— Мог бы сделаться писарем, — доверительно сказал Могильщик, — да вот вместо этого стал служить Уокину — не то вольный пахарь, не то управляющий имением. Он усмехнулся, встретив недоуменный взгляд де Пейна. — Я и другим, кто приходил сюда, пытался об этом рассказать, только они меня прогнали.
— Кто такие?
— Лорд и леди Беррингтон. — Могильщик скорчил гримасу. — Ну, прогнали не они, а храмовник с жестоким лицом. Ему не пришлось повторять, я-то сразу признал Филиппа Майеля, который на мечах драться ох как умеет. Я его знал еще тогда, когда он сражался за Мандевиля.
— А ты тоже был одним из воинов Мандевиля?
— А как же! Уокину выбирать не приходилось. Ты же видел усадьбу! Одна как перст в эссекской глуши. Вокруг всё кишело воинами — будто мухи на труп слетались. Что проку пахать да сеять, ежели до урожая все одно не доживешь? А если и доживешь, хлебушек-то другие заберут. И лорд Уокин, и я, и все прочие тоже пошли воевать. А Борли пришло в запустение. — Могильщик встал и пошёл к двери, на ходу продолжая говорить. — Ты же приехал, чтобы разузнать об Уокине, разве нет? Не иначе: больше здесь и нет ничего, не считая демонов, конечно.
— Каких демонов?
— Эх, добрая была земля когда-то! — Могильщик вернулся и сел на лавку. — Спину приходилось гнуть на поле, но земля была добрая. Я вам о себе расскажу. Родители Уокина померли. Он остался один-одинешенек, растил его престарелый родственник, который вскоре тоже умер. Уокин стал хозяином усадьбы, да время-то было военное! Он решил и сам идти на войну, ну и мы все за ним.
— А что он был за человек?
— Да человек как человек. — Могильщик усмехнулся. — Грешил не больше, чем ты или я. Любил вино и не брезговал любой деревенской девчонкой, какую удавалось уговорить. Дрался он здорово, а вот натура у него оказалась слабая. Мы пошли под знамена Мандевиля и были не хуже и не лучше всех иных… — Тут де Пейн поднял руку, и рассказчик замолчал.
— Ты вот вспоминал о демонах. Говорят, за Мандевилем шло много колдунов и чернокнижников.
— Это правда, я и сам такое слышал, только меня это не трогало. Тогда на свет Божий какое только зло не вылезло! Зачем же мне было ломать над этим голову, господин мой? Я за свою жизнь повидал довольно, чтобы верить в демонов. Трупы бросали в колодцы, трупы болтались на виселицах, на деревьях, на потолочных балках; мужчин, женщин, детей сжигали заживо. Рыбные пруды заплыли кровью, а по ночам не гасло пламя пожаров.
— Ну, и что же Уокин?
— Да надоело ему все это. Ушли мы от Мандевиля и вернулись сюда. И тогда только узнали, что здесь произошло без нас. Мерзостным стало это место, заброшенное, опустевшее, бездушное — зло так и сочилось отовсюду. Никто не осмеливался приблизиться к этой усадьбе, даже те, кто отчаянно нуждался в пище и крове над головой. Здесь пахло злодейством, как костер пахнет дымом. Мы узнали, что Борли стало прибежищем демонов и ведьм, чародеев и колдунов. Узнали, что в глухую полночь здесь светились огни костров, а ночную тишину разрывали леденящие душу вопли. Мы как следует прочесали кладбище. — Рассказчик помолчал. — Откопали там жуткие останки. Как звали этих людей, так и осталось неведомым. Они теперь стали просто прахом и костями, жертвами страшного богохульства и святотатства. Борли превратилось в прибежище зла — так сам Уокин сказал о родном доме, который стал змеиным гнездом. — Могильщик шумно отхлебнул из оловянной кружки. — Вот такие дела здесь творились во время войны. То одни, то другие захватывали замки, церкви, усадьбы. Уокин не мог больше этого выносить. Он винил во всем себя, именно себя. Боялся, что когда-нибудь грехи, им совершенные, его погубят. Он уехал в Лондон. Говорил, что станет крестоносцем в Святой земле, чтобы искупить грехи, вымолить прощение за пролитую кровь и свою похоть. До нас доходили слухи, что он вступил в Орден рыцарей Храма, отправился за море, но…
— Но что?
— Ну, когда Уокин уехал, мы вступили в другой отряд, ушли отсюда, грабили, мародерствовали. Потом стали перешептываться, будто Уокин возвратился, такие пошли слухи. Демоны, говорите? Демоном называли и Уокина. Мне в это было трудно поверить. Я слушал, отделяя зерна от плевел. Рассказывали жуткие вещи, будто бы он стал во главе целого ковена ведьм. К тому времени, господин мой, я уж был готов поверить во что угодно. Мандевиль был беспощаден, воюя и с королем, и с Церковью. В наших краях такая война разгорелась! По речкам плыли корабли, полные воинов, по дорогам то и дело неслись всадники. Нигде и не спрячешься! Один из моего отряда так и называл наш край — «графство дьявола».
— Но ты сам больше не встречал Уокина?
— Ни разу.
— Однако Майеля ты узнал?
— Как не узнать, он же был гонцом, доставлял во все лагеря приказы. Приспешник Мандевиля, лихой рубака, больше ничего и не скажешь.
— А ведьму Эрикто знаешь?
— О, я слышал это имя, слышал всякие рассказы и байки. Этим именем можно напугать кого хочешь, а больше и не знаю ничего.
— Что скажешь о Ричарде Беррингтоне, хозяине усадьбы Брюэр в Линкольншире?
— Господин мой, о нем я ничего не знаю. Видел краешком глаза его самого и его сестру, когда они приехали сюда. Мы с товарищами спрятались в зарослях и наблюдали за тем, как они уезжают. Клянусь, до этого я Беррингтона не видел и ничего не слыхал о нем. — Могильщик сделал большой глоток. — Да всё равно, война-то шла себе и шла. Мандевиля убили. В Эссекс и другие графства на востоке пришли королевские войска. Мы с товарищами перебрались в лес. Стали людьми вне закона. Так жить тяжело, вот мы и вернулись сюда. — Он коротко рассмеялся. — Мы оказались вроде как хранителями этой усадьбы. Теперь вот Генрих Плантагенет повсюду объявил, что войны больше нет. Может, усадьбу заберут у храмовников и отдадут кому-нибудь. А новый хозяин всё почистит, освободит от скверны, да и освятит заново.
Могильщик жадным взглядом следил за золотым, который де Пейн все время вертел в пальцах. Рыцарь протянул ему монету и решил довериться этому человеку. Что выиграет Могильщик, солгав ему? Де Пейн прямо рассказал, в каких преступлениях обвинили Уокина, что тот бежал и, возможно, вернулся в Англию. Могильщик слушал всё это, не скрывая изумления.
— Быть такого не может! — воскликнул он. — Или Уокин носил в своем теле две разных души, или же под его именем действовал кто-то другой. Можно попросить тебя описать, как выглядел тот Уокин, которого ты знал?
— Я не знал его. — Де Пейн пожал плечами. — К тому же внешность можно изменить. Ладно, оставим это. Если хотите, можете вступить в наш отряд.
Могильщик отрицательно покачал головой.
— Хранители — так мы себя называем. Я останусь здесь. — Он поднялся, пожал рыцарю руку и заковылял прочь.
Вошли Гастанг и Парменио, стали обсуждать рассказ Могильщика. Оба были весьма удивлены. Гастанг тоже подумал, не жили ли в теле Уокина сразу две души. Они как раз решали, в какой части усадьбы расположиться на ночь, как в комнату вбежал стражник из свиты Гастанга и сказал, что на это надо посмотреть. Все выскочили из кухни и бегом пересекли двор. В гаснущем свете дня старая церквушка казалась ещё более зловещей, чем днём. Запущенное кладбище выглядело потусторонним, призрачным, лишь зловещие звуки оживляли его.
— Ваш гость… — выдохнул стражник, показывая дорогу и отводя рукой колючие побеги ежевики. — Он вернулся к своим товарищам, они развели костер… — К этому времени де Пейн со спутниками уже обогнули заросли колючего утесника и через пролом в стене вошли на кладбище. За деревьями на другом его конце замерцал огонёк. — Я просто хотел проявить участие, — бормотал стражник. — Видно было, что они голодны, к тому же одного из них вы, сэр, приняли… — Он умолк.
Они прошли под деревья и оказались на краю маленькой полянки. Костер теперь еле теплился, а возле него лежали лицом вниз два трупа — Могильщик и один из его товарищей. Между лопатками у каждого торчала отвратительная короткая арбалетная стрела, вошедшая глубоко, по самое оперение, рты умерших были залиты густой кровью — это они выдохнули воздух в последний раз, когда отлетала душа.
— Но ведь их было трое! — сказал Парменио, глядя вокруг.
Де Пейн выпрямился.
— Третий, наверное, был человеком Уокина, соглядатаем. Он убил Могильщика за то, что тот рассказал нам, а потом забрал себе золотой. Но он пеший, так что мы его быстро нагоним. — Рыцарь зашагал меж деревьев, сквозь сгустившиеся сумерки, отчетливо слыша раздающиеся вокруг звуки, от которых мурашки бегали по коже.
День заканчивался, надвигалась ночная тьма, а с нею и весь тот ужас, которым дышали окрестности. Де Пейн припомнил старинную молитву, закрыл глаза и горячо зашептал:
— Господи, укрепи меня на весь день, пока не удлинятся тени, и не падет вечер, и не затихнет мирская суета, и не успокоится лихорадка забот, и не завершится работа. Тогда же, Господи, ниспошли мне в неизреченной милости Твоей надёжный кров, благочестивое отдохновение и долгожданный покой душевный…
