Апраксин челобитную одобрил, но сказал:
— Допишите государю просьбишку. Суда-то сподобите, а кто их за море поведет? Людишки. Стало быть, вам добро государево потребно, штоб екипажи на те суда нанимать, которые в иные земли поплывут.
Челобитную царю успели доложить до Азовского похода. Читая ответ Петра, воевода радовался вместе с Бажениными:
— Вишь, государь по-мудрому размыслил, грамотой вам жаловал многое, што спрашивали и сверх того. Гляди-ка, суда те вам дозволено пушками вооружать и боевые припасы к ним иметь. Сие для обороны от каперов. Не зря государь к вам милость питает наперед, чтобы «…на то смотря иные всяких чинов люди, в таком же усердии нам, великому государю нашему царскому величеству, служили и радение свое объявляли…».
На Вавчуге все было готово к торжеству, ждали только воеводу и архиерея. Левый покатый берег реки, казалось, самой природой сотворен для устройства верфи. Широкая лощина полого спускалась к урезу воды. Над просторным, добротным дощатым помостом высился громадный навес.
Как всегда, церемония началась с молебна. Баженины не ожидали приезда архиепископа. С тех пор как три года назад царь разбирал челобитную купцов, Афанасий не показывался в Вавчуге.
Архиерей же ныне держал себя свободно, будто в прошлом и не было между ним и Бажениными никакого раздора.
Купцы народ сметливый, видимо, оценили такт уездного духовного пастыря и старались его задобрить. Как-никак, а по сему было видно, что Афанасий сел в Двинском крае надолго. Тем более Баженины торговыми делами тесно связаны с купцом Дмитрием Любимовым, братом архиепископа…
Вернувшись, Афанасий остался в Холмогорах, где размещался епископат.
— Надобно мне в епархии дела рассмотреть неотложные, и в нашей среде, воевода, хватает разноголосицы и неурядиц. А мне скоро к патриарху стопы направлять в Белокаменную.
Из Москвы в Архангельский архиерей приехал по санному первопутку и сразу направился к воеводе.
Апраксин накануне его приезда получил письмо от старшего брата Петра. Он подробно сообщал о походе к Азову, больших праздниках в столице, добром отношении к нему царя, намекал о каких-то новшествах, затеваемых царем. Половину письма занимала неприятная весть. Младший брат Андрей попал в переплет. По какому-то поводу он затеял свару с незадачливыми дворянами Желябужскими и изрядно их поколотил с дворовыми людьми где-то под Филями. Те подали жалобу царю. Андрей струсил и хотел отвертеться. Но Ромодановский все разобрал и доложил царю, который сам выступил судьей. Андрея чуть было не били прилюдно кнутами за «ложную сказку». Хорошо, что вступились сестра, вдовая царица Марфа Матвеевна, и Франц Лефорт.
Пока Апраксин читал письмо, его прошиб пот: «Надо же, в такой позор Андрюха втянул нашу фамилию». Брат сообщал, что теперь по царскому приговору Андрей должен выплатить Желябужским тысячу рублей да Лефорту «за его заступление» три тысячи рублей. «Опять деньгу посылать надобно, хотя Петр и не просит».
Архиерей тоже был наслышан об этой истории, но откликнулся на нее в шутливом тоне:
— Кнутами все же попотчевали дворовых твоего брата. Но думается, сие на пользу и ему пойдет.
Апраксин натянуто улыбнулся и перевел разговор:
— Каковы, отче, ведомости из Преображенского?
— Великие, воевода. Ты уж меня не пеняй, что я вначале про братца твоего помянул. Поверь, у меня самого камень на сердце лежал, за тебя сожалею. — Архиерей вздохнул и начал оживленно рассказывать о сидении Боярской думы, приговорах о «кумпанствах» для сооружения судов морского каравана.
— Не миновало государево око и нашу церковную епархию. Вменил нашим обителям монастырским наравне с вотчинами боярскими и дворянскими сооружать кораблики для флота.
— Наш-то уезд Двинский не слыхал ли, какая ему доля выпала?
— Богу благодарения, государь, я слыхал, по-разумному поступил. Ни с вотчин нашего края, ни с нашенских монастырских обителей поборов не станется нынче. Мы-то, поморцы, и так служим отечеству у врат морских.
— И то дело, слава Богу, однако подождем, — облегченно перевел дыхание Апраксин…
В Беломорье начиналась зима, задули северные ветры, замела поземка, снег начал по-настоящему укрывать поля, перелески, дороги, давно скованную льдом Двину.
Размышляя над новостями, Апраксин по давней привычке сел за письмо царю. «Надобно поведать ему о всех наших делах, помянуть об отправке Яна Флама, о Бажениной верфи. Заодно Петра Алексеича настрой проведаю. Гневался-то он на Андрюху. Как бы и мне боком не вышло».
Начал по старинке, как обращались к царю все, начиная с приближенных бояр. Быть может, только чуть-чуть подобострастней:
«Премилостивейшему, всесветлейшему моему государю, пречестнейшему бомбардиру». Знал Федор, что царь требовал его величать официально бомбардиром, но приписал еще: «Рабски прошу твою милость и сообщаю…»
Закончив писать, прочитал и завершил обычным манером: «Прошу у тебя, государя моего, милости и челом бью ниско многократно раб твой Федка Апраксин». В конверт вложил, как всегда, письмо домой.
Пока письмо ходило, прошел месяц. Не каждому и не всегда отвечал царь. Зависело от близости и важности персоны да и от настроения. Обычно молчание принималось как немилость.
В Юрьев день московская почта принесла неожиданные вести. Царь объявил указ «стольникам обоих комнат», царей Петра и Ивана, «сказано в разные государства учиться всяким наукам».
Апраксин и архиерей в один голос одобрили царский указ.
— Без толковых кумандиров доброго флота не сотворишь, — рассуждал воевода. — Сам видишь, отче, как в заграницу корабль снаряжать, так сыскивай шкипера иноземного. Нашенских-то нема.
— Почин славный и мудрый государя, — вторил ему Афанасий, — токмо ученьем пробьешься к свету.
На Введение Святой Богородицы пришел долгожданный ответ от царя. Видимо, Петр не придавал большого значения проделкам младшего брата, но пенял дружески воеводе совсем за другое.
«Федор Матвеевич, за письмо твое благодарствую, однако ж зело сумнимся ради двух вещей, — шутливо выговаривал царь, — 1) что не ко мне писал, 2) что с зелеными чинами, чего не люблю; а тебе можно знать (для того, что ты в нашей компании), как писать. А про нас похочешь ведать, дал Бог, живы; а письмо отдал твоей жене сам. По сем здравствуй. Piter».
Короткое письмо Апраксин прочитал, не переводя дыхания, не сразу разобрался в нем, но понял сердцем расположение к нему царя. «Стало быть, государь меня благоволит».
Как раз на съезжей появился Афанасий. Глядя на сияющего воеводу, понял, что получены добрые известия.
— Никак, к добру я зашел?
Не удержался воевода, протянул архиерею письмо.
— Вишь, тебя государь ближним человеком почитает, — с уважительным оттенком, но по-приятельски просто заключил Афанасий, — таких, как ты стольников, по пальцам перечесть можно, великая тебе честь.
В самом деле, не каждый день получаешь письма от царя с дружескими излияниями, и Апраксин не скрывал от приятеля радостного настроения:
— Спаси Бог, владыко, однако ты меня не захваливай, сам ведаешь, сколь пагубно тщеславие. Послушай-ка другие вести. Мало того, что государь соизволил послать за границу стольников для прознания навигацких наук. Братец повещает меня, что Посольский приказ ныне в хлопотах, затевается большой вояж в окрестные страны европейские. Об том указ государев объявлен.
— Поживем, воевода, авось прознаем и про то, но, видно, к нам сие касанье иметь не будет…
Лестно отзываясь об Апраксине, архиерей не кривил душой. В самом деле, на его глазах повседневно, без утайки протекала деятельность воеводы. Да и многое знал он от попов, что общались с паствой в доброй сотне приходов Двинского края. В отличие от предшественников, Апраксин болел за каждое дело, которое поручал ему царь, исполнял его не только за страх, но, главное, за совесть. При всем своем усердии он хотя и строго, но без жестокосердия, по-человечески относился к тем людям, которые своим умом и руками претворяли в дело его указания, и они не таили на него зла.
С другой стороны, Афанасий давно приметил у своего приятеля черты чрезмерного раболепия не только перед царем, но и перед его приближенными. Даже в обращении с тем же Меншиковым, разбитным неучем, но довольно настырным нахалом, который был намного младше воеводы годами и не имел чина, Апраксин временами откровенно заискивал. Архиерей не раз слышал, как воевода приторно-ласково величал его «Лександро Данилыч».
Но Афанасий рассуждал справедливо. «Каждный волен устраивать свою жизнь мирскую по своему усмотрению. Наперво блюсти заповеди Божьи и не вредить людям. Благо, что воевода их не порушает. А так мало ли какие задумки у Федора Матвеевича. Под себя он сокровищ не подгребает, не мздоимствует, на чужих бедах не наживается, старается править на воеводстве по благочестию и справедливости…»
