Уже начинало темнеть, когда Резанов закончил письмо. На корабле пробили склянки, и звон колокола заставил вдруг вспомнить вчерашнее посещение миссии, где он снова увидел эту очаровательную девочку, которая так неожиданно скрылась тогда в президии. Они шли с падре Уриа и Лансдорфом по дорожке сада, закатный свет нежно озарял деревья и заросли, старую стену и возле нее двух служителей, державших на арканах дикую лошадь. Животное рвалось из рук, пытаясь вздыбиться, золотистая морда его была в пене. А недалеко от лошади стояла Конча и чистила разорванное платье. На лбу и щеках ее пристала грязь, прическа растрепалась, и густые темные волосы наполовину закрывали лицо.
Я совсем разучилась ездить,сказала она, расстроенная, но, заметив Резанова, вспыхнула и замолчала.
Ну, ну,ответил монах шутливо.Это ведь не в первый раз.
Девушка еще больше покраснела и, ответив на учтивые поклоны Резанова и натуралиста, направилась к лошади.
Но лишь только гости и монах отошли подальше, Конча приказала служителям отпустить животное.
Сворачивая в боковую аллею, Резанов видел, как рыжий конь исчез за строениями, а девушка медленно направилась к дому настоятеля. Падре Уриа сказал, что она здесь частая гостья, здесь и воспитывалась, и нет ни одной книги в монастырской библиотеке, которую бы она не прочитала. И ни одного человека на пятьдесят миль в окружности, которого она бы не знала.
Резанов долго не зажигал свечу. Новые места, чужие люди и чужие души. У них свое, у негосвое. Что ожидает его завтра?.. В каюте стало темно, через раскрытый иллюминатор вливалась прохлада, высокие скалы отражались в воде залива. Потом над далекой горной цепью всплыла луна. Мир был большим и прекрасным, и никакие тревоги и заботы не могли нарушить его покоя.
На равнине всегда дул ветер. С монотонным шелестом он нес красноватую пыль, свистел в галерее президии под черепичной крышей. Он не приносил прохлады, и от зноя спасали лишь толстые стены и сад, насаженный при основании крепости. Вдали, в горах, ветра не было, недвижно стояли гигантские секвойи и сосны, а когда поднимался туман и затоплял все плоскогорье, оно казалось оттуда бескрайным молочным морем. Но ущелья Сьерры были заповедным краем, туда ездили только солдаты ловить бежавших индейцев и часто возвращались, везя с собой убитых товарищей. Жизнь в президии была унылой и однообразной, как одуряющий ветер.
Сколько раз маленькая Конча молилась божьей матери, чтобы та приблизила горы к самому берегу, а один раз после землетрясения призналась на исповеди, что очень хотела, чтобы море затопило президию.
Зачем, дитя мое? спросил пораженный настоятель монастыря.
Тогда мы уехали бы в другое место.
А люди?..
Не знаю,ответила Конча.Я о них не думала.
Когда ей исполнилось одиннадцать лет, отец повез ее и Луиса в Монтерей. Впервые она уезжала так далеко от дома и ни разу не пожаловалась на усталость, хотя во время короткой остановки в пути не могла ходить. Седло до крови растерло ей ноги. Но она ничего не сказала отцу и, скрывая боль, снова поехала рядом с ним. Половина солдат гарнизона сопровождала коменданта в поездке, заряженные мушкеты лежали поперек седел: вдали от крепости индейские воины нападали даже на небольшие отряды. Конче представлялось, что так в старой Испании ездит король.
В Монтерее они пробыли несколько дней. Губернатор дон Хосе Ариллага старый друг коменданта предоставил им свое жилище, такое же простое и небогатое, как и в президии, лишь более обширное и с большим количеством слуг. Из окон виднелся скалистый берег с вечным прибоем, светлый бескрайный океан, два корабля, стоявшие в бухте. Мимо губернаторского дома с утра до вечера тянулись арбы, скрипя колесами из цельного дуба, лениво тащились быки. Голые индейские дети подгоняли их мелкими камнями и горстью песка. На арбах, груженных рожью, закутанные в полосатые одеяла, неподвижно сидели индейцы. Жара и пыль, пустынные улицы, наполненные зловонием от выброшенных из домов бычьих голов, внутренностей, объедков и мусора, поникшие деревья садов разочаровали Кончу, мечтавшую увидеть новый волшебный мир. Лишь корабли на рейде и месса в соборе, свершаемая епископом, были чем-то необычным.
В собор отправились всей семьей. Только что сошел туман, обильная роса увлажнила песок, омыла зелень, голубое небо было чистым и ясным. Звонили колокола. Веселая толпа горожан, одетых в праздничные наряды, шумела на площади, солдаты гарнизона выстроились вдоль улицы.
