Ливилла натянула тунику.
— И это говоришь ты, который не верит ни в каких богов!
— Я верю в божественное, не спрашивая, откуда оно приходит. А теперь пойдем в дом, сядем на террасе и встретим заход солнца соррентийским вином.
Клавдий Цезарь, дядя императора, знал, как нелегко ему будет сохранить свою жизнь во время правления племянника. Он старался находиться подальше от Рима, насколько это было возможно, и работал в своем загородном имении над многотомным историческим трудом.
И все же он являлся членом правящей династии, а это предусматривало выполнение определенных обязанностей. Клавдий был членом коллегии жрецов Августа и занимал ряд других почетных должностей.
Сразу после своего вступления на трон Калигула назначил его консулом, но сделал это не в знак уважения к дяде, а чтобы позлить сенаторов. Однако Клавдий правильно оценил опасность своего положения и старался изо всех сил производить и дальше впечатление далекого от мира рассеянного ученого. Он, который держал в памяти материал целых библиотек, делал вид, будто ничего не может запомнить, путал имена и события, разыгрывая в обществе Калигулы глупца, как от него и ожидали. Поскольку племянник постоянно отпускал в его адрес злорадные шутки, остальные, подыгрывая ему, тоже не проявляли по отношению к старику ни капли уважения.
Если становилось известно, что Клавдий приглашен к императорскому столу, все радовались в ожидании его появления: ведь присутствие заикающегося человека, лицо которого временами искажалось от нервного тика, обещало возможность повеселиться особым образом. По рассеянности — или он делал это нарочно? — Клавдий всегда появлялся последним, и все получали несказанное удовольствие наблюдать, как он, прихрамывая, обходит зал в поисках свободного места. Поскольку Клавдий работал допоздна, к полудню его одолевала усталость, и он часто засыпал за обедом. Тогда дворцовые весельчаки использовали его в качестве мишени для стрельбы косточками фиников и оливок. Когда же тот просыпался, делали невинные лица, и Калигула, бывало, спрашивал:
— Ну, дорогой дядя, какие ты видел сны? Может быть, о приключениях твоей супруги Плавтии? Ты и правда единственный, кто не знает о ее похождениях? Но мужья вечно узнают обо всем последними.
За столом раздавались взрывы смеха, и кто-то выкрикивал:
— Ну вот и он наконец тоже узнал!
Клавдий делал вид, что плохо слышит, и никогда не поддавался на эти уловки. Если его не желали оставить в покое, отвечал так, будто все воспринял как шутку или плохо понял сказанное. О неверности своей жены Клавдий давно знал, но это его не заботило.
Под маской глупца скрывался умный и проницательный наблюдатель, и от него не ускользнуло то, что популярность Калигулы в народе — особенно у знати — постепенно падала. У самого же Клавдия были друзья, которые воспринимали его вполне серьезно, сознавая, что тот лишь играет навязанную ему роль. Из их высказываний и намеков ученый сделал вывод, что правление Калигулы не будет долгим и надежды многих связаны с ним, Клавдием Цезарем. Но он был достаточно умен, чтобы не слышать подобных речей. Лицо его еще сильнее начинало подергиваться, а из бессвязных слов не было ясно, понят ли им намек.
Так стремление к самосохранению заставило Клавдия вести двойную жизнь: одну — глупца и заики, обделенного рассудком и слухом, и другую — ученого, изучающего в огромной загородной библиотеке историю народов, который никогда не заикался, когда беседовал с друзьями об интересующих его предметах или отдавал приказы их слугам.
Большую часть времени Калигула проводил в своем дворце. Лишь изредка он выходил на улицу переодетым, опасаясь быть узнанным и пасть жертвой вспыхивающего то тут то там народного недовольства. Но страх этот был безосновательным: растущей враждебности в высших кругах противостояла его по-прежнему большая популярность среди плебеев. Простолюдины быстро прощали ему «шутки», поскольку император давал им главное — хлеб и зрелища.
Однако в эти дни его вдруг одолело желание выйти на улицу переодетым, чтобы тайно принять участие в празднике бога Вулкана. Начиналось это народное торжество соревнованием по ловле рыбы на Тибре, а заканчивалось рыбным пиром, к которому по традиции император жертвовал вино.
