— Господи, укрепи меня на весь день, пока не удлинятся тени, и не падет вечер, и не затихнет мирская суета, и не успокоится лихорадка забот, и не завершится работа. Тогда же, Господи, ниспошли мне в неизреченной милости Твоей надёжный кров, благочестивое отдохновение и долгожданный покой душевный…
Через пять дней непрерывной скачки они добрались до Брюэра. Де Пейн хотел во что бы то ни стало нагрянуть туда неожиданно. В дальнем конце узкой ложбины, прорезавшей унылую и голую вересковую пустошь, на невысоком холме, стоял господский дом. Склоны ложбины поросли густым лесом, и деревья подступали вплотную к извилистой дороге, которая заканчивалась у ворот усадьбы, окруженной рвом и высокой стеной. Солнце не показывалось из-за плотной завесы облаков, всюду витал легкий туман, то почти исчезавший, то вдруг густевший. Вокруг царило безмолвие, нарушаемое одним только шелестом вороньих крыльев над заиндевевшими ветвями деревьев и прибитой морозом травой. Тонкие как игла лучики света, пробивавшиеся из окон усадьбы, служили удобным ориентиром отряду. Всадники проехали по опущенному подъемному мосту, через хорошо укрепленные ворота, и оказались на просторном мощеном дворе. Беррингтон, Майель и Изабелла вышли навстречу — их предупредил караульный, завидевший со своей вышки отряд, когда он был уже почти у ворот. Все трое выглядели удивленными, но приветствовали прибывших весьма сердечно. Впрочем, Беррингтон, произнесший целую приветственную речь, держался как-то неуверенно. Изабелла казалась усталой, под глазами у нее залегли темные круги. Майель, закутанный в плащ чуть не до носа, был, как всегда, насмешлив, его изборожденное морщинами бородатое лицо то и дело кривилось в усмешке, однако взгляд был настороженный, словно у волка, высматривающего добычу. Гостям предложили выпить и закусить с дороги, но те вежливо отказались. Возгласы удивления раздались было, когда Беррингтоны и Майель присмотрелись к новому облику де Пейна, а за ним увидели Гастанга с наёмным отрядом. Но это не помешало им изображать хлопотливых и гостеприимных хозяев.
Де Пейну и его спутникам показали владения. Брюэр был большой усадьбой, с собственной часовней, всевозможными службами, даже с маленькой фермой. Наконец, их пригласили в светелку над главным залом — вытянутую в длину комнату с обшитыми деревом стенами, завешенными разноцветным полотном; с потолочных балок свисали знамена и хоругви, а выложенный плиткой пол устилали теплые ковры. В очаге весело потрескивал огонь. Факелы вдоль стен и свечи заливали комнату светом. Уже был спешно накрыт великолепный стол на возвышении, на столе поблескивали многочисленные блюда и канделябры. За ширмой находилась кухня с печами и вертелами, оттуда истекали соблазнительные ароматы. Де Пейн тихонько обменялся несколькими словами с Гастангом, а затем, в ходе дежурного светского разговора с поневоле радушными хозяевами, выяснил, что Беррингтон прибыл сюда в сопровождении шести своих наемников. Вышло так, что всех прежних слуг, работавших в усадьбе в его отсутствие, он прогнал, а на их место нанял новых слуг и поваров с поварятами — всего пять человек. Беррингтон усадил де Пейна, Парменио и коронера за стол и хлопнул в ладоши, вызывая слуг. Он сильно нервничал, как заключил де Пейн, и его сестра тоже; даже насмешнику Майелю становилось все больше не по себе. Слишком мало у них было времени, чтобы подготовиться и договориться между собой. Эта зловещая троица считала его наивным, глупым, даже безмозглым — этаким безрассудным рыцарем, готовым очертя голову устремиться туда, куда они его толкали. Что ж, было, было и прошло.
Де Пейн положил перевязь с мечом и кинжалом на пол рядом с собой и сразу поймал встревоженный взгляд Беррингтона, адресованный Изабелле. Снаружи послышался шум: это пробились к светелке стражники Гастанга и лондонские наемники. Изабелла засуетилась, подала вино. Де Пейн бросил многозначительный взгляд сначала на Парменио, потом на Гастанга. Все готово! Сюда, в эту жарко натопленную, пропитанную ароматами светёлку с весело потрескивающим очагом и уютно мерцающими свечами, долетел вопль из далекой раскаленной, полной опасностей пустыни и от залитых безжалостным солнцем ворот Триполи, где он повернул коня навстречу скользнувшим к нему убийцам.
— Эдмунд! — Изабелла не скрывала своей тревоги.
Воины Гастанга теперь выстраивались в светелке, а со двора и из холла доносились вопли и окрики.
