Токи-тян.
— Ну и что?
— Токи-тян… Я бы охотно…
— Ах, вот оно что! Ты хочешь сказать, что желаешь взять Токи-тян в жены? Ну что ж… Хорошо…
— Спасибо! Большое спасибо! Не дослушав мать, я побежал в соседнюю комнату, чтобы сообщить Уэмацу-сан, как все произошло. Вне себя от радости мы взялись за руки.
1
На рассвете 1 марта 1954 года за много тысяч километров от Хиросимы произошло несчастье, которое сыграло громадную роль в судьбе людей, переживших атомный взрыв. Японское рыболовецкое судно «Дайго фукурю-мару» («Счастливый Дракон № 5»), бороздя просторы Тихого океана, попало в крайне странную «снежную бурю». Только через четыре дня после возвращения судна в родную гавань Яидзу выяснилось, что это была не снежная буря, а радиоактивный дождь из пепла, вызванный испытанием мощнейшей американской водородной бомбы в атолле Бикини.
