Уже во времена Джосера жрецы изменили обычай. Царь Джосер в честь тридцатилетнего юбилея построил храм, и на нем есть великолепное изображение Джосера, бегущего с хвостом в свой Хеб-Сед. Это означало, что после тридцатилетнего правления царь так же бодр, энергичен и способен быть правителем, Теперь от правителя больше всего требуется мудрость, опыт. Зачем царю бегать быстрее всех? Мудрость и понимание приходят с годами. Царь должен править страной, а не бегать и лучше всех драться. Правитель должен заставить всех в стране подчиняться своим желаниям, своим планам. Самое главное — повиновение народа. Для этого нужна мудрость. Мудрость дается опытом, опыт приобретается годами жизни.
Фараон вспоминает, как год назад праздновали Хеб-Сед. На целую неделю приостановили все работы. Сколько было лотосов, олеандра и других цветов. На улицах и площадях народ гулял, распевал песни, везде были пляски. Много было выпито пива и вина. В храмах приносили благодарные жертвы богам. Река кишела от нарядных барок и лодок, украшенных цветами. Вся столица благоухала ароматичными маслами. Давно не было таких пышных празднеств.
И Хуфу был бодр, весел и добр. В те дни его молоденькие женщины из гарема выпросили у него немало дорогих украшений.
Прошел только год с тех пор. Ему не хочется принимать послов, надевать бороду и пшент, сидеть неподвижно на троне и слушать, что бормочут лежащие на полу послы. Хуфу бесцельно смотрит на цветы в клумбах, на блистание воды в большом пруду. Иногда он вскидывает глаза на север, находит в небе белый воздушный издали треугольник и долго на него смотрит. Из городского дворца Ахет Хуфу тоже видна. Только отсюда она не кажется такой громадной, как из пригородного северного дворца. За кустами нерешительно топчется домоуправитель. Надо бы напомнить царю, что сегодня он должен принять послов из Финикии. Они привезли богатые подарки и волнуются. Он, наконец, подходит и опускается перед креслом царя:
— Твое величество! Пора в зал приемов.
Хуфу медленно переводит на него глаза.
— Пусть завтра придут!
Домоуправитель целует землю около царской сандалии и поспешно уходит довольный, что избежал гнева. Последние недели царь легко раздражался, гневался.
Дует страшный хамсин — пятидесятидневный раскаленный ветер Ливийской пустыни. Люди задыхаются от его мертвящего дыхания и стараются укрыться. Двери и окна занавешиваются тканями и циновками. Даже собаки, высунув красные языки, прячутся от горячего иссушающего ветра в укромные уголки. Сердито шумят кронами пальмы, покрытые слоем пыли. Изнывают люди, животные, растения. Серо-желтые облака перелетают через живую полосу реки в восточные пустыни, и небо, покрытое мертвящей пеленой, наводит тоску.
Люди с беспокойством посматривают на запад и задают один и тот же вопрос:
— Скоро ли уйдет этот ежегодный страшный гость?
Но долина еще несколько дней будет в жестокой власти пустыни и ее злого духа — хамсина.
Может быть, это просто виноват хамсин — злое дыхание коварного Сета? Или, может быть, чей-то завистливый глаз напустил порчу на царя, когда он был без короны с уреем на светлом челе? Но царю неможется с утра. И в тронном зале он не принимает сегодня ни важных послов из соседних стран, ни данников, которые прибыли с богатыми дарами и теперь с трепетом ждут.
На высокой веранде пригородного любимого дворца сидит он в уютном мягком кресле, откинувшись на спинку. Сердито отослал он всех слуг вниз, и они напряженно ждут его зова, а вдруг что понадобится.
Последние месяцы повелитель Кемет начал часто скучать. Тягостное недомогание, безразличие, усталость все чаще навещали его. Может быть, ему уже нечего было желать? Его горизонт, необыкновенная пирамида, сияла и ослепляла глаза полированной гладью белой облицовки. Сейчас там неспешно заканчивали заупокойный храм, простой и величественный. Немного осталось закончить и белую стену, за недоступной толщиной которой обретет он вечный, нерушимый покой.
Над головой царя чуть колышется туго натянутый полотняный навес. Редкостные иноземные растения в кадках шелестят от горячего ветра легко и звонко. Около них широкие чаши с водой, и от них воздух около царя немного свежее. Но он любит это место и не хочет никуда идти. Царь смотрит усталыми глазами на запад. Там, на плоскогорье, стоит чудовищно огромное творение человеческих рук. Но отсюда, смягченное расстоянием, небывалое сооружение кажется легким и стройным в безупречности пропорций и строгости линий. Хуфу не сводит влюбленных глаз с его вершины, упирающейся в блеклое, невеселое небо.
Вельможи не раз передавали ему изумление чужеземцев, которые утверждали, что только боги смогли создать подобное. Теперь и ему кажется, что его гробница — дело рук богов. Под исполинской тяжестью камня, как раз под его острой вершиной готова роскошная, из полированного гранита, заупокойная камера с красным блестящим саркофагом. Семь статуи ждут его Ка, чтобы на двух барках длиной по восемьдесят локтей отправиться в царство богов к его отцу Ра.
— Воистину, это создание благих богов! — с восхищением шепчет Хуфу, не сводя глаз со своего горизонта.
Но непонятная усталость овладевает им, и глаза закрываются. Тихо во дворце. Где-то скользят слуги молчаливыми тенями, боясь нарушить покой недомогающего царя. Застыли на своих местах у подножия лестницы огромные чернокожие хранители, похожие в своей неподвижности на статуи из черного диабаза. Лишь изредка колыхнется тяжелое медное оружие.
Снится царю, что рабы принесли его носилки к подножию пирамиды и все куда-то исчезли. Одинокий, он стоит, смотрит и повторяет вполголоса:
— Воистину, она создана богами, так она хороша!
Он поворачивается на шорох. Против него стоит мужчина. Лицо его бледно и носит печать глубокого страдания. Хуфу смотрит на него высокомерно, с нарастающим гневом: как он смеет стоять в присутствии живого бога? Где же слуги, чтобы наказать дерзкого?
Но вдруг он сам склоняется до земли. Ведь это Осирис!
— Ты говоришь, что это создание богов? А разве ты за многие годы не видел людей своей страны, которые возводили ее по твоей воле? Посмотри теперь, сколько я принял их в царство мертвых, пока строилась твоя гробница.
Из-за острого белоснежного ребра пирамиды вдруг появилось странное шествие людей, глаза которых были устремлены на фараона. Но какие необычные были эти люди! Спутанные их волосы перемешались с каменной пылью, изможденные тела поражали худобой. Один из них движется неестественно на одной ноге, а другая раздавленной массой плывет по воздуху. Рядом смертельно бледный каменотес скользит изнуренной тенью. И чем больше проходит людей, тем более странными они кажутся. Вот надвигается какая-то красно-синяя масса, и он, недоумевая, смотрит на нее. Но Осирис, стоящий рядом, поясняет:
— Раздавленный глыбой…
Их много, красно-синих пятен. Меж ними движутся невиданные существа без ног, без рук, без головы. Среди людей его народа мелькают светловолосые ливийцы, белокожие северяне, невесть как попавшие в рабство к царю Кемет. Идут сирийцы рядом с рабами из Синайской земли, за ними выделяются чернокожие жители Нубии. Они все плывут молча, бесконечной чередой прямо на Запад, в желтое марево мертвой пустыни. Проходит костлявый ребенок, по щекам которого текут слезы.
— Но детей не было на строительстве.
Осирис сурово возражает:
— Мне много пришлось принять детей в царстве мертвых, кормильцы которых погибли на твоей гробнице.
Теперь фараон уже ясно различает множество детских фигурок среди нескончаемой вереницы взрослых. Все чаще начинают появляться женщины и девушки с бесконечно страдающими усталыми лицами. Их худые тела просвечивали сквозь обрывки лохмотий. Проходящие тени вытянутой рукой показывали на его гробницу. Он понял этот жест: все они были ее жертвы. Здесь были горняки и литейщики с Синайских медных рудников, где готовили горы инструментов для строителей. Здесь были толпы каменотесов, задыхающиеся от зной и жажды. Для него они ломали крепчайший мрамор под Асуаном. Теперь Хуфу уже не спрашивал. Он впервые видел лица тех, кто работал на него. Когда он двигался по улицам, ему видны были лишь спины и затылки людей, недостойных лицезреть его. Теперь они смотрели на него, а он не смел повернуться и уйти от их сверлящих взглядов, полных укоризны, а у иных — угрозы.
Он посмотрел на Запад и изумился. Бесконечная вереница людей, принесенных в жертву гробнице, темной нитью уходила в пустыню, разделяя желтые пески на две части. Но не было конца проходящему страшному нашествию. Он стоял невыразимо долго и первый раз не смел позвать исчезнувших слуг и рабов.
Царь задыхался от этого зрелища. Осирис показал на толпу и с горькой иронией произнес:
— Не боги, а эти несчастные люди строили твою невиданную гробницу. Сосчитал ли ты число жертв ее?
