Корнелий Сабин вовремя пришел на условленное место для встречи Клеоном. Тот уже сидел за столом, поднял кружку и сказал:
— Позволил себе выпить за твое здоровье. Закажи себе вина, и ты сможешь…
— Прекрати! — нетерпеливо перебил Сабин. — Твоя работа состоит не в том, чтобы ты напивался за мой счет, а в добыче новых сведений.
Клеон растянул губы усмешке:
— Работа закончена, господин, поэтому я могу промочить горло. Только обещанным дело не обойдется — самому пришлось платить за услуги…
— Я возмещу твои расходы, а сейчас рассказывай!
Клеон отодвинул кружку:
— Хорошо, господин. Итак, к делу! Поскольку люди на той площадке меня уже видели, я не хотел возбуждать любопытства и взялся за проблему с другой стороны. Расспросив кое-кого, я выяснил имена десятников; они оба свободные люди, а остальную работу выполняют рабы. У старшего есть семья, и он все вечера пропадает дома, а тот, что помоложе, холост и почти каждый день ужинает там же, на пристани. То, что я рассказываю тебе в двух словах, заняло у меня два дня расспросов и розысков.
Вчера я подсел за стол молодого десятника — его зовут Бойда — и завел с ним разговор. Я прикинулся щедрым, сказал, что выиграл в кости, пригласил его выпить со мной кружку самого лучшего вина. Это было недешево, господин, можешь мне поверить. Я проявил интерес к его работе, стал спрашивать о тонкостях, а потом, как бы между прочим, спросил, нет ли у Полюбия сына по имени Петрон, который должен унаследовать его дело. «Есть, — сказал Бойда, — но он ни на что не годится, увиливает от работы и доставляет старику много забот». — «Тогда его надо женить, — предложил я. — Когда он почувствует ответственность за семью, исправится». — «Да он уже женат! — Бойда стукнул кулаком по столу. — Но с парнем что-то неладно. Елена, его жена, однажды прибежала к Полюбию заплаканная и, похоже, жаловалась на Петрона». — Что ты на это скажешь, господин? Петрон и Елена — это имена, которые ты и хотел знать. Если я посчитаю все вместе…
— Подожди! — остановил его Сабин. — Ты забыл самое главное. Я должен знать, где находится дом этого Петрона.
Клеон смутился.
— Видишь ли, этого Бойда точно не знает, да я и не мог спросить напрямую. Только помню, что он сказал «неподалеку от Акрополя», а больше я ничего не мог из него вытянуть. Тебе еще нужна моя помощь?
Сабин подумал: «Почему бы и нет? Мне самому лучше пока там не показываться».
Клеону он сказал следующее:
— Я напишу письмо, но ты должен передать его только Елене. Когда найдешь ее дом, настаивай на том, чтобы она сама приняла у тебя послание.
— А если ее муж будет дома? Как мне выкручиваться?
— Сделай просто: сначала спроси Петрона, а если слуга скажет, что господин дома, извинись и быстро исчезни. Думаю, все получится. Или ты чего-то опасаешься?
— Рискованно. Может быть, они бросятся за мной и поймают, как какого-нибудь уличного вора.
Сабин прищурился:
— Догадываюсь, что ты справлялся с ситуациями и посложнее. Сколько я тебе должен?
— Двадцать сестерциев возместили бы мои расходы, если еще…
— Хорошо, двадцать.
Сабин выложил на стол деньги.
— Еще десять сестерциев — и не больше! — я предлагаю тебе за следующее поручение. Петрон ведь должен работать на площадке отца, не так ли? Во всяком случае, днем он вряд ли будет сидеть дома. Ты должен появиться после полудня, и, уверен, не будет никаких осложнений.
— Хорошо. Ты был щедрым, господин, и я отвечу тем же. Если мне и придется кому-нибудь платить, это мое дело. Я берусь выполнить эту работу за десять сестерциев.
Сабин хлопнул Клеона по плечу:
— Ты хитер. Но я должен признать, что до сих пор ты был достаточно ловким, чтобы я мог доверять тебе и дальше. Не сомневаюсь, что ты передашь письмо в нужные руки. Да, тебе придется дождаться ответа — письменного или на словах.
— Еще и это! — воскликнул Клеон с наигранным отчаянием.
Сабин достал чернила, налил в них немного воды, перемешал пером из тростника и написал на кусочке пергамента следующие строки:
«Приветствую и желаю здоровья Елене, жене Петрона.
Старый друг сейчас в Эфесе и хотел бы тебя видеть. Сообщи, где и когда это возможно. Я часто вспоминаю дни, проведенные в Эпидавре. КС.»
Римлянин сложил письмо несколько раз, перевязал его, капнул немного воска и запечатал своим перстнем.
— Пусть Гермес поможет тебе и защитит!
Клеон отмахнулся:
— Только на богов нельзя полагаться. Я надеюсь на себя, но благодарю тебя за доброе пожелание. Когда мы встретимся снова?
— Через четыре дня, в этот же час?
— Хорошо. Но может случиться, что мне понадобится больше времени.
Выпив еще вина, он исчез.
Новости радовали Сабина. Разве не сказал десятник, что Петрон ни на что не годится? Но за этим может скрываться и другое. А что, если оба так влюблены друг в друга, что Петрон увиливает от работы, чтобы подольше побыть с женой? Елена могла прибежать с заплаканными глазами и по другой причине. Оставалось только ждать ее ответа. Если такового не последует или она передаст что-то неопределенное, придется, пожалуй, оставить ее в покое. Если же будет готова встретиться… Сабин не осмелился додумать до конца, но знал уже сейчас, что не отступится, даже если они счастливо женаты, — никогда, ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось.
А лучше всего было бы, если бы на голову этого Петрона свалилась мачта. Тогда Елена оказалась бы свободной и могла бы с ним, Сабином, начать новую жизнь. Едва эта мысль родилась, Сабин тут же устыдился и постарался от нее избавиться. «Но это было бы прекрасным решением», — шептал ему внутренний голос.
— Нет! — твердо сказал он. — Должен быть и другой путь.
Калигула обожал лошадей, во всяком случае, он так утверждал. Иногда император неделями и не вспоминал о гонках на колесницах, но потом его одолевала такая сильная страсть, что он дни напролет проводил на ипподроме и даже спал в доме «зеленых». Этой партии принадлежала любовь императора, в то время как «голубым», «белым» и «красным» досталась его ревностная ненависть.
Он считал недостойным императорской чести самому принимать участие в гонках, но иногда, чтобы доставить себе удовольствие, мог промчаться с сумасшедшей скоростью по арене, управляя четверкой лошадей.
Своему любимому скакуну по кличке Инцитат он построил мраморную конюшню с яслями из слоновой кости и черного дерева. Однажды при свидетелях он заметил своему толстому секретарю Каллисту:
— Прежде чем назначить моего недоумка Клавдия еще раз консулом, я передам эту должность Инцитату. Почему бы и нет? У него гораздо больше мозгов, чем у моего дяди или у целого сената.
«Назначь его своим наследником, — подумал Каллист. — Тогда по крайней мере после твоей смерти многим не придется больше трястись за свою жизнь». Он сам пока еще не трясся, но чувство тревоги усиливалось тем больше, чем чаще император намекал на его богатство.
— Я становлюсь все беднее, потому что отдаю своему народу последнее, чтобы развлекать и кормить его. А что касается тебя, Каллист, слышал об удачной продаже поместья задолжавшего Туллия. Ты, кажется, получил несколько десятков тысяч сестерциев. Скоро мой секретарь станет богаче, чем я… Можно я тогда займу у тебя денег?
Такие речи были не по душе секретарю, и он уже позаботился о том, чтобы перевести накопленное на имя одного дальнего родственника — на всякий случай. Кто знает этого Калигулу…
В распоряжении же самого императора, казалось, находились неистощимые богатства. За два дня до запланированной поездки на Бавли он организовал торжественный прием в честь возничего Евтюхия. Были приглашены все поклонники «зеленых», а те, в свою очередь, могли привести с собой своих друзей и родственников.
Так императорский зал для приемов наводнили несколько сотен человек, онемевших от увиденной роскоши. В основном здесь собрались простые, грубоватые люди, которые неплохо разбирались в породистых лошадях и гонках, а в остальном были совершенно несведущи. Едой им служили в основном хлеб, фрукты да овощи, а жаркое или рыба украшали их стол только по праздникам. Теперь же перед ними выставили огромное количество невиданных блюд, названий которых они не слышали, кроме того, большинству они не пришлись по вкусу.
Калигула с явным удовольствием наблюдал за своими гостями, которые мучились с непонятными творениями поваров.
Он почти забыл про еду, так забавляли его все эти люди. Но как только император заметил, что многие жуют один хлеб и запивают вином, он послал по кругу распорядителя со строгим замечанием о том, что ему будет нанесено личное оскорбление, если угощение останется на столе.
И гостям поневоле пришлось съесть фаршированных имбирем кроликов, рагу из фазаньих и павлиньих мозгов, соловьиные язычки в желе. Когда же на серебряном подносе внесли блюдо, как две капли воды напоминающее настоящую русалку с милым личиком, обнаженной грудью и рыбьим хвостом, чудо-изделие искусных поваров приветствовали испуганным шепотом.