— Эдмунд! — Майель привстал, жадно поглядывая на свою перевязь с мечом, оставленную на крюке возле двери.
— Сядь! — Кулаком в кольчужной рукавице де Пейн так сильно ударил по столу, что запрыгали и зазвенели блюда, кувшины и кубки. — Сядь, — повторил он, испытывая невероятное облегчение.
Гастанг шепотом торопливо доложил: им сказали правду — его стражники подтвердили, что в усадьбе только шесть наемников, сопровождавших Беррингтона из Лондона, да пятеро недавно нанятых слуг.
— Беррингтон, Изабелла и ты, Майель, который некогда был мне братом, — де Пейн простер руку, — будьте любезны, все оставайтесь на своих местах. — Эдмунду было почти невыносимо смотреть на Изабеллу, лицо которой напряглось и приобрело хищное выражение.
Все трое сидели на дальнем конце стола: Беррингтон в центре, между Изабеллой и Майелем. Парменио и Гастанг сидели ближе к Эдмунду, по разные стороны стола. Генуэзец был весьма озадачен, он отчаянно кусал губы и не отнимал руки от рукояти своего кинжала. Де Пейн обвел взглядом комнату. Дверь и все входы охранялись воинами Гастанга с арбалетами наизготовку.
— Отыскал я Уокина, — объявил де Пейн. — Когда мы приехали сюда, я говорил вам вскользь, будто рассчитываю найти его в Йорке. То была ложь. Он здесь!
— Как это? — воскликнул Майель.
— Ты! — выкрикнул де Пейн. — Ты! — он указал рукой на Беррингтона. — И ты! — Палец указал теперь на Изабеллу. — Уокин — это вы трое.
— Что за глупости! — прошипела Изабелла.
— Истина! — возразил ей де Пейн. — Генри Уокин, владелец поместья Борли в Эссексе, несомненно, был грешником, безудержно предававшимся плотским утехам, но один только Бог знает, где теперь лежат его кости. Скорее всего, гниют где-нибудь под жарким солнцем Палестины либо покоятся в горах под нависшей скалой, дочиста обглоданные грифами да стервятниками. Вместе с останками тех двух сержантов, которым выпало несчастье конвоировать его.
— Это ложь! — прорычал Беррингтон.
— А ты послушай. — Де Пейн встал и прошёлся вдоль стола. — Не знаю, когда все это началось. Не знаю, сестра ли тебе Изабелла Беррингтон или она твоя любовница, твоя подстилка!
Беррингтон вскочил, оттолкнув кресло, но громкий щелчок заставил его замереть — это Гастанг достал из-под стола и взвел арбалет.
— Несомненно, это она — ведьма Эрикто. — Эдмунд наклонился и спокойно выдержал горящий ненавистью взгляд женщины, которую некогда любил — или ему так казалось — и которой уж во всяком случае восторгался, как Прекрасной дамой из легенд. — Вы с нею погрязли в чернокнижии, в кровавых обрядах, в демонических заклинаниях и прочих богопротивных мерзостях. Вы стали действовать заодно в разгар гражданской войны, в самое подходящее для злодейств время, когда Бог и все святые уснули. Вы уехали отсюда и объединились в Эссексе с Мандевилем, образовали свой собственный ковен, привлекли в него таких, как Филипп Майель, давно уже отвернувшийся от Бога. В архивных записях, Беррингтон, мало что говорится о твоей службе в свите Мандевиля, но ты там был, хотя, подозреваю, под другим именем. Интересно, тот Беррингтон, которого с таким уважением упоминали король и многие другие — не твой ли это старший брат? Ты же говорил, что был в семье вторым сыном. Не сомневаюсь, что ты отмечен Каиновой печатью! И потянулись к твоему столу желающие, а война открывала новые возможности для совершения ваших богопротивных обрядов. Ни тебе шерифов, ни королевских судей, только битвы, убийства, грабеж и насилие. Кто обратит внимание на твои занятия? Кому есть дело до деревенских девушек, похищенных тобой для жертвоприношений? Кто станет выяснять, что за отвратительные церемонии творятся под покровом ночи в святилищах, некогда воздвигнутых во имя Господа Бога? Мира нет, правосудия нет, ничего нет, кроме хаоса и безвластия. — Де Пейн перевел дух. — Однако король Стефан, благослови его Бог, решительно обуздал Мандевиля, и граф был убит. Святая Церковь отказала ему — как отлученному от нее — в христианском погребении, тогда рыцари Храма забрали его гроб и подвесили на дереве на кладбище, что близ орденского подворья в Лондоне. — Он остановился, прислушался к раздавшемуся во дворе воплю, потом решил не отвлекаться.
Парменио крутил в руке свой кубок, но ни разу не пригубил из него: де Пейн строго-настрого запретил есть и пить что бы то ни было, поднесенное им в Брюэре.