Калигула уже потому хотел присутствовать на этом празднике, что его вклад в застолье был, как обычно, связан с «шуткой». Он распорядился среди бочек с хорошим вином доставить и такие, которые были бы наполнены уксусом или тухлой водой. Переодевшись со своими преторианцами в простых римлян, он со злорадством наблюдал, как, пробуя вино, многие морщились, выплевывали пойло, сопровождая это непристойной руганью. Тут и там вспыхивали драки, потому что более удачливые упрекали тех, кому не повезло, в неумении оценить отличное императорское вино.
— И ты называешь это вином? Или нас провел император, или его смотритель погребов. Это уксус!
Другой же не соглашался:
— Вам никто не угодит! Я, во всяком случае, был бы рад, если мог бы позволить себе пить такое вино каждый день.
— Тогда попробуй! — отвечал первый, выплеснув содержимое кружки в лицо собеседника.
И вот уже, к радости Калигулы, завязывалась потасовка.
На пути к Палатинскому холму внимание Калигулы привлекли уличные артисты, разыгрывающие представление. Тут были Макк, дурачок, Букко, хвастун и болтун, и Поссений, обманщик и вор. Букко, переодетый императором, в ярко-желтом плаще и с золотым лавровым венком на голове, громко распевал:
Я Цезарь, я такой один
По прозвищу Сапог,
Народам всем я господин,
Отец, судья и бог.
Моя сестренка — мне под стать,
Богиня по крови,
Всегда готовая мне дать
Божественной любви.
Так стань моею ты сейчас!
А там наступит срок:
Дитя появится у нас,
У римлян — новый бог!
Калигула рассмеялся, зааплодировал и послал одного из преторианцев наградить исполнителей.
— Узнай, кто написал эту песенку, — велел ему император.
Солдат вернулся назад и сообщил:
— Он сам ее придумал.
— Схватить и в застенок! — приказал Калигула.
Император долго раздумывал, как ответить на забавную песенку, и наконец нашел, по его мнению, блестящее решение. Часть театральных представлений состояла из греческих мифов и легенд, и, чтобы сделать их как можно более похожими на действительность, Калигула приказал не разыгрывать кровавые сцены, а предложить публике кое-что получше. Например, в легенде об Актеоне, тайно наблюдавшем за купающейся Артемидой, которого она в наказание превратила в оленя и которого потом разорвали на части собаки, актер должен был изображать несчастного лишь до критического момента. В заключительной сцене спектакля на подмостки выпустили одного из приговоренных к смерти, переодетого оленем, и на глазах у ревущих от восторга зрителей несчастного загрызла свора голодных собак.
Калигула велел сообщить автору веселых стихов, услышанных им на площади, что он удостоен чести играть Геракла в последнем акте следующей пьесы. Тот немного подумал и с ужасом понял, какая смерть его ожидает.
Итак, во время следующих театральных представлений зрителям были обещаны сцены о подвигах Геракла. Пришлось поломать голову, чтобы привнести жизнь в разыгрываемые сюжеты. Немейский лев был пусть старый и беззубый, но настоящий; гидру тоже изображала настоящая змея, а критский бык своими внушительными размерами и диким норовом вызвал восторг и аплодисменты публики.
Успешно выполнив все двенадцать поручений, Геракл готовился принести благодарственную жертву. Однако его супругу мучала ревность к прекрасной Иоле, и она посылала мужу пропитанный легко воспламеняющейся кровью кентавра плащ. В этой одежде Геракл должен был совершить жертвоприношение, но, как только надел ее, сгорел в муках.
Этот последний акт и было суждено сыграть горе-поэту. Ему пришлось надеть пропитанную маслом накидку, после чего он был подожжен. Объятый пламенем, несчастный принялся метаться, упал, извиваясь и корчась, снова вскочил, со стонами бежал по песку, пока наконец не рухнул замертво. Ему, во всяком случае, не было суждено, как Гераклу, в награду стать богом и переселиться на олимп. Его обугленный труп под насмешливые крики толпы выволокли с арены.
Калигула громко смеялся и похвалил артиста:
— Последний подвиг удался ему особенно хорошо. Жаль, что его нельзя повторить.
Публика бурно аплодировала представлению. Среди восторженных выкриков были слышны возгласы, прославляющие Калигулу. Плебеи гордились своим императором, так глубоко понимающим искусство и любящим театр.
Корнелий Сабин вовремя пришел на условленное место для встречи Клеоном. Тот уже сидел за столом, поднял кружку и сказал:
