В следующий миг меч в руке Василия сломался от сильнейшего удара.
Потаня бросился на подмогу к побратиму, увидев, что сразу трое сарацин направили копья в грудь Василия, оставшегося безоружным.
Но случилось невероятное! Перед Василием вдруг возникла белая, почти прозрачная фигура женщины в длинном платье с раскинутыми в стороны руками. Она приняла удар копий на себя.
Сельджуки в испуге подались назад, истошно заголосив.
Возле Василия образовалась пустота, лишь убитые лежали в тех же позах на истоптанной окровавленной траве.
Призрак женщины, возникнув на краткое мгновение, растаял в воздухе, будто испарился.
Видевшие это чудо крестоносцы также отпрянули от Василия, забыв на какое-то время про своих врагов.
Рядом с Василием остались лишь Потаня и Худион.
– Что это было? – пробормотал побелевшими губами Худион.
– Бог весть, – отозвался Потаня, осеняя себя крестным знамением.
– Это была Евпраксия! – взволнованно сказал Василий. – Я узнал ее.
Никогда еще Василию не приходилось видеть такое множество вооруженных людей, объятых смятением и почти животным страхом смерти. Войско крестоносцев превратилось в никем не управляемую толпу, одержимую единственным желанием – бежать куда глаза глядят. Миг превращения храбрецов в трусов случился тогда, когда Конрад и его рыцари покинули поле битвы, не в силах превозмочь своей отвагой еще большую отвагу сарацин. Единство воинов-христиан перед лицом врага сменилось всеобщим разобщением и страхом. Уже ни знамена, ни звуки труб, ни приказы военачальников, ни жалость к своим раненым не могли удержать в строю крестоносцев, увидевших позорное бегство германского короля.
Русичи, угодив в поток спасающихся бегством крестоносцев, были подобны щепкам, влекомым бурной рекой. Они растеряли друг друга, а для многих дружинников Василия этот пасмурный осенний день стал последним в их жизни. Сотни воинов-христиан пали в битве, и тысячи их были истреблены сельджуками во время бегства.
Начавшийся дождь вынудил воинов султана прекратить преследование разбитого крестоносного воинства.
Крестоносцы, группами и в одиночку, выбирались на дорогу, ведущую к Никее. Изредка измученных пешцев обгонял рыцарь на взмыленном коне, но в основном разрозненные конные отряды графов и баронов, подобно пешцам, с трудом тащились по скользкой грязи.
Худион, припадая на раненую ногу, шагал, опираясь на плечо Василия. За ними шел мрачный Потаня, тоже хромая, поскольку таким и уродился. Кроме своего оружия Потаня нес на себе еще щит Худиона. Спереди и сзади шагали немецкие воины: кто с оружием, кто без него.
Чавкала жирная грязь под ногами множества людей. С небес лил холодный дождь.
До растянувшегося на дороге крестоносного воинства долетали победные крики сельджуков, грабивших брошенный лагерь христиан.
Крестоносцы шли в молчании, лишь иногда кто-нибудь перекидывался словом с идущим рядом воином или кто-то, оступившись, ругался вполголоса. Гнетущая тяжесть поражения довлела над всеми, подобно физической усталости и боли от ран. Осознание общей беды, утраты многих соратников, осмысленное восприятие чудом не оборвавшегося собственного бытия лишь теперь укладывалось в потрясенном сознании всех и каждого на этом скорбном пути. Поистине, это была похоронная процессия, ибо люди скорее напоминали изможденных призраков в намокших плащах с крестами, бредущих ниоткуда в никуда.
Под вечер разбитое войско крестоносцев добралось до брошенного стана бедноты.
Передовой отряд отступающих рыцарей переполошил крестьян, и те спешно покинули свой лагерь, бросив наиболее громоздкие повозки. Было непонятно, чего больше опасались крестьяне: жестокости победоносных сарацин или злобного настроения знатных крестоносцев, испытавших унижение. Невзирая на непогоду и близившуюся ночь, толпы бедняков устремились уже знакомым путем обратно к Никее.
Разбитое христианское воинство стало располагаться на ночлег.
Дождь прекратился, словно природа предоставила людям возможность более ясно разглядеть постигшую их жалкую участь.
Дрова были сырыми, поэтому костры никак не разгорались. Между тем вокруг не было ни клочка сухой земли.
Воины втыкали копья в набухшую сыростью почву, сверху натягивали плащи, сооружая таким образом некое подобие палаток. Усталость всех валила с ног. Рыцари и кнехты засыпали прямо на земле, не снимая с себя кольчуг и лат, забыв про раны и стертые ноги. Никто не заикался о пище, но всех мучила жажда. Прежде чем упасть на траву и заснуть, воины долго пили воду из протекающего поблизости ручья.
Напоив лошадей, многие рыцари вновь садились в седла.
Король не хотел останавливаться в стане, где совсем недавно хоронили умерших от оспы.
Увидев Конрада, Василий не сразу узнал его, хотя король был без шлема. Лицо у Конрада, с прилипшими ко лбу и щекам мокрыми спутанными волосами, было забрызгано кровью. Свирепый взгляд короля пугал, как и его охрипший злобный голос. Чувствуя растущее неповиновение своих вассалов, Конрад осыпал их бранью и грубо толкал руками, заставляя садиться на коней и следовать за ним.
Столкнувшись с Василием и Потаней, Конрад указал им рукой в кольчужной перчатке на другой конец стана.
– Я видел там несколько русских воинов, – сказал он. – Собирай своих людей, князь Василий, и уводи их отсюда. Здесь нас подстерегает черная смерть! – Конрад кивнул на несколько свежих могильных холмиков, оставленных крестьянами.
Вскоре около трехсот конных рыцарей во главе с королем отделились от христианского войска и затерялись в сгустившихся сумерках.
Василий разыскал нескольких своих дружинников и привел их к костру, разведенному умельцем Потаней. Он нашел Костю, Домаша, Пересмету и Якова Залешанина.
Вскоре отыскались еще около десятка ратников, среди которых оказались Викула Шорник и бывший поп Данила. Уже ночью вместе с последними отставшими крестоносцами в становище объявились Фома и братья Савва и Пинна Сбродовичи.
– Конрад ушел, – промолвил Василий, оглядев остатки своей дружины. – Мыслю, и нам надо уходить теперь же. Место здесь не чистое, да и сарацины поутру могут нагрянуть.
– Фридрих Швабский остался, и большинство рыцарей с ним, – неуверенно возразил Худион. – Конрада нам все равно не догнать, поскольку мы пешие. Так не лучше ли Фридриха держаться?
– Чтобы далее идти, передохнуть нужно, – сказал Потаня. – Пищи у нас нет, так пусть хотя бы отдых напитает нас силою перед новыми испытаниями.
Василий видел, что дружинники его измучены и не горят желанием немедленно двигаться в путь. Он не стал настаивать на своем и велел всем ложиться спать. Сам же отправился побродить вокруг стана. Ему хотелось восстановить в памяти чудесное явление призрака Евпраксии, спасшего его от неминуемой смерти. Василию хотелось поразмыслить над этим в одиночестве.
Затихший стан был похож на поле битвы – всюду вповалку лежали воины, сраженные беспробудным сном. Лишь ходили невдалеке караульные да позвякивали уздечками рыцарские кони, пасшиеся неподалеку.
«Неужели Евпраксия мертва? – размышлял Василий, раздвигая носками сапог тяжелые намокшие после дождя травы. – Ведь являются призраки только умерших людей. Тут что-то не так. Надо будет на обратном пути заглянуть в Царьград и разузнать о Евпраксии».
Василию хотелось поточнее вспомнить лик женщины-призрака, бесплотные очертания ее фигуры, но перед его мысленным взором неизменно вставал прекрасный образ живой Евпраксии, какой она запомнилась ему в часы их сладостных уединений. Василий вдруг отчетливо ощутил тепло нагого тела Евпраксии, запах ее распущенных по плечам волос, – память порой так беспощадна к человеку! – ему захотелось застонать от переполнившего его желания и собственного бессилия утолить это желание с обожаемой женщиной, далекой и недоступной для него сейчас.
Размышляя о Евпраксии, как о живой, Василий постепенно уверил самого себя в том, что она жива-здорова. А бесплотный образ ее скорее всего принял его ангел-хранитель. Такое тоже бывает.
Вернувшись к догоревшему костру, вокруг которого спали на земле его дружинники, Василий завернулся в мокрый плащ и устроился на примятой сырой траве, подложив под голову шлем и щит. Сон быстро одолел его.
Проснулся Василий оттого, что кто-то споткнулся об него. Он поднял голову и с трудом разлепил тяжелые веки. Все тело его ныло, словно по нему прошлись палками. Василия колотила дрожь.
Утро уже занялось. С востока тянуло прохладным ветерком.
Пробудившийся лагерь был полон суеты и какой-то всеобщей тревоги.
Воины разбирали оружие, надевали шлемы, облачались в плащи; отовсюду доносилось гудение множества голосов.
– Вставай, Вася, – сказал Потаня, сидевший у черного погасшего кострища и бинтовавший раненую ногу Худиону. – Фридрих приказал выступать.