Потом заиграла труба, и усатый прапорщик, сверкая саблей и серебром позументов, проскакал на лошади по направлению к собору. Минуту спустя из губернаторского дома вышли Ариллага и Аргуэлло, оба в старинных камзолах, с буфами и белыми брыжжами воротников, оба темнолицые, сухощавые и седые, похожие друг на друга даже по именам. Только губернатор был ниже ростом и казался моложе. За мужчинами в длинной накидке шла жена губернатора, рядом с ней дети, затем взволнованный вихрастый Луис и наконец Конча в черном, немного для нее коротком платье и белых чулках, в длинных перчатках, с молитвенником и цветком жасмина в руке. После переезда верхом ей было больно ходить, но она ни за что на свете не призналась бы в этом.
Бледная от гордости, высоко подняв маленькую, отягченную тугими косами голову, она шла мимо выстроившихся солдат и готова была так идти без конца. И только возле паперти, когда раздались выстрелы пушек и, размахивая шляпами, закричали солдаты и горожане, она не могла скрыть переполнявших ее чувств и, боясь разрыдаться одна, догнала Луиса и крепко ущипнула его худенькую спину. Так, плача и всхлипывая, они оба вошли в прохладный притвор собора.
Лишь стоя на коленях на каменных плитах, Конча успокоилась, а после того как послышались звуки скрипок, заменявших церковный орган, больше ни о чем не думала. Она могла молиться часами в полутемной низенькой церкви миссии, и падре Уриа не раз сам уводил ее из храма. Старый священник гордился своей воспитанницейнастоящей испанкой добрых кастильских времен...
Сейчас она тоже забыла обо всем. Звуки скрипок, высокие каменные своды, раскрашенные деревянные фигуры святых в глубоких нишах, дева Мария, с пузатым Иисусом в старинных испанских платьях, множество свечей у подножия огромного распятия в темной глубине собора сильнее прежнего подействовали на воображение. Подняв лучистые глаза, сложив на груди руки, девочка усердно молилась.
На другой день она побывала в гавани. Губернатор любил свою крестницу и взял ее с собой посмотреть на отплытие судна, прибывшего неделю назад из Мексике. Корабль привез жалованье гарнизонам президии, несколько пушек, приказы вице-короля. Сегодня он уходил в обратный путь.
Снова, как и вчера, были выстроены солдаты, гремели выстрелы. Тяжелый корабль, наполнив паруса, окутался пушечным дымом. Конче казалось, что сейчас он вспыхнет, как большой костер. Но корабль уходил все дальше и дальше, и скоро над океаном белел только единственный парус. Она взобралась на высокий камень и, когда подали лошадь, неохотно спустилась вниз.
Они живут два раза,сказала она, вздохнув.Когда приезжают сюда и когда приезжают домой. А мытолько просим святую деву!..
Губернатор скрыл в усах улыбку. Жаль, что не слышат девочку святые отцы. В молодые годы он сам не раз смущал служителей церкви вопросами, не разъясненными катехизисом. Но он ничего не сказал своей спутнице, лишь поправил шаль, сползшую с ее худеньких плеч.
После поездки в Монтерей Конча нередко влезала на стену крепости, откуда виден был широкий залив с дикими утесами Фаральонес. Ей казалось, что она увидит корабль. Иногда ее сопровождал Луис. Старше на два года, добрый и покладистый, он слушался сестру во всем и, увлекаясь, готов был принять пену при боя за далекие паруса.
Во время полуденного отдыха, когда все люди укрывались от зноя в прохладных галереях и комнатах дома, они вместе ускальзали к морю или в деревню, где жили крещеные индейцы. Маленькая сеньорита и ее голубоглазый брат принимались там как важные господа и готовы были сидеть весь день. А потом Луис украдкой приносил Кармелите бутылку крепкой виноградной водки. Старая служанка была большой поклонницей спиртного и ничего не говорила донье Игнасии о запыленных платья и штанах.
Старуха помогала им незаметно уйти и от Гервасио. Сын командира полка, в котором служил дон Жозе, убитого солдатами за невероятную жестокость, мальчик был принят в семью Аргуэлла и воспитывался как родной. Однако мстительный и скрытный характер, неприятный взгляд глубоко посаженных темных глаз Гервасио отпугивали детей, а слуги страдали от его доносов.
Однажды молоденькая Мануэлла не выдержала напрасных по боев. Она жаловалась на мальчика донье Игнасии. Гервасио исчез на весь день, а ночью подошел к окну комнаты, где спала Конча и, разбудив девочку, сказал громко и вызывающе:
