После полудня тяжелогруженые тумбасы турок, ничего не подозревая, двинулись к Азову. Едва поравнялись они с каланчинским устьем, как из-за мыса появились казацкие лодки и казаки с гиком и свистом ударили по туркам. Завязался жаркий бой. Над лиманом кругом полыхал огонь, густой дым застилал все окрест. Десять тумбасов захватили казаки и, перегрузив добычу на один из них, остальные подожгли. Турки на кораблях сначала замешкались, потом бросились ставить паруса. Один из кораблей казаки взяли на абордаж и тут же сожгли, другой турки посадили на мель и подожгли сами. Остальные повернули в море, но лишь трем кораблям удалось прорваться к Азову, да и то без припасов. Победа была полная, да и добыча славная.
Весь день Петр расхаживал по палубе, поглядывая на устье. С взморья доносился глухой шум, стреляли пушки, слышались глухие раскаты взрывов, к небу потянулись клубы дыма.
К вечеру к «Принципиуму» подошла лодка с атаманом. Не дослушав до конца Миняева, Петр обнял его:
— Алексашка, тащи золотой кубок!
Вечером царь диктовал письмо Ромодановскому:
«И наутрея пошил на море, при чем и казаков было несколько лоток; и той ночи и наутрея за мелиною устья пройти было невозможно, потому ветер был сиверной и воду всю в море збил; аднакоже, увидев неприятельских судов, в мелких судах на море вышли. А неприятель из кораблей, которых было 13, выгружался в 13 тумбасов, для которых в провожание было 11 ушколов, и как неприятель поравнялся с Каланчинским устьем, и наши на них ударили и помочию Божиею оные суда разбили, из которых десять тумбасов взяли, и из них сожгли, а крабли то видя, 11 ушли, один утопили сами, а другой наши сожгли; а в Азов ушли ушкола с три, и то без всякого запасу. На тех тумбасах взято: 300 бомбов великих, пудов по пять, 500 копей, 5000 гранат, 86 бочек пороху, 26 человек языков и иного всякого припасу: муки, пшена, уксусу ренского, бекмесю, масла и рухляди многое число, а больше сукон; и все, что к ним на жалованье и на сидение прислано, все нашим в руки досталось».
— Первый трофей морской за многие лета, — ликовал Петр.
Но царь не обольщался первым успехом, на военном совете предупредил:
— Теперича жди турок, навалятся большой силой.
На суше войска под единым командованием боярина Алексея Шеина начали осаду Азова. Всю крепость окружили валом. Под его прикрытием расположили пушки, начали крушить крепостные стены. Помогали пушкари из Вены, подсказали, как лучше расположить орудия. Скоро ядрами проломили угловую башню…
В ожидании помощи с моря турецкий паша каждый день поднимался на башню, всматривался в безоблачный горизонт. В крепости таяли запасы пороха, свинца, хлеба…
Об этом знал и Петр. Упреждая турок, он вывел свою эскадру из устья Дона. Впервые распоряжался морским караваном Федор Головин.
— Командуй, комиссар-генерал, — отрывисто сказал ему царь. — Теперича в самый раз тебе нашими воями морскими супротив турок азардировать. Чаю, другой раз побьешь их…
Первую успешную стычку донцов Фрола Миняева с турками опекал Федор Головин. Перед уходом из Воронежа царь назначил его командовать морским караваном.
— Нынче Шеин у меня — одна рука, будет на суше воевать супостата, — шутил на военном совете царь, — а Федор — другая, на море, турецких адмиралов на дно спроваживать рыб кормить…
Немало размышлял Петр, кого поставить к новому делу. Прежний «адмирал», Лефорт, к морскому делу не тянулся, в первом походе себя не показал. Боярина Головина царь помнил с малых лет как верного наставника, потом он верховодил в Сибири. Уладил споры с китайцами, заключил Нерчинский договор. Прежде обыскал реки сибирские до самого Амура…
На воронежских стапелях Головин, несмотря на годы, не отставал от Петра, вникал в суть корабельного дела. Во время перехода по Дону находился на царской галере «Принципиум», помогал Петру составлять первый «Указ по галерам», наставление морским судам.
Прочитав его, особенно одобрил, только отозвался о главном наказе царя в бою:
— Весьма верно, Петр Алексеевич, ты подметил для наших капитанов: «…под великим запрещением должны друг друга не оставлять, а ежели в бою кто товарища своего покинет, того наказывать смертью».
— На море нельзя иначе, Федор…
Сейчас, получив приказ царя выходить из устья Дона, Головин прежде всего передал команду на тридцатипятипушечные галеасы «Святой Павел» и «Святой Петр»:
— Галеасам покамест с якорей не сходить. В устье вода малая, на мель, гляди, угодят, пущай ждут ветра.
Один за другим снимались с якорей корабли и вытягивались на взморье. Впереди полукругом стали на якорях галеасы и галеры, за ними брандеры[33]. Флот изготовился вовремя.
Через два дня на горизонте замаячила турецкая эскадра.
— Один, два, три… — кричал с мачты матрос.
В полдень двадцать с лишним турецких кораблей спустили паруса и легли в дрейф.
Турецкий адмирал, покидая Керчь неделю тому назад, не подозревал, что ждет его в устье Дона. Он слышал о нападении казаков, но теперь-то у него не малые ушколы и тумбасы, а десятки грозных кораблей и галер.
— Откуда взялись у неверных корабли?
Адмирал быстро считал русские суда, прикидывал, сколько может быть пушек на них. У него на кораблях четыре тысячи янычар, крепость ждет подкрепления. Было над чем поразмышлять. Турки задумались, и надолго, на две недели. Потом решили послать галеры с десантом под прикрытием берега.
На рассвете Петра разбудила пушка. В предрассветной дымке, прижимаясь к берегу, крадучись, тихо шлепая веслами, тянулись к устью турецкие галеры. Петр крикнул констапелю Гавриле Кобылину:
— Пушкарей наверх! Пали пять выстрелов! С якоря сниматься! — поискал глазами Гаврилу Меншикова: — Боцман, выбирай якорь. Гребцы по местам!
Но веслами не пришлось работать. Заслышав пушечную пальбу, турецкие галеры поспешно развернулись и начали улепетывать…
Начальник турецкого войска в крепости Муртаза-бей, глядя вослед удаляющимся соплеменникам, воздев руки к небу, бегал по крепостной стене.
— За что Аллах покарал меня! — вопил он. — В крепости нет пороха, нет свинца, янычары устали, есть нечего, всех коней зарезали…
Через неделю Шеин привез на «Принципиум» золотую пулю.
— Погляди, государь, — он разжал ладонь, на которой лежала скрученная половинка монеты, — турки ефимками начали пуляться.
— Значит, дело к концу идет, генералиссимус, готовь полки к штурму.
— Через неделю можно, токмо казакам не терпится, норовят поперед батьки выскочить.
Казаки все же не выдержали. Без приказа вихрем налетели на угловой бастион и захватили его. На следующий день на стенах крепости замелькали зеленые и белые флаги.
Турки капитулировали… Азов сдался на милость победителей.
«Нынешней весной лед на Двине начал ломаться мая 11 числа и вологодские суда пошли», — привычно отметил летописец.
С первой экспедицией из Вологды в Архангельск возвратились голландские матросы с Яном Фламом. Шкипер подробно и с удивлением рассказывал о виденном на верфях Воронежа.
— Царь Петр задумал большое дело, построил два десятка галер, сотни стругов, пошел воевать турков на море.
Апраксин слушал и думал: «Как же так, в одну зиму-то столь судов сотворили?»
— Не все корабли так добротны, — продолжал Флам, — галеры недостроенными отправились в путь, на ходу их должны доделывать, повезли все припасы на стругах, торопился царь.
— Дай-то Бог поспеть к сроку; коли государь затеял, так и станется, — завершил разговор воевода, довольно поглаживая гладко выбритый подбородок. — «Филька-то молодец, чисто скоблит».
С прошлой осени, несмотря на невзгоды, у Апраксина каждый день с утра, как правило, поднималось настроение. После долгих просьб брат Петр наконец-то разыскал и прислал к нему дворового человека, Козьму Грибоедова. Отец Козьмы служил в свое время при дворе окольничего Матвея Апраксина, погиб вместе с ним в схватке. Среди его детей старший, Козьма, или, как все его звали, Кузька, сызмала прислуживал братьям Апраксиным, но особо привязался к среднему, Федору. Когда Федор определился спальником к царю Петру, немалые хлопоты и огорчения доставляла ему плохо выбритая физиономия. Брадобреев имели лишь знатные бояре, хороший прибор для бритья можно было раздобыть только в Немецкой слободе за немалые деньги. Но и тут помог Козьма. Сначала бегал в единственную цирюльню на Большую Дмитровку, присматривался, потом где-то раздобыл добротный инструмент. И с той поры Федор Апраксин не знал забот. Всюду за ним следовал Козьма, даже на Плещеево озеро наезжал. В Архангельский Апраксин его не взял, хватало брадобреев Лефорта, Ромодановского и других бояр. Брился в Немецкой слободе, сам кое-как справлялся. С приездом Козьмы все переменилось. К тому же он основательно взялся за устройство быта воеводы и ловко распоряжался небольшой компанией его челяди. Афанасий, всегда носивший опрятную, аккуратно подстриженную бороду, хвалил Козьму:
